Create post

Lord

Признаюсь, я способен иногда к онтологическим конструкциям, которые считаю откровениями, так как нахожу их или прихожу к ним крайне редко и неумышленно, в результате внезапного размышления, так сказать, обо всём. Важно отметить то, что, так или иначе, исходным предметом любого моего размышления является всегда и только смерть. Смерть, в первую очередь, моя собственная (в порядке важности), и лишь во вторую — смерть субъекта, как явление вообще. Но вернёмся к условно моим онтологическим откровениям. Или одному такому откровению. Потому что последняя моя мысль была настолько потрясающей, что, вследствие моего же собственного невежества, по сей день кажется мне оригинальной и блестящей, затмевая собой все предыдущие мысли подобного рода, если таковые у меня когда-либо были вообще.

Однажды в Праге я медитировал. Стоит оговорить то, что я под этим подразумеваю. Как мне кажется, я не выхожу в своём понимании медитации за пределы одной из буддийских техник. Хотя это утверждение спорно, так как я не знаю, в какой мере являются прочитанные мной тексты о буддийской медитации истинными, не говоря уже о моей интерпретации этих текстов и её аутентичности буддийской медитации. Но вернёмся к тому, что я под этим понимаю, что вполне может совпадать с буддийской медитацией, и что я допускаю лишь на основании тех малочисленных текстов, прочитанных мной. Так вот, я называю медитацией усиленную концентрацию размышления только на одном предмете, скажем, направляя на этот единственный предмет всё своё внимание — как уже говорилось выше, это всегда смерть. Но сам медитативный эффект при этом, который, собственно, и отделяет медитацию от простого размышления, достигается тогда, когда неотвлечённость мысли от одного объекта вдруг переходит в мысль обо всём сразу, становясь тем самым действительностью. Необходимо сделать небольшое отступление, упомянув ещё раз о том, что не уверен, переживал ли я подобное состояние больше, чем два раза в своей жизни, но речь сейчас только об одном таком случае. То есть медитация является для меня скорее чем-то редким и трудным, чем обыденным. Ещё, вероятно, корректным будет сказать, пытаясь продолжить описание медитации в моём понимании, что эффект её выражается и в перетекании мышления от принадлежности субъекту, то есть мне, к непринадлежности кому бы то ни было вообще, что можно определить по изменению характера метода размышления, когда он перетекает из гносеологического в эпистемологический.

Признаюсь, что, переживая всё это, случавшееся доселе со мной крайне редко, я был всегда под марихуаной. По крайней мере, в этот раз. Но каждый, кто употреблял каннабис в том или ином виде, знает, что он ровным счётом никак не влияет на субъектность, а это значит, сказать, что я был под марихуаной равносильно тому, если я скажу, что был под табаком или кофе. Единственное отличие состояния под воздействием этого вещества от естественного или любого другого состояния заключается в усилении или ускорении ассоциативного мышления. По крайней мере, так обстоит дело со мной. Поэтому я и не люблю употреблять коноплю, так как мне приходится переживать под её воздействием в буквальном смысле ежесекундное умирание, и всё своё мысленное усилие приходится направлять на отвлечение от своей смерти, что, надо сказать, весьма изматывающе. Почему я сказал ежесекундное? Потому, что, каждый раз умирая в мысли, то есть когда мысль в своей концентрации становится реальной реальностью (это не тавтология), я всё же остаюсь жив, за этой мыслью о смерти приходит следующая мысль о смерти и так без конца (дискретность Дхарм по Пятигорскому Александру Моисеевичу). Такое со мной, конечно же, происходит постоянно и без травы, но отвлечься в естественном состоянии удаётся проще, прилагая к этому меньше усилий.

Здесь же я хочу рассказать подробнее об одном из этих двух моих откровений, показав, что со мной никакие онтологические концепты не срабатывают, даже, на мой взгляд, весьма изощрённые. Повторюсь, это случилось в Праге чуть более года тому назад, в августе 2014-го. Неожиданным для меня оказалось содержание ТГК (действующего вещества в марихуане) в одной единственной затяжке, сделанной мной. Поэтому я сразу же предположил все грядущие последствия, характер которых описан выше, и решил предпринять всё, что только возможно, чтобы их если и не предотвратить, так как это уже нереально, то хотя бы облегчить, то есть съесть как можно больше сладкого и выпить молока. Я предложил своей спутнице отправиться в ближайшее кафе, которое находилось совсем недалеко, так как мы покурили в самом центре старого города в каком-то первом попавшимся и относительно безлюдном переулке. На этом достаточно описания топологических деталей, они просто здесь неуместны.

