Другой это не туфля, не ветер и не домашнее животное. Другой это целый мир, иная Вселенная. Следовательно, и каждый из философов-экзистенциалистов целая вселенная. Вселенная Кьеркегор, вселенная Унамуно, вселенная Бердяев, вселенная Ясперс, вселенная Хайдеггер, вселенная Камю, вселенная Сартр. Как видите, последняя упомянутая вселенная хоть и безгранична, но она одна из множества миров. Развивая идеи экзистенциализма, было бы неправильно отталкиваться только от его атеистического крыла. Там, где Сартр и Камю зашли в тупик, другие без проблем прошли дальше. Более того, они сделали это, не замазывая нестыковки Трансцендентным или Богом.

Итак, казалось бы, понять и принять Других невозможно. Чтобы не причинять им вреда или не дать уничтожить себя, нужно нечто вроде вооруженного нейтралитета. Или просто барьера, сведения Другого к чему-то сугубо внешнему, объективному. Примерно к этому призывает озвученная недавно концепция Единочества. Отталкивается она от тезиса, что свобода не может и не должна заканчиваться там, где начинается свобода другого. И в то же время, если следовать по пути Камю и Сартра можно доиграться до того, что истинно свободны сумасшедшие и убийцы. Что, идеальные люди это Калигула или Гитлер. Потому отталкиваясь от того, что диалог невозможен, нужно ограничиться минимальным взаимодействием, отдавая приоритет целостности своего Я. В концепции Единочества идущий этим путем отстраняется от мира, говорит, что есть Я внутри и Я снаружи, с прочими другими диалог невозможен, да и не нужен, они просто некие объекты, NPC. Что ж, возможно тут есть доля истины. Но, есть несколько возражений.

Как писал Габриэль Марсель:

«…Если я вступил в битву со Злом, как с искушением отчаяться в себе или в людях, или в самом Боге, то мне не удастся его одолеть, замыкаясь в себе, ибо самоудушение не может быть освобождением» .

Моё Я невозможно без Других. Другие формируют моё Я. Я это моё отражение в Других. И это не слабость и не зависимость. Только так можно увидеть себя со стороны. Только так можно вообще обозначить себя как индивидуума. Мальчик, который был прототипом Маугли, живя с волками, считал себя волком. Матрос Александр Селькирк, который был прообразом Робинзона Крузо, каждый день читал вслух Библию, чтобы только слышать человеческий голос, пусть даже и свой. Как писал Ясперс: «Человек, находит в мире другого человека как единственную действительность, с которой он может объединиться в понимании и доверии. На всех ступенях объединения людей попутчики по судьбе, любя, находят путь к истине, который теряется в изоляции, в упрямстве и своеволии: в замкнутом одиночестве». Можно сказать, что Я это Другие, причудливо переплетенные между собой. Как отметил Петр Рябов на одной своей лекции, экзистенциалисты часто ходят парами: Ясперса сложно представить без Хайдеггера, Бердяева без Шестова, Сартра без Камю. И без Симоны де Бовуар. И без Мерло-Понти. Кем бы был бы Сартр без них? Человеком по имени Жан-Поль Сартр, но не тем самым Сартром. И речь не только о друзьях: Льва Шестова сложно представить себе без его друга в жизни и врага в философии Гуссерля. И речь не только о живых людях: экзистенциалистов XX века сложно представить себе без Ницше и Достоевского.

Экзистенциалисты тоньше других прочувствовали одиночества человека, безосновность его жизни, равнодушие окружающего мира, смерть и пустоту. Но они же лучше других раскрыли тему подлинного общения между двумя другими. Ясперс ввел понятие «Экзистенциальная коммуникация». Как он отмечал: «Мы являемся тем, что мы являемся, только благодаря общности взаимного сознательного понимания. Не может существовать человек сам по себе, просто как отдельный индивид… Все то, что есть человек и что есть для человека… достигается в коммуникации». Речь тут не об обычном общении на привычном уровне, а связи между двумя экзистенциями.

