Donate


radio.syg.ma is a community platform for mixes, podcasts, live recordings and releases by independent musicians, sound artists and collectives
Art
Map
разыскания одной собаки

То ли это? Нет, не то (О книге «Это не то» Оксаны Тимофеевой)

Artem Serebryakov06/08/22 18:221276🔥

Думаю, никто не будет спорить, что хорошей философской эссеистики в отечественном публичном поле сегодня очень не хватает. Мы привыкли к тому, что философы выступают в двух режимах: либо производят сложные специализированные академические статьи и трактаты, адресованные ближайшим коллегам и обсуждаемые узким кругом, либо, подобно представителям других дисциплин, проводят просветительские лекции, где философский метод непосредственно не применяется, а просто преподносится информация о философии, её общих идеях и героях. Жанр философского эссе же, с одной стороны, позволяет тексту быть достаточно демократичным, адресованным широкому читателю, а с другой — требует от текста оставаться именно философским, применяющим и демонстрирующим определённую методологию. И эссеистика Оксаны Тимофеевой отвечает обоим этим требованиям, а кроме того, несмотря на разнообразие тем и поджанров (здесь имеются и манифест, и серия дневниковых заметок), производит впечатление достаточно цельной и последовательной коллекции текстов, связанных общими логическими и аргументационными ходами.

Основной методологический ход Тимофеевой, а одновременно и пафос её мысли, — это смена оптики, настаивание на необходимости сдвига той точки, из которой мы привыкли воспринимать то или иное событие, к примеру военные действия или пандемию covid-19. Эта нужда в смене точки зрения обусловлена тем, что современный человек живёт в ситуации, когда ему повсеместно навязываются определённые способы воспринимать и осмыслять мир, а также действовать в этом мире. Механизм, с помощью которого осуществляется такое навязывание, можно охарактеризовать как проведение чистых различий.

Приведу два таких различия, на которых Тимофеева подробно останавливается. Первое (составляющее предмет «Военной трилогии», открывающей книгу) — это различие на мир и войну. В нашем обыденном представлении это два принципиально разных состояния ситуации. На некоторых отдельных территориях происходит война — и в неё лучше не лезть; война не публична, у неё свои законы, на поражённых ей территориях установлен особый немирный режим поведения. А есть мирное пространство, на котором война не ведётся, — к примеру, есть мирный город Санкт-Петербург, где подолгу живёт и работает авторка книги. В трёх вступительных текстах сборника Тимофеева пытается продемонстрировать фиктивность такого рода различения. В частности, она обращает внимание на концептуальную парадоксальность словосочетания «мирный житель» — им вроде бы обозначаются люди, не участвующие в войне, живущие «в мире»; но ведь в действительности наличие на какой-то территории «мирных жителей» есть главное свидетельство как раз того, что именно здесь-то и идёт война. Когда мы замечаем этот парадокс, само понимание соотношения войны и мира меняется — именно в условиях войны мир обретает конкретность, утверждает свою потенциальность, свою мощь вопреки разгулу смерти:

«Мирные жители противостоят военным, как если бы реальный конфликт разворачивался не между двумя (или более) государствами, а между армиями, которые ведут войну, и теми, кто живёт в мире. Последние упорствуют в своей мирной жизни тем сильнее, чем более отчаянной (катастрофической) является их ситуация. <…> Война превращает обычное население в мирных жителей. Чем ближе смерть, тем более нарочито мирной является жизнь людей, которые не уходят со своей земли».

Мирная жизнь опровергает возможность чистой войны — но верно и обратное. То пространство, которое воюющие государства преподносят нам как мирные, например благополучный город Санкт-Петербург, на самом деле является изнанкой войны, её тылом, полным напоминаний о происходящей прямо сейчас бойне — таковы, например, группы курсантов, будущих трупов, которые идут строем по городской улице, улыбаются и машут. Чистое различие на пространства войны и мира всегда иллюзорно и обманчиво, и, когда оно даёт сбой, нам приоткрывается жуткая реальность тотальной работы войны как машины по производству мёртвых.

