Писатель, драматург и сценарист Евгений Габрилович о разговорах с Михаилом Булгаковым на общем балконе:

В начале тридцатых годов почти все писатели (малые и великие) селились по коммунальным квартирам. По­этому, когда вдруг прошел слух, что будет писательская надстройка в Нащокинском переулке, образовалась боль­шая давка. Все бегали по инстанциям с заявлениями и справками. И больше всего мастеров пера толпилось во­круг Матэ Залки, который ходил по строительству с ор­деном Красного Знамени на груди. Его избрали предправления жилкооператива.

О, если бы я ведал тогда, что настанет время, когда я буду писать о нем сценарий. Нет, я тогда не знал этого и робко, с безмолвной мольбой глядел на него: квартир, подлежащих распределению, было мало, а мастеров пера бесконечно много, и все они хлопотали, настаивали, име­ли имя. Я имени не имел — одно только заявление, не­сколько справок да просительные глаза.

И все же свершилось чудо. В моей долгой жизни было всего два-три чуда, так вот свершилось одно из них. Кто-то выпал из списка, и я получил квартиру: пятый этаж, ванная, совмещенная с туалетом, паркет, газ и балкон с видом на двор, сараи и чердаки.

Потаскав по лестницам мебель, переехав и отдышав­шись, мы обнаружили, что этот балкон увязан не только с нашей квартирой. Оказалось, что была еще одна дверь, из другой, соседней квартиры, выходившая на тот же балкон. И за этой дверью, среди мебели красного дерева и синих обоев, жил с семьей Михаил Афанасьевич Бул­гаков.

Я знал, конечно, Булгакова по «Дням Турбиных», он казался мне, по моим тогдашним понятиям, писателем не без возможностей. Даже талантливым. Но в те годы та­лантливых было вокруг великое множество, и спустя года три выяснялось, что они не очень талантливы, а по­том, что совсем не талантливы.

Мы долго жили с М.А. Булгаковым рядом, в Нащокинском переулке, но, как говорится, не встречались до­мами. Наши жены ходили друг к другу через балкон одалживать лук, сахар, рюмки и вилки. Наши дети дру­жили. Как соседи с хрупкими стенами тридцатых годов, мы глухо слышали все, что свершалось за этими стена­ми: пиры и размолвки, смех, пение, назиданья потомст­ву. И чтение вслух. Я много жил рядом с писателями в различных домах и знаю, как они любят читать вслух.

Но, вспоминая теперь это частое, глухое, далекое чте­ние, я не могу отвязаться от мысли, что, может быть, в этот миг там, за спичечной переборкой, пока я дремал или ужинал, читались те удивительные страницы, кото­рые я в изумлении перелистываю сейчас.

Да, в те годы Булгаков мог только читать свои вещи. Печатать их он не мог. Его тогда не печатали или печа­тали самое тусклое, однозначное из его писаний. Может быть, потому утвердилось и крепло во мне убеждение, что писатель он средний глазом и голосом, хотя и свое­образный. Правда, на сцене порой давались его пьесы, но каждый раз это кончалось идейным скандалом. Я не ви­дел их.

Он был в беде, на мели. Работал в Художественном театре. Не то литератор, не то режиссер. Среди великих Олимпа тридцатых годов, которых на все лады возноси­ла критика, он был почти безымянен. И как-то исподволь, но фундаментально кристаллизовалось мнение, что он сошел.

Итак, долгое время я жил бок о бок с крупней­шим, но не замечал этого. Встречаясь с Булгаковым на нашем общем балконе и глядя на крыши сараев со скуд­ной листвой в перспективе, мы обсуждали с ним ново­сти, сплетни, пользу пеших прогулок, лекарства от почек, разводы, измены и свадьбы. И только раз я спросил его о том, что он пишет. Всего один раз.

Я всегда удивлялся мемуаристам, которые, встретив­шись с большими людьми в беде, сразу же примечали их гениальность. Я этого не увидел. Может быть, потому, что был слишком мелок и мал.

Мы слышали из нашей квартиры, как он умирал. Тревожные голоса, вскрики, плач. Поздним вечером, с балкона, была видна зеленая лампа, покрытая шалью, и люди, бессонно и скорбно озаренные ею. Потом однажды, как это бывает всегда, вдруг страш­ный, бессильный, пронзительный женский вопль. И вы­нос тела по стертым, узким, надстроечным ступенькам.

Прошли года, дом в Нащокинском повял, одни ушли в мир иной, другие ушли в дома покрасивей, фасад по­тускнел и словно обвис, как в старости повисают усы. Другие волны, другое время…

Вышел в свет роман «Мастер и Маргарита». Я прочи­тал его.

И изумился этой работе. Я поразился громаде разду­мий, ярости чувств, простору пера, раздолью фантазии, грозной меткости слова. Причудливости прекрасного и ничтожного.

Но больше всего я изумился тому, что, в то время как этот человек писал свою «Маргариту», я жил с ним ря­дом, за стенкой, считал его неудачником, человеком не­получившимся и, встречаясь с ним на балконе, говорил о том, что кого-то из братьев-писателей обругали, а кто-то достиг похвал, и о том, что Союз писателей мог бы работать лучше, и о том, что кто-то в нашем доме же­нился, и о дворниках, и о погоде, и далее внушал ему, как надо писать. Как надо нынче писать!

О, эта вздорность утоптанных поучений, эти звезды и прах писательской судьбы!

Ошеломленный, я понял, что там, за моей оклеенной палевым тоном стеной, он писал тогда без всякой надеж­ды быть напечатанным, писал в пропасть, в ничто. Какой же верой в писательство, в бессмертие букв и чернил на­до обладать, чтобы доверить все лучшее, что ты принес, линованному листу, который, возможно, так и останется единственным в мире.

И с этим-то человеком я говорил о свадьбах и о по­годе!

Я прочитал его роман и прочитал его еще раз, опе­шив от этой бури неясных и ясных событий, кричащих о спасительности любви, рассказывающих о мнимой и подлинной власти, взывающих к самому сатане, чтобы он сразил подлость; о неизбежном возмездии злу, о лю­дях гордых и людях распятых; о сердце, увязшем в вы­соком и низком; о силе и страхе.

Я читал эту странную прозу, сраженный тем, что жил рядом с этим, слышал обеды, ужины, домашний ход дня, но не слышал главного и неслышного.

И я вспомнил тот единственный раз, близко к его кон­чине, когда наряду с разговором о свадьбах, дебошах, писателях, об уличенных или, напротив, отмеченных, я спросил Булгакова и о том, что он пишет сейчас.

— Пишу кое-что,— сказал он, устремив взор с балко­на к сараям.— Так, вещичку…

Вещичка / Е.И. Габрилович // Воспоминания о Михаиле Булгакове : Сборник / сост. Е. Булгакова, С.А. Ляндрес ; вступ. ст. В.Я. Лакшин ; послесл. Мариэтта О. Чудакова. — М. : Советский писатель, 1988 .