Ясперс выделял три уровня бытия: эмпирический (наш привычно-бытовой, объективно-предметный), сознание вообще и Дух. На первом уровне наша свобода заканчивается там, где начинается Другой. И это справедливо. В мире вещей каждая вещь ограничена своими пределами и пределами иных вещей. Но величие и несчастье человека в том, что он не тождественен сам себе. Он способен подняться над этим объективным уровнем, осознать себя, увидеть себя со стороны. Человек это не набор функций, характеристик, химических элементов. Он все это вместе взятое и нечто большее. И именно поэтому он свободен, он свободен прежде всего в сознании самого себя. Мы часто завидуем животным, они якобы свободнее нас. Но животное не сознает себя, не может рефлексировать. Оно всегда находится только на первом, эмпирическом уровне. А на первом уровне бытия в силу его материальности свободы быть не может в принципе. Мы стеснены там со всех сторон. Свобода возможна лишь на более высоких уровнях. Потому, странно рассуждать о свободе убийства или свободе выбора пути в мире объектов. Гитлер и Калигула не свободны, ибо их свобода находится в мире вещей. А это псевдосвобода. Максимум что тут можно сделать это убить себя или убить кого-то. Что-то присвоить, что-то разрушить, что-то выстроить. Но все это будет подчинено законам природы, физики и общества. О какой свободе может идти речь в мире, ограниченном материей?

Свобода возможна лишь там, где границы условны или вовсе отсутствуют. Свобода возможна на уровне сознания вообще и на уровне Духа. Человек способен перейти с первого уровня бытия на более высокие. В этом и заключается его свобода. И именно на этом уровне Другой никак не может ограничить нашу свободу, более того: она только и возможна через коммуникацию с Другим. Если в мире объектов свобода заканчивается в Другом, в мире сознания в Другом свобода только начинается. Как красноречиво было написано в одной статье по теме:

«Экзистенциальная коммуникация — это “битва за безграничную искренность”, глубочайшее и безоглядное самораскрытие, достигаемое лишь в интимном общении душ. Открываясь другому, я впервые становлюсь самим собой и вижу в себе то, что раньше было от меня скрыто».

Можно быть популярным и коммуникабельным в мире вещей, тел и объектов, но подлинного богатства духа можно достичь лишь при коммуникации на подобном высокодуховном уровне. Наш собственный опыт очень ограничен, отталкиваясь только от него, мы никогда не выйдем за пределы обстоятельств. Общение с Другим позволяет нам позволяет познать и раскрыть самого себя. Собственно, автор этих строк во многом стал самим собой благодаря опыту экзистенциальной коммуникации с разными Другими. Каждый такой Другой, оставил след в моём Я, сделал моё Я ещё более неповторимым. В мире объектов мы обречены на вечный монолог сами с собой. В мире объектов мы вечно колеблемся между терпимостью и нетерпимостью. Нетерпимость монолог многих об одном и том же, терпимость — монолог многих каждого о своём. Значит выход состоит в диалоге, в попытке услышать и понять Другого. Не навязать ему своё видение, и не попасть под власть его видения, а обменяться мыслями и чувствами. Диалог это портал между двумя мирами, а следовательно выход из тюрьмы собственного Я. Собственно, любовь это попытка сделать нечто чужое своим. На первом уровне это вырождается в попытку подчинения Другого, его деформации под себя, на более высоких уровнях это означает взаимопринокновение сознаний, диалог между личностями.

Мартин Бубер продолжил развитие концепции «Я и Другие». Он выделил два типа возможных отношений: «Я и Оно» и «Я и Ты». Концепция Единочества по сути предлагает свести все существующие контакты к первому типу. Все что извне Я являтся предметом, объектом, Оно. Но собственно именно так и происходит на первом уровне бытия, описанном Ясперсом. Там, даже самые близкие отношения между двумя индивидами в конечном счете сводится к типу «Я — Оно». Именно на этом уровне большое значение имеют наши ярлыки и шаблоны. Русский, еврей, немец. Левый, правый. Мясоед, веган. Горожанин, крестьянин. Мужчина, женщина. За всем этим мусором сама суть отношений теряется, вырождается в нечто мертвое и мещанское. И именно здесь процветает нетерпимость и ненависть. Только тут Другого можно взвесить и найти его легким. Только тут Другому можно вынести приговор. Это тот самый модус обладания, о котором писали Марсель и Фромм. К сожалению, большинство наших контактов с Другими так и остается на этом уровне.