Второе различие касается секса и любви. В современной культуре сталкиваются и противостоят друг другу два чистых представления об эросе. Одно — это представление о чистой любви, никак не связанной с сексуальностью, или по крайней мере радикально превосходящей любые сексуальные желания и взаимодействия; этот сентиментально-романтический миф сегодня не только продолжает жить в массовой культуре, но и оказывается захвачен консервативными поборниками так называемых традиционных или семейных ценностей. Другое — представление о чистом сексе, который является всего лишь способом получения удовольствия; исходя из второго представления сегодня конструируется либеральная модель интимных отношений как контрактных, осуществляемых по взаимной и рационально-прагматической договорённости партнёров, а также развивается торгово-рыночная система обращения секса и организации простого и эффективного доступа к нему (самым известным примером здесь служат сервисы типа Tinder). Для обеих чистых позиций вторая сторона противоречия оказывается как раз чем-то грязным, мешающим реализовать идеал в действительности: одни стараются вынести за скобки всё сексуальное, возмущаются чужой распущенности и негодуют, когда кто-то, например ЛГБТ-активисты, выносит свою «постельную жизнь» на публику; другие предупреждают об опасности любви, её иррациональных рисков, встроенных в любовные переживания элементов насилия и объективации. Тимофеева, опираясь на Андрея Платонова, Жоржа Батая и Славоя Жижека, не соглашается с обоими вариантами одностороннего понимания соотношения любви и секса: она подчёркивает, что нельзя рассматривать эти сферы как абсолютно чистые, а, наоборот, следует увидеть, что они взаимно отражаются и конституируют друг друга. Поборники чистой любви ошибаются, когда пытаются репрессировать (не столько собственную, сколько чужую) сексуальность; адепты же чистого секса ошибочно принимают за него его товарную, порнографическую и мастурбаторную форму — при ней даже живой партнёр сводится к вещи и услуге, которой мы удовлетворяем свою потребность. Поэтому здесь необходима самокритика феминизма, препятствующая его патриархальной и капиталистической апроприации. Доступ к настоящему сексу, продолжает Тимофеева, может быть обнаружен как раз в риске любви, в открытости тому, что невозможно проконтролировать и запротоколировать. А секс в свою очередь необходим как раз для того, чтобы выявить утопическое измерение мышления и высвободить в нас коммунистическое желание — желание «подлинного слияния душ, общности, взаимности и любви»:

«Если бы мы действительно занимались любовью, а не войной, секс мог бы родить сознание, а с ним и новое небывалое человечество, подобно тому как волшебный поцелуй в сказке превращает лебедя или лягушку в принцессу».

В этом смысле книга Тимофеевой идёт вразрез с обыденным представлением о философии, которое состоит в том, что философы проясняют действительность, демонстрируют мысль и феномен во всей их чистоте. Тимофеева же предлагает обратное: увидеть, что за одномерностью чистоты скрывается пусть «грязная», но гораздо более сложная и богатая картина мира, включающая в себя то, что исключено и вытеснено, подвергнуто идеологической цензуре. Философия не должна бояться пачкать руки, копошиться во внутренностях, отходах, мусоре — иначе она превратится в служанку идеологии, будет занята бесконечной уборкой пространств власти, вычищением оттуда всего якобы лишнего — а на деле всего неудобного, неприятного, мешающего. И именно на это лишнее, на неподдающийся идеализации материальный остаток, Тимофеева, работающая в традиции критической континентальной философии, призывает обращать внимание. В своих эссе она постоянно пытается взглянуть на ситуацию со стороны тех, за кем право смотреть на ситуацию не признаётся: например, со стороны котов, в отношении которых депутаты выносят законодательное решение («Топот котов»), или панголинов и летучих мышей, объявленных виновниками пандемии («Не обижайте мух»), или мертвецов, чьими телами на войне распоряжаются живые («Мёртвые не уцелеют»). И главный призыв её текстов — это призыв к солидарности со всеми исключёнными и угнетёнными: не только животными и мертвецами, но также и беженцами («Три пачки масла»), проституированными женщинами («Великодушие и разврат»), теми, кто подвергается слатшеймингу («Мне не стыдно»). Это требование солидарности напрямую связано с проблемой смены оптики — Тимофеева настаивает на возможности солидаризации с теми, кого мы привыкли считать врагами, то есть — на необходимости увидеть, что война с другими (народами, полами, видами, формами жизни etc.), которую мы принимаем за должное, за наше естественное состояние, является фундаментально ошибочной. Способность солидаризироваться, жить вместе, дана нам всегда и является не менее естественной, и поиск возможностей объединения против безличных машин эксплуатации (война, капитализм, патриархат) — это та политическая и интеллектуальная стратегия, которая в сборнике неоднократно артикулируется, даже когда речь идёт о вопросах здоровья и безопасности в связи с пандемией:

