Donate


radio.syg.ma is a community platform for mixes, podcasts, live recordings and releases by independent musicians, sound artists and collectives
Cinema
Music
Books
Art
Psychology
Philosophy
Society
Poetry
Prose
Theatre
Architecture
Technology
Notes
Self-organization
Map
e-flux
Tashkent-Tbilisi
more...

Тайна маленького Германа

sasha voronina

За самый страшный рассказ в русской литературе, Ultima Thule Набокова, Герман, сын мягкотелой надзирательницы богом забытого факультета сравнительной истории литератур и долговязого зубного врача, любящего с загадочным видом пожевывать свои безразмерные губищи, брался три раза в жизни. И всякий раз оказывался трагически разочарован, что, надо сказать, случалось с Германом регулярно — такова уж была его трепетная, ищущая натура; удовольствие он мог получать только от полного невмешательства Вселенной в его личные дела. Вселенная же Германа невзлюбила с первого взгляда и беспощадно издевалась над этим тщедушным человечком.

Когда Герман, ерзая на кровати в поисках удобной для чтения позы, впервые раскрыл потрепанную книжку с лучшими рассказами демонического русско-американского писателя, на мальчишку беззлобно свалился кондиционер и сломал Герману ключицу. О том, что рано или поздно с ним это несчастье произойдет, Герман твердил своей матери, с которой в те времена жил в одной квартире, на протяжении двух долгих лет. Та мягко успокаивала сына, бормоча своим лиственным голосом, что беспокоиться о такой чепухе могут только те, кому решительно нечем заняться, а затем, когда сынок удалялся восвояси, садилась в сотый раз за вечер пить чай и думала про себя: «Господь всемогущий, ну что за болван».

И вот — кондиционер упал и сломал Герману ключицу. Герман, списавший трагедию на то, что он впервые в жизни доверился Набокову, а делать этого, видимо, не стоило ни при каких обстоятельствах, ибо нечего вторгаться в столь интимные сферы познания, уныло восседал на кровати, сжимая последней здоровой рукой книжку, и плаксиво мямлил. Прибежавшая матушка в ужасе всплеснула руками и тут же вновь скрылась в дверях. Герман же, успевший прочитать от силы полстраницы, тупо водил взглядом по строчкам и бубнил: «О, моя милая, как улыбнулось тобой с того лукоморья, — и никогда больше, и кусаю себе руки, чтобы не затрястись, и вот не могу, съезжаю, плачу на тормозах…» Смутные догадки терзали его еще неокрепшую душу, и если и чувствовал он в тот момент что-то, кроме боли, то лишь тревожное гашековское «Как же дошел я до жизни такой?».

Когда Герману сделали операцию, он, лежащий на больничной койке и намертво запутавшийся в бинтах, вдруг возбудил в себе ярую решимость таки справиться со злополучным рассказом и бурно потянулся за книгой, дремавшей на тумбочке. Затем Герман свалился на пол, и операцию пришлось повторять. В тот день догадку о том, что Герман болван, высказал даже всегда сдержанный хирург по фамилии Хольтц.

Во второй раз Герман принялся за Ультима Туле в каком-то задрипанном, со всех сторон прохудившимся кабаке на столичной окраине. Вылечивший руку, но несколько утративший былую веру в светлое будущее, Герман уныло громоздился на барном стуле за стойкой, пил какую-то бурду, на которую хватало денег, и настойчиво врывался в ткань набоковского текста. К несчастью, соседями Германа по бару, справа и слева, оказались те самые любители пообщаться в увеселительных заведениях, которые порой чудовищно осложняют простому люду вроде Германа жизнь. Эти же вдобавок ко всему проявили недюжинную литературную образованность.

«Читаете? — спросил, позевывая, тот, что сидел справа. — А чего читаете?»

«А-а, Наброков, — важно заметил тот, что слева. — Да, вещь. А мне вот Лакунин нравится, знаешь?»

«Его только всякое трепло и знает, — укоризненно покачал головой тот, что справа. — Вы нас за кого, в сущности, принимаете?»

«Я — вас? — удивился тот, что слева. — Кого это «вас»? И кто это "я"? Ты дурак, что ли?»

«Как говорил этот пьянчужка чумной, как его там… Неважно. В общем, если долго никуда не смотреть, то… — тот, что сидел справа, почесал голову, а потом просиял и закончил, — то истина становится ядовитой. Выпьем?»

Медленно сползавший в смутное отчаяние Герман сгреб свой стакан и осушил его одним глотком. Оба его собеседника радостно гоготнули и тут же заказали отплевывающемуся Герману «еще по одной». А потом — еще по одной. А потом — еще. Герман пил и учился ненавидеть. Ультима Туле остался покинутым на середине.

«За символизм! — кричал тот, что справа. — Ненавижу идейных!».