Сартру приписывают фразу «Ад это Другие». Она произнесена одним из персонажей его пьесы «За закрытой дверью». По сюжету пьесы, трое умерших попадают в ад, который представляет собой номер в отеле. Оттуда нельзя выйти (хотя и дверь не заперта), все время горит свет и нет зеркал. Трое в номере — трус Гарсен, циничная Инес, лживая Эстель являются палачами друг для друга. Они не в состоянии получить друг от друга понимание, прощение и взаимность и потому обрекают друг друга на вечные муки. Но не все так просто. Вот что пишет об этом известный советский литературовед и критик Самарий Великовский:

"Броский афоризм “ад — это другие”, венчающий “За запертой дверью”, сослужил дурную службу и пьесе и ее автору. Вырванный из контекста и на все лады прокомментированный, он породил устойчивую легенду о Сартре — философствующем цинике и мизантропе, исключающем, по крайней мере в пору работы над этой вещью, все другие связи между людьми, кроме связей жертвы и палача.

…Да только самый текст пьесы, увы, подтверждений мнимым универсальным притязаниям Сартра не дает. Не дают их и его разъяснения по поводу спектаклей, в частности, наговоренное им на пластинку вступление к недавней телепостановке “За запертой дверью”. Философская истина, вытекающая из мучений всей адской троицы, по словам Сартра, гораздо скромнее. Она состоит только в том, что другие чрезвычайно важны в жизни отдельной личности, которая не в силах до конца честно разобраться в себе, пока не знает мнения о себе других. Когда же совесть ее нечиста, когда она привыкла красоваться и позировать перед зеркалами, старательно уверяя себя, будто там-то и запечатлен ее настоящий облик, — вот тогда взирающие на нее со стороны другие кажутся ей мучителями.

…Трое обитателей) ада из пьесы “За запертой дверью”, по словам самого Сартра, — вовсе “не наше подобие… хотя бы потому, что мы все живы, а они мертвы. Разумеется, “мертвецы” здесь нечто символизируют… Мне как раз хотелось указать, что многие люди костенеют в ряде привычек, обычаев… но даже не делают попыток что-либо изменить, и что такие люди как бы мертвы, в том смысле, что они не могут сломать рамки одолевающих их забот, занятий и обычаев и таким образом делаются часто жертвами суждений, которые о них выносят другие. Вот почему они мертвы: о человеке, озабоченном суждениями и поступками, которых он не в силах изменить, можно сказать, что он мертвец. Прибегнув к доведению до абсурда, я хотел показать всю важность для нас свободы, иначе говоря, смены одного поступка другим. Каким бы ни был адский круг, в котором мы пребываем, я думаю, что мы свободны его взломать. И если кто-либо этого не делает, он тоже свободен. И, следовательно, свободно заключает себя в ад”. Мучения Гарсена в конечном счете и сводятся к тому, что он “заперт”, приговорен своим последним поступком быть трусом на веки вечные и ему не дано еще одним поступком оправдаться перед товарищами и самим собой; смыть позорное пятно. Пока человек жив, для него ничто не потеряно, он — свободное незавершенное существование; смерть, физическая или духовная — все равно, захлопывает двери, отныне он конечная сущность, поддающаяся строгому обозначению. Припечатанный кличкой “трус”, Гарсен подобен вещи, раз и навсегда отлитому подсвечнику на камине. Он прямая противоположность Оресту, перед которым опять сто путей, и он волен выбрать любой".