«Солидарность требует этой работы воображения — поставить себя на место того, от кого отстраняются в страхе заразиться. Чтобы победить вирус, надо им стать».

Последнее эссе сборника, «Что такое вульва?», в этом смысле особенно примечательно — в нём рассматривается дело фем-активистки, у которой при обыске нашли плакат со словом «вульва», — и один из сотрудников полиции спросил у неё, что это слово означает. Для тех, кто привык видеть в полицейском только врага, бездумного служителя государственной власти, эта ситуация предстаёт исключительно как карикатура, подтверждение представления о дремучести и неимоверной тупости сотрудников правоохранительных органов. Однако Тимофеева даже здесь выступает против нашей привычки враждовать, подчёркивая — заданный вопрос всегда свидетельствует в первую очередь о том, что вопрошающий стремится что-то узнать, стремится думать:

«…способностью думать своей головой обладает каждый человек, даже если такая способность дремлет где-то на необитаемой глубине».

Методология Тимофеевой принадлежит к традиции материалистической диалектики, ставящей своей задачей продуктивно мыслить противоречия и разоблачать ограниченность данных нам точек зрения, искать способы пробить стены концептуальных тупиков, которые окружают нас, если мы пользуемся одним лишь здравым смыслом и верой в расхожие, пускай и убедительные мнения. Но вариантов акцентуации диалектики довольно много: кто-то понимает её как прогрессивное продвижение к нейтрализующей противоречия позиции Абсолюта, кто-то в первую очередь настаивает на конфликтности или парадоксальности любой данной ситуации и т.д. Диалектику Тимофеевой я бы назвал, пользуясь гегелевским словом, диалектикой примирения — понимая под последним не достижение состояния пассивной удовлетворённости, компромисса и консенсуса, а как раз обратное — постоянную работу по сопротивлению тотальной враждебности, то есть примиряющую активность мысли, делающую ставку на солидарность и возможность услышать и понять страдание другого даже в отсутствие общего языка. В силу этого книга Тимофеевой, как кажется, должна оставлять у читателя впечатление оптимистическое и воодушевляющее — вопреки ужасу катастроф, осмыслению которых она посвящена. Эта тональность очевидна, к примеру, во включённом в сборник ковидном дневнике. В своих заметках Тимофеева неоднократно подчёркивает, что, хотя как таковая рабочая нагрузка отнюдь не исчезла, саму ситуацию изоляции, нарушения привычного хода жизни и глобальной паники индивид может использовать продуктивно, например снова обрести внимательность к природе, от которой мы отчуждены в городской повседневности, или воспользоваться сокращением числа коммуникаций, чтобы наконец-то сконцентрироваться на деле мысли:

«Вообще, для философа катастрофическая ситуация — как родная стихия; близость смерти и высокий уровень опасности высвечивают тот самый момент истины. Важно его не проспать, гоняясь за своими дедлайнами».

Telegram-канал автора рецензии.

занятие

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About