Уже в кафе, съев пирожное и выпив молока, после того, как я стал «умирать», я попытался отвлечь себя экзотичностью происходивших вокруг событий, в которых я будто бы утверждал своё бытие здесь и сейчас (там и тогда), и одновременно говорил себе, что не следует думать о предстоящей в следующий момент смерти. И вот эта попытка отвлечься экзотикой пространства, в котором я пребывал, пытаясь овладеть мгновением, то есть, как уже говорил, утверждая своё бытие в настоящем, изменило направление моей мысли в сторону других. На бесконечность других, находившихся в моём восприятии в тот момент, но не мёртвых-других, существование которых хоть и наблюдалось, но оставалось для меня сомнительным, а именно живых-других, то есть тех, кого я наделил досконально известной мне до мельчайших деталей судьбой в самом широком смысле этого слова. Попросту говоря, тех, в ком я видел самого себя. Тотчас же вся пестрота пространства исчезла, оно стало монохромным, а все эти люди и я сам вместе с ними — безнадёжными во временной перспективе путниками, бессмысленно преодолевающими чужое, опасное и безучастное [поле] небытия. Чувства, которые я пережил от этого визуализировавшегося понимания можно с определённой точностью назвать ужасом. Но не следует путать ужас и жуть. Это было настолько впечатлительно, что даже моя подруга стала расспрашивать о том, в порядке ли я, в то время, как я вообще не проявлял какой-либо нервозности. Я стал ясно понимать, что у меня вовсе нет никакого момента, я не могу опереться даже на собственное существование сейчас, потому что, если его нет всегда, то его нет и вообще. Есть лишь абсурд. Затем я понял, что мне надо немедленно разработать некую онтологическую конструкцию, так как своей у меня никакой не было, дающую надежду, или мне придётся покончить с собой в ближайшее время, если не умру раньше. Некую — это совсем не значит простую, а наоборот даже — более сложную, чем те, что предлагаются другими. Просто онтология меня до этого момента особо не интересовала, мне хватало мужества обходиться без неё, но к такому ужасающему озарению я был совершенно не готов, потому что до этого оно мне представлялось в виде разумного заключения, логичной абстракцией, а теперь (тогда) — реальностью. И так как понимание это было, как уже говорил, откровением, то есть оно предстало передо мной в виде непоколебимой, безусловной истины, было настолько отчётливым, что упомянутая выше монохромность не была метафорой, а действительным видением пространства. И я, как кому-то может показаться, совсем не галлюцинировал, то есть я не стал внезапно в результате употребления [наркотика] видеть всё чёрно-белым, это именно осенённость абсурдностью, прежде всего собственного существования, послужила обесцвечиванием мёртвого пространства вокруг.

Я попытался спастись, но забегу вперёд, сказав, что попытка эта мне не очень-то помогла. Я начал с того, что поставил себе задачу поиска какого-то адекватного и возможного (потенциального) онтологического смысла, назовем его условно высшим субъектом. Я стал размышлять и пришёл к тому, что он — этот высший субъект — занят самовоспроизводством посредством человеческого (принадлежащего мне и любому другому, но в каждом конкретном случае) сознания, то есть частными вспышками сознания внутри в него самого — и именно в этом и в следующем его верховенство — но не только в данный момент, а уже в модели онтологичного времени (но опять-таки онтологичного только по отношению к высшему субъекту), которое возникает в связи, то есть находится в зависимости от одной человеческой особенности — памяти. Также с помощью человеческой памяти он — этот высший субъект — преодолевает прерывание (смерть) частного случая сознания посредством столкновения поколений, таким образом, становясь самим собой — высшим субъектом. Но где (в чём) пребывает он сам? В небытии, пронося себя сквозь небытие, добившись бесконечности своего существования в небытии. Но это было всего лишь предположением механизма, последовательного и циничного метода реализации туманной идеи. Так однажды назвал меня (последовательным и циничным реализатором какой-то туманной идеи) мой дорогой друг, один из наиболее повлиявших на меня из ныне живущих философов Александр Шапиро​. Но вернёмся к теме. Несмотря на такую, на мой взгляд, логически прочную объективизацию, вопрос «зачем?» по-прежнему остаётся без ответа, цель этого высшего субъекта, творящего вечность лишь для себя самого, — трансцендентна. Поэтому я не смог опосредоваться в этой конструкции, не смог ощутить себя причастным к этому высшему существу, став частью его, растворившись в нём. И даже допустив реальное наличествование такой его задачи, только благодаря которой и можно дать основу для утверждения существования этого высшего субъекта, а по сути его объективации, такое положение вещей всё равно не утешает, так как Он всего лишь использует меня в своих корыстных и не доступных моему понимаю целях, в конце концов, выбрасывая меня, как непотребный мусор — моя погибель не отменяется.

На этом моё онтологическое озарение закончило своё обозначение, но размышление — нет. Мышление не тогда, не именно в тот момент, а сейчас. Я думаю о том, что же у меня есть, чем я располагаю, а точнее о том, что остаётся, и о том, что среди этого оставшегося мне — важно, то есть о том, что эту важность обуславливает в рамках того, что хочется сказать дано, но всё же точнее будет сказать остаётся. Но об этом в продолжении.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About