Иначе говоря, герои Сартра покинув первый уровень бытия раз и навсегда, тем не менее остались там. Они не способны к диалогу, они зациклены на себе и своих эмпирических проблемах. Другие нужны им лишь для того, чтобы окончательно обмануть себя, вынести себе оправдательный приговор. Другие для каждого персонажа пьесы лишь предметы, лишь объекты. И настоящий ад состоит в том, что они не могут преодолеть этот уровень, перейти на более высокий. Они умерли гораздо раньше, они умерли когда окончательно заперли себя в себе, когда свели Других и себя к уровню объектов.

Тип «Я — Ты» является принципиально иным. Это тот самый модус бытия. Это встреча двух вселенных, открывший портал между мирами.

Ты в данном случае это необязательно другой человек. В качестве Ты может выступать что угодно. Дерево или теория сопротивления материалов. Любой внешний по отношению к нам объект. Сложно понять марксизм, на время не погрузившись в него, пусть на несколько мгновений мысленно не став марксистом. Нельзя до конца понять Библию, хотя б на секунду не поверив в бога. Если мы сведем все внешнее к Оно, к объектам, мы никогда не сможем понять их, осознать их уникальность и бесконечность. Как писал Бердяев: «Объект означает исчезновение экзистенциальности».

Приведу объемный отрывок собственно из Бубера:

«Я смотрю на дерево.

Я могу воспринять его как зрительный образ: непоколебимая колонна, отражающая натиск света, или обильные брызги зеленого на фоне кроткой серебристой голубизны.

Я могу ощутить его как движение: струение соков по сосудам, которые окружают сердцевину, нежно удерживающую и провожающую нетерпеливый бег жизненных токов, корни, вбирающие влагу; дыхание листьев; нескончаемое со-общение с землей и воздухом — и сокровенное его произрастание.

Я могу отнести его к определенному виду деревьев и рассматривать как экземпляр этого вида, исходя из его строения и образа жизни.

Я могу так переусердствовать в мысленном отвлечении от его неповторимости и от безупречности его формы, что увижу в нем лишь выражение закономерностей — законов, в силу которых постоянное противодействие сил неизменно уравновешивается, или же законов, в силу которых связь элементов,входящих в его состав, то возникает, то вновь распадается.

Я могу сделать его бессмертным, лишив жизни, если представлю его в виде числа и стану рассматривать его как чистое численное соотношение.

При этом дерево остается для меня объектом, ему определено место в пространстве и отпущен срок жизни, оно принадлежит к данному виду деревьев и обладает характерными признаками.

Однако по воле и милости может произойти так, что, когда я гляжу на дерево, меня захватывает отношение с ним, и отныне это дерево больше уже не Оно. Сила исключительности завладела мной.

При этом. каким бы ни было мое видение дерева, мне нет нужды отрекаться от него. Ни от чего не должен я отвращать свой взгляд ради того, чтобы узреть, и ничего из того, что я знаю о нем, я не обязан предать забвению. Скорее все: зрительный образ и движение, вид и экземпляр, закон и число — присутствует здесь в неразделимом единстве.

Вся совокупность того, что принадлежит дереву, как таковому, — его форма и функционирование, его окраска и химический состав, его общение с элементами и его общение с планетами — все присутствует здесь в единстве целого.

Дерево — это не впечатление, не игра моих представлений, не то, что определяет мое состояние, но оно предстоит мне телесно и имеет отношение ко мне, так же как и я к нему — только иным образом. Не тщись же выхолостить смысл отношения: отношение есть взаимность.

Так что же, дерево обладает сознанием, подобным нашему? Опыт ничего не говорит мне об этом. Но не вознамерились ли вы вновь, — возомнив, что успех обеспечен, — разложить неразложимое? Мне встречается не душа дерева и не дриада, но само дерево».