«Хрена с два! — орал тот, что слева. — Все дело в темперациях, в фосфорных темперациях! Слава уроду!»

Когда что-то исправить было уже невозможно, Германа, только что решившего утопить весь мир в собственной крови, вырвало прямо на беззащитную книжку в мягкой обложке. И пока неведомые сущности волокли его на улицу, он с потусторонним удивлением подмечал, что барная стойка пустовала, и никаких следов его новых друзей, знающих толк в искусстве, за ней не обнаружилось.

Третью попытку разгадать тайну Фальтера, о которой он все еще имел довольно расплывчатое представление, Герман предпринял спустя полгода — помог случай: каким-то чудесным образом Герман получил в свое распоряжение две путевки в роскошный санаторий, о котором, думалось Герману впоследствии, и писал Томас Манн в своей «Волшебной горе» — уж больно фантастичен был карамельный туман, этот санаторий окружавший. Сначала Герман битый час допытывался по телефону, можно ли ему привезти с собой собаку, затем, выяснив, что с животными на территорию заведения нельзя («Да, нельзя, и все! Молодой человек, вы вообще слушаете, когда я говорю?»), Герман решил прибегнуть к хитрости и попытался зарегистрировать второй санаторный пропуск на все ту же собаку, указав ее в письме как «Мадам Беркли фон Делакруа». Естественно, у входа в санаторий перепуганного щенка пришлось отправлять домой со специально вызванным человеком. Вразумительно же объяснить, зачем он пытался выдать пучеглазого спаниеля за вдову фламандского барона, Герман не смог.

Зайдя в свой номер, Герман моментально принялся чихать. Чихал он с таким усердием, что соплями изукрашивал все, что попадалось на его пути. Так как с раннего детства Герман страдал тяжелой формой аллергии и вообще только и делал, что чихал и жаловался на судьбу, сам он обстоятельство неостановимого чиха объяснил временным приступом бесконечного ринита, который скоро пройдет. Вокруг разрастался очаровательный августовский вечер. Наплевав на все это великолепие, Герман упрямо пригвоздил себя к кровати и раскрыл все ту же книгу — отвратительный запах, от нее исходивший, напоминал Герману о славных временах прошлого и порождал щемящую ностальгию. На том месте, когда Фальтер в рассказе заканчивал свои многослойные объяснения, Герман почувствовал, будто что-то не в порядке. Когда же Фальтер упомянул, что он все же кое-где проговорился и приоткрыл пред Синеусовым завесу тайны, Герман вдруг все понял и потерял сознание. Пока его откачивали, он добросовестно постигал онтологические тонкости бытия и причащался к синкретической мета-мудрости, скрытой от обывательского взора.

Оказалось, что в этом номере уже несколько дней морили клопов, внезапно расплодившихся в неописуемых количествах. Каким образом от администрации ускользнуло то, что в апартаменты, под завязку забитые химикатами, вселился постоялец, остается за скобками — да и выяснить это никто так и не попытался. Отравился Герман основательно: в себя он пришел только на третьи сутки после экстренного реанимационного вмешательства. Спасла же его первый день работавшая горничная, которая, проходя мимо, услышала, как в комнате 34, в которой тоскливо задыхался Герман, разбилась люстра — на всякий случай падая с кровати, Герман напоследок метнул в нее проклятой книжкой и на удивление удачно попал в уязвимое место крепления.

То же, что ему открылось в момент мистического прозрения, сам Герман упорно носил с тех пор с собой и делиться этим ни с кем не собирался. Как же так вышло, что именно он стал тем единственным человеком, что совладал с фальтеровской загадкой о ключевой истине мироздания, познав ее в результате отравления дезсредствами? Горькая, горькая ирония с клопиным привкусом. Финита, requiem æternam.

Ныне Герман, от греха подальше сменивший себе имя, а потом сменивший его еще парочку раз, преподает в одном из швейцарских колледжей, читая там лекции о русской литературе двадцатого века. Фальтер нового миллениума, человек, обладающий бесценным Знанием, наш, быть может, последний возможный Мессия, наш долгожданный спаситель из плоти и крови — он носит дешевый серый костюм, купленный в магазине подержанной одежды, плохо говорит по-французски и страдает от навсегда обострившейся после пресловутого отравления аллергии, исходит соплями и сухо покашливает в обветренный кулачок. И молчит, ничтожество, о главном всегда молчит.

Однажды я напился и пришел к нему на лекцию, каким-то чудом меня пустили.

-Герман, сука! — крикнул я с последнего ряда под конец нудной германовской тирады о Леониде Добычине. — Облегчи душу, не молчи! Что знал Фальтер?! Что знаешь ты?! Говори, клоп несчастный!

Герман испуганно взглянул на меня, криво усмехнулся и громко чихнул.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
sasha voronina

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About