Create post

Море в Манчестере

Подлинность природы страдальца выявить довольно просто: что бы не теребило его чувства, мозг или озябшее тело, он при любом исходе будет истерически насмехаться, потому что верит. Его обречённый инфантильный мир только и зиждется на том, что создатель принял мысль о невозможности. Но субъективный мир в определённых условиях сменяет насмешку на истерику слёз и ярости. Страдалец ребяческим всхлипыванием взмывает в поднебесье — комическая мечтательность в рациональном мире приобретает черты трагедии.

Разнообразные ассоциации возникают при озвучивании статуса или шаблона, что вязаной петлёй, теперь уже с этого момента, волочится за судимым. Избитые до полусмерти рассуждения о человеке, будь он страдалец, везунчик или бедолага (типология также подразумевает узколобость лекала), тошнотворно ютятся в аналитическом средоточии давать оценки. Между прочим, он всего лишь человек, у которого что-то сломалось, и не о чем здесь философствовать.

Море бесперебойно обрамляет лунный свет в шумную жемчужину поэзии. Море легко и непринуждённо застывает в нежном счастливом воспоминании. Попробуем представить человеческую жизнь на ладони: пяти пальцев достаточно, чтобы определить все возможные исходы. По указательному человека направили — вечно безукоризненный курс единицы общества. Средний палец представляет собой обоготворение бездействия и поклонение нигилизму. Безымянный остаётся честным: куда-то он приведёт, но и сам не знает куда именно. Путь мизинца заключается в бесконечном риске и приверженности к авантюре — всячески убеждаешь себя в том, что чёрное непременно сменится белым. И, наконец, большой палец есть собственная амбиция, цель и мечтательность — только загибается внутрь и прячется за имением остальных. На ладони остаётся песок, который сжимается от гневливого воздействия кулака и кажется влажным, потому что когда-то был частью моря.

Человек возможен, и его инфантильность претендует на истину. Тот самый мученик не привлекает своим внешним видом: вечная задумчивость и печаль, моментально переходящая в ярость. Кто знает, что скрывают его голубые глаза, но мы знаем: у него сгорели заживо трое детей, после того, как он подкинул дровишек в камин и отправился подышать свежим воздухом. Его любимая спала на втором этаже и чудом выжила — но это не чудо, что осязают те самые мокрые пальцы, а трагедия, что рвёт сердце, не прикасаясь к нему.

Человек ежесекундно возвращается в родной приют жизни: видоизменение и осмысление, как визуального чувства, так и внутреннего неизбежно ищет отклик где-то в прошлом. В данном безумном случае работает обратное: прошлое врывается громыхающим раздражением в настоящую размеренную сущность. При изображении трагедии недостаточно истерики и слёз: жизнь человека ограничена настолько, насколько и любое проявление неравнодушия, любое сказанное слово.

Путь солнечного луча предопределён — мы видим его блик на асфальте. Время превращает существование в чёрствый фарс — даже путь, указанный пальцем, теперь вызывает смех. Однажды все вокруг смотрящее и отчаянно рвущееся к жизни познает конец как трагедию, в которой больше нет ничего. Однажды огрызок времени, заполненный любовью, обретёт бессмертие и останется единственным вразумительным смыслом. Однажды втихомолку обретающая портрет трагедия и придаст всему познавшему любовь и смерть истинный смысл.

Трагедия есть инфантильность: задержанное развитие чувственных рецепторов. Она безумна и сопоставима с потусторонней натурой (отсюда идея вдохнуть жизнь в ребячество). Она не оставляет недосказанных мотивов и не порождает надежду на воскрешение. И любой человек, смирившийся с тем смертным головокружением, становится свидетелем снискавшего безумие скорби, но в своём лице. И не столь важны причины шаблонного выражения конца: здесь важно, к чему нужно счастливое начало, что простирается на песочной ладони.

Человеческая слабость в принятии смерти, а с ней неутолимая жажда ускорить данный процесс, не свидетельствуют о горе, безумии, глупости (дальше — оговорённые штампы) душевного происхождения. Он всего лишь человек, и он не хочет жить, потому что больше нет ничего. Потому что шум моря в Манчестере* он уже не слышит. Потому что чайки в пучине небес перестали обращать на себя внимание и растворились в трагедии восприятия.

* аллюзия на фильм «Манчестер у моря / Manchester by the Sea»

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About