Мне кажется, Эйхман, который в Рейхе курировал еврейский вопрос, никогда бы выполнил преступного приказа, если бы Другие, которых ему приказали уничтожить, предстали перед ним во всей своей полноте, как бесконечные вселенные. И если бы он сам через отношения с ними почувствовал и себя таковым. Он это сделал, потому что Другие были для него ветром, животными или туфлями. Не случайно, всякая пропаганда направленная против Других намеренно лишает своих противников всего человеческого, делает их карикатурными. Только воспринимая Другого через призму шаблонности и не целостности, мы способны нанести ему вред. Дадим слово Буберу:

«Ты говоришь о любви, словно это единственное отношение между людьми; но, по справедливости, имеешь ли ты право брать ее хотя бы в качестве примера, есть ведь и ненависть?

— До тех пор, пока любовь «слепа» и не видит существа в его целостности, она еще поистине не подчинена основному слову отношения. Ненависть по природе своей слепа; ненавидеть можно лишь часть существа. Тот, кто видит существо в его целостности и вынужден отвергнуть его, уже не там, где царит ненависть, а там, где возможность говорить Ты зависит от человеческой ограниченности. Бывает, что человек не может пред-стоящему человеческому существу сказать основное слово, всегда включающее в себя подтверждение сущности того, к кому оно обращено, и он должен отвергнуть или самого себя, или другою; это преграда, у которой вхождение-в-отношение познает свою относительность, устранимую лишь вместе с этой преградой».

Одновременно с Бубером проблемой коммуникации занимался и Михаил Бахтин. Изучая творчество Достоевского, Бахтин обратил внимание на то, что оно построено на диалоге между персонажами, а не монологе писателя. А значит, все его персонажи субъекты, а не объекты манипуляции и произвола автора.

Самосознание героя у Достоевского сплошь диалогизовано: в каждом своем моменте оно повернуто вовне, напряженно обращается к себе, другому, третьему» (там же). Вне этой живой обращенности к другим людям невозможно сформировать и отношение к самому себе.

Отталкиваясь от этого Бахтин начинает исследовать диалог, как универсальное явление. «Быть — значит, общаться диалогически» — говорит он. И отмечает то, о чем я писал выше:

«Диалог здесь не преддверие к действию, а само действие. Он и не средство раскрытия, обнаружения как бы уже готового характера человека; нет, здесь человек не только проявляет себя вовне, а впервые становится тем, что он есть…

…Один голос ничего не кончает и ничего не разрешает. Два голоса — минимум жизни, минимум бытия»

Более того, по Бахтину увидеть себя полностью невозможно без Другого. Вспоминается персонаж пьесы Сартра «За закрытыми дверями» Инес, которая предлагала Эстель быть её зеркалом. Но та не поняла и не приняла эту попытку диалога. Вот, что говорит Бахтин:

«Мне не даны мои временные и мои пространственные границы, но другой дан весь.

…И если видеть себя я могу лишь частично, односторонне, маргинально, то слышать себя, свою речь я могу (и должен) всегда, по сути дела, по сути самой речи. И даже если я говорю с другим человеком, то неизбежно слышу и себя самого, а, значит, я отстраняюсь от своей непосредственной самотождественности и оказываюсь несовпадающим с самим собой. Поэтому речь и слух становятся универсальной «материей» идей сознания и самосознания, материей и стихией внутреннего диалога, который «всегда со мной».

Тут вспоминается Гессе с его: «Присмотрись к человеку достаточно внимательно, и ты будешь знать о нем больше, чем он сам». Только при взгляде со стороны можно раскрыть себя во всей полноте.

Для диалога важно несовпадение. Диалог при полном совпадении мнений и отношений невозможен. Как невозможен и при полном несовпадении. Он возможен на границе между единственным монологом и двумя монологами. Именно выявление различия и позволяет нам самим обозначить самих себя. Как писал Экзюпери: «Я ищу того, кто похож на окно, распахнутое на море. Зачем мне зеркало с собственным отражением? Оно переполняет меня тоской».

