Create post
Гёте-Институт

Ханс Йоахим Ирмлер: «Блюз – это музыка для глупых людей»

Николаев
Oleg Kovalenkin

В Москве в культурном центре ДОМ в очередной раз проходит фестиваль Гете-института «Джаз осенью», лейтмотивом которого в этом году стали еще две грани экспериментальной музыки — краутрок и индастриал. Шестого ноября в его рамках выступит FM Einheit, бывший перкуссионист Einstürzende Neubauten, покинувший коллектив после записи альбома «Ende Neu», но играть он будет вместе с гостем куда более неожиданным. Вместе с Анхайтом разделит сцену один из создателей коллектива Faust Ханс Йоахим Ирмлер, окончательно покинувший группу в 2004 году и после единоразового собственного эксперимента по ее воссозданию «Faust Is Last» к этой идее более не возвращавшийся.

Мы позвонили Ирмлеру в его постоянную резиденцию Faust Studio, чтобы в коротком перерыве между студийным временем узнать, что в свои 68 лет музыкант все еще не потерял ни непосредственность, ни прямоту выражений — тех самых, что никогда не исчезали и в его музыке.

Интервью подготовлено в партнерстве с Гете-Институтом и Unsafe Side Promo.

Ханс Йоахим Ирмлер
Ханс Йоахим Ирмлер

Вы живете в Шеере уже пятнадцать лет. Вам все еще комфортно находиться так далеко от Гамбурга и других больших городов?

Я вообще и переехал в Шеер из–за того, что я родом отсюда, с юга Германии. Я уезжал в Гамбург, только чтобы изучать искусство, барокко там и все прочее. А сейчас мне вообще не на что жаловаться. Я же владею уникальной студией. Огромной! 200 квадратных метров, ну еще чердак на семь таких же. Все новые студии, что я видел, — совсем крошечные. Пятнадцать лет назад, когда я только начинал подбирать помещение, то подумал, что студия должна обеспечивать музыканта всем, что он только пожелает. Необходимыми помещениями, светлыми, просторными, любыми, каким бы ни был запрос. Это же в итоге отражается на музыке не меньше, чем само оборудование, на котором ее записывают. Да тут даже пол с подогревом есть. Можно тупо рухнуть и лежать трупом, если ты слишком устал.

Кажется, у вас была и кухня.

Откуда вы о ней узнали? Но да. Музыканту комфорт нужен во всем: хорошая постель, хорошая еда и хорошее рабочее место. Когда я еще играл с Faust, то нам не нравилось все время записывать материал в одном и то же помещении. Мы любили переходить из комнаты в комнату, чтобы словить нужную волну. Сейчас, конечно, оборудование у меня в разы лучше того, которым мы тогда пользовались. Но вот этот принцип я все еще считаю исключительно важным. Свобода твоего перемещения сразу же обеспечивает определенную свободу и в музыке. Вчера у нас записывались «Ят-Ха», сегодня — the Nightingales. Совершенно разные группы. Но затем я студию и делал — студия не должна определять саунд групп. Музыканты должны чувствовать себя при записи именно так, как обычно себя ощущают, музыкой не занимаясь. Что бы в конечном счете это ни значило для каждого.

А что именно вы чувствовали во время записи Anguish?

Ха! Как вы, наверное, знаете, мы с Уиллом Бруксом из Dälek знакомы достаточно давно. Пятнадцать лет назад кто-то мне сказал, что в Штатах есть рэперы, которые работают со звуком примерно так же, как мы обращались с ним в Faust. «Чушь какая, — подумал я, но ответил вполне вежливо, — что же, если им будет интересно приехать и поработать со мной, то я не против». А они взяли и приехали! Я стою и хлопаю глазами, а они с порога и заявляют: «Да, мы сэмплируем Faust и Neu!». Дали мне все послушать, и я сижу и думаю: «Боже. Это совсем неплохо. И сам рэп, и то, на что его положили. Абсолютно новая музыка». Я же краутрок изобрел, а у меня дома люди, которые так круто пользуются моим саундом. Так что мы весьма неплохо сдружились, связь с Бруклином наладилась на раз, и после альбома “Derbe respect, alder” мы все собирались еще раз сделать что-то вместе.

Но Уиллу, кажется, какое-то время было не до этого. Однажды мы с Уиллом обсуждали «Моби Дика», откуда как-то и взяли само название для Anguish, и хотели записать что-то по мотивам, но из Dälek тогда ушли два других участника, и дело застопорилось. Но потом с Dälek стал работать Майк Мэйр, который до того был их роуди или кем-то вроде того. И вот Майк с Уиллом свели меня с Матсом (Матс Густафссон, саксофонист и фронтмен шведского авант-джазового проекта the Thing и еще десятка инициатив — прим. автора) и Андреасом (Андреас Верлин, ударник проектов Густафссона Fire! и Fire! Orchestra — прим. автора), и все наконец завертелось.