Наша внутренняя полнота неразрывно связана с другой внутренней полнотой. Невозможно полюбить Другого, не полюбив себя. Фромм повторяет это в разных книгах на все лады: «Эгоизм — симптом недостатка любви к себе». Тот, кто сводит себя лишь к объекту, делает это по отношению к Другому. И наоборот. Потому важным условием возникновения экзистенциальной коммуникации является и собственная наполненность. Но процесс этот сложный и деликатный, потому универсального рецепта или формулы что же все–таки первично, нет и быть не может. Но решающее значение имеет преодоление модуса обладания в себе самом. Как писал упомянутый Фромм:

«Есть замечательная пословица: «Каждый хочет иметь друга, но не каждый хочет им быть».

Сейчас всё чаще мы хотим «иметь». «Хочу ребёнка» — вместо «хочу быть матерью», «хочу иметь мужа» — вместо «хочу быть женой» и т. п. За этими тонкостями языка стоит отношение человека к жизни, его девиз: или — я для кого-то, или — кто-то для меня… В своём желании иметь мы ломаем жизни, разбиваем сердца — и страдаем от одиночества…

«Человеку обладающему» всегда будет мало того, что есть. Мало денег, мало власти, мало одной жены, мало друзей, мало веселья, мало самого себя. Потребитель, не имея собственной сути, состоит из того, чем он обладает».

В противовес этому Фромм пишет о модусе бытия так:

«Модус бытия имеет в качестве своих предпосылок независимость, свободу и наличие критического разума. Его основная характерная черта — это активность не в смысле внешней активности, занятости, а в смысле внутренней активности, продуктивного использования своих человеческих потенций. Быть активным — значит дать проявиться своим способностям, таланту, всему богатству человеческих дарований, которыми — хотя и в разной степени — наделен каждый человек. Это значит обновляться, расти, изливаться, любить, вырваться из стен своего изолированного "я", испытывать глубокий интерес, страстно стремиться к чему-либо, отдавать».

Мы благодаря Другим становимся сами собой. Благодаря любви раскрываем свой потенциал. И дело тут не в том, что нам не хватает самодостаточности. В экзистенциальной коммуникации мы становимся сверхдостаточными. Мы можем быть цельными и единокими замкнутыми мирами, самобытными, но не более. То, что копилось в нас самих в отношении выходит наружу, изменяя и преображая и нас, и Других. Создавая ткань отношений, коммуникации, мы создаем нечто большее, чем мы сами, порождаем мир вне себя. Апофеозом отношений между мужчиной и женщиной является порождение абсолютно новой жизни, рождение ребенка. Апофеозом отношений Я и Ты является акт творчества и преобразования мира. Собственно, культура это наше общее коллективное дитя. Если бы каждый из нас заперся в своем единочестве, то общей культуры бы не существовало.

Встреча Маркса с Энгельсом породила собственно марксизм и облик нашего мира в XX веке. Встреча Гуссерля и Хайдеггера определила их дальнейшую жизнь и дальнейшую судьбу европейской философии. Как говорил Бубер, «Всякая действительная жизнь есть встреча». Или как написано в одной тематической статье:

«Культура прирастает встречами. Особенно ярко это обнаруживается в истории экзистенциальной мысли. Вспомним, например, встречу Ницше с книгой Шопенгауэра (а, тем самым, и с самим философом «воли» и «пессимизма слабости»), затем его встречу с Рихардом Вагнером. Если феномен встречи — «квантообразен», то другая важная составляющая творческого движения мысли — социо-культурная атмосфера, — напротив, континуальна. Ошибочно, на наш взгляд, считать, что философию можно свести к одним лишь ходам отвлеченной мысли, выражаемым чисто понятийными построениями, якобы независимыми от такой атмосферы, от сети личностных отношений, от того, что мы называем встречами и резонансами. Покажем, в какой же атмосфере, в какой сети личностных связей действовали в Париже (и в его окрестностях) Бердяев и Марсель в конце 20-х и в начале 30-х гг. ХХ в., когда произошла их встреча и Бердяев лично и своим творчеством, безусловно стал оказывать заметное воздействие на экзистенционально-персоналистическую мысль Франции, в том числе и на Марселя».