Но эта страсть не мешает вам кучу лет заниматься собственным лейблом?

Когда я только-только запускал Klangbad в 1996-м, я его вообще не хотел называть лейблом. Я хотел сделать мультимедийную платформу для всей группы, что с накопившимися уже тогда всеми нашими противоречиями было не так-то просто. Ну ладно, подумал я, пусть это будет просто лейблом, почему бы и нет в конце концов. А позже это весьма пригодилось: мне же нужно было как-то выпускать тех музыкантов, которые выступали на одноименном фестивале. Сразу же, не отходя от студии далеко. Думаю, что лейбл все еще остается в какой-то степени программной идеей моей самодостаточности: мир жутко изменился, чтобы получить нормальную дистрибуционную сетку, теперь надо наводить мосты с большими компаниями, а я этого не люблю и не хочу.

Тем не менее вы весьма сильно поработали над тем, чтобы услышанными были проекты вроде «Оле Лукойе» и «Волги». Которые, как иногда кажется, известны в России даже меньше, чем в других странах.

Мне кажется важным давать голос тем, кто обделен вниманием медиа, индустрии и всех остальных, кто спекулирует на непосредственных явлениях. Скажу честно, мне вообще не нравится почти все, что сейчас выходит на Западе. Здесь никто ничего не знает о музыке, которую слушают и создают хоть сколько-нибудь «восточней» Германии. В западной музыке слишком много блюза. У «Оле Лукойе» его не было. Вообще. Знаете что? Когда мы записывались с Яки Либецайтом (барабанщик Can, скончавшийся в 2017 году — прим. автора) и вдруг понимали, что сегодня уже не сможем больше ничего толкового сочинить, то мы начинали играть блюз. Ну, чтобы попуститься. Блюз — это музыка для глупых людей.

Вы вообще достаточно избирательно подбираете людей для совместных проектов. С чем вообще это связано?

С тем, что у меня по-настоящему плохой характер. Так что я играю с кем-то исключительно по собственному желанию. Сейчас, например, мне нужна весьма умелая барабанщица. Барабанщица — ни в коем случае не ударник. Я никак не могу понять, почему женщинам удается играть на ударных вообще не так, как это делал бы мужчина. Слишком своеобразно звучит.

Кстати, с ФМ Анхайтом я познакомился достаточно смешно. Совершенно случайно встретил его в Гамбурге. В кофейне, где он тогда работал. Быстренько смекнул, что он больше не играет в Einstürzende Neubauten. И загорелся идеей с ним поработать. Мне никогда не нравились Einstürzende Neubauten, все говорили, что они похожи на Faust, а меня это прямо злило. Очень похожи. Вырвали два приема из нашей музыки, и топчутся на них, пока ноги не отсохнут. А Анхайта вообще не интересовала та скучная попса, которую заиграл Бликса. Анхайта волновал шум. Да он просто задира по отношению к музыке. Он не играет. Он колошматит. Эти его огромные спирали, кроме которых он ничего не использует, обращаясь к компьютеру только по необходимости. Он свел музыку до одного только себя. Черт, это восхитительно. Я даже и помыслить не мог, чтобы заняться таким самому. Так что я как безумный посещал все его выступления, на которых он просто извлекал звуки из двух-трех предметов. Предметов, не инструментов. Да я стал зависим от его музыки. Так что в определенный момент я набрался смелости и спросил, а не можем ли мы поработать вместе. И в какой-то момент мы стали друзьями. Нет, даже не друзьями. Братьями? Тоже нет. В общем, думайте сами, как это назвать, это вы тут журналист.


А кто еще вам настолько же дорог?

Мой электроорган. Тогда, в шестидесятые, я очень хотел себе Hammond. Но он тогда стоил жуткие тысячи марок. А у меня не было ни денег, ни времени на дополнительную работу: только 800 марок, которые я и потратил на все, из чего собрал свой собственный инструмент. Обвешиваю его периодически плагинами. Вроде бы все еще звучит не так уж и дерьмово.

Но конкретно в Faust он больше звучать не будет?

Ага. Faust без меня нет. И не будет. А если и будет — то не топ-, а поп-музыкой. Типа Спрингстина.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Николаев
Oleg Kovalenkin

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About