В этот момент чужой мир во всей своей красоте и во всем своем ужасе открывается перед нами. В этот две души сливаются насколько это возможно. Я существую, пока есть кто-то, кому Я нужен.

Да, мы отгорожены друг от друга определенными границами самости. Но они довольно размыты и условны. В момент экзистенциальной коммуникации эти границы на время стираются, между двумя мирами открывается портал через который можно познать Другого. Конечно, не до конца, но это и справедливо и для нас самих. Можем ли мы познать сами себя в самой полной мере? Да и подлинной ответственности, как отмечал Бубер, не может быть без там, где есть возможность ответа, там где есть ещё кто-то кроме Я, или же есть Я идущее к Другому. И этот путь труден и тернист. Сначала мы видим любого другого как объект. Мы усложняем его образ по мере узнавания методом приближения. Вот новая группа студентов кажется нам однородной массой, толпой с одинаковыми лицами. Мы ничего не знаем о них, потому чтобы восполнить недостаток информации, примеряем к ним шаблоны из собственного опыта. Этот отличник, этот хулиган, эта тусовщица, эта неформалка. По мере дальнейшего знакомства эти образы усложняются. Один шаблон накладывается на другой. И если мы не останавливаемся в процессе познания, то однажды каждый из этих людей становится для нас особенным и неповторимым. И главное необъективируемым. И в этот момент Другой предстает нам во всей своей сложности и цельности. Мы не можем уже сказать что-то определенное о нем, потому что он для нас уже не объект. Другой становится Другом. Как говорила Цветаева: «Что мы можем сказать о Боге? Ничего. Что мы можем сказать Богу? Всё». Это применимо к любому Другу.

А дружба это чудо. Чудо, как две совершенно разных вселенных в какой-то момент пересекаются между собой хотя бы самыми своими краями. Маркс говорил, что ему в жизни повезло с женой и лучшим другом. Многим из нас повезло гораздо меньше. Встреча с таким человеком настоящая удача. И целая веха в жизни.

Но эти порталы нестабильны и недолговечны. Мы вечно балансируем в отношениях на грани «Я — Ты» и «Я — Оно». Стоит нам остановиться в познании Другого и он вновь становится из целостной сущности просто шаблоном и частностью. Хорошо сказал некогда Бакунин: «Нельзя нанести человеку большего оскорбления, чем сказав, что знаешь его как свои пять пальцев. Человека знаешь только, поскольку его любишь». Об это предупреждает и Бубер:

"В мире каждое Ты в соответствии со своей сущностью обречено стать вещью или вновь и вновь отходить в вещность. На языке объектов это звучало бы так: каждая вещь в мире может или до, или после своего овеществления являться какому-либо Я как его Ты. Но этот язык ухватывает лишь край действительной жизни.

Оно — куколка, Ты — бабочка. Но это не всегда последовательно сменяющие друг друга состояния, напротив, часто это сложный и запутанный процесс, глубоко погруженный в двойственность".

Что же делать? Тут нам на помощь приходит концепция Единочества. Она позволяет защитить нам нашу целостность, защитить себя от вторжения Другого, который хочет обладать нами. Более того, постоянная экзистенциальная коммуникация, постоянный диалог невозможен даже между двумя высокоразвитыми личностями. А значит нужно сохранять свою целостность и стабильность личности в момент, когда диалог выродился в два монолога. Именно таким образом можно защитить себя от деформации Другим. Именно это поможет сдержать себя самого от излишнего вторжения в чужой мир. Причем, мы в своем желании обладать Другим можем руководствоваться самыми чистыми и благородными мотивами. Именно под этим лозунгом происходили самые гнусные убийства и строились самые отвратительные тирании. Мы под флагом Эроса часто несем в этот мир Танатос. Бывает так, что мы принимаем за Диалог взаимную инфантильную зависимость, страх перед внешним миром. «Незрелая любовь говорит: “Я люблю тебя, потому что ты мне нужен», а зрелая: «Ты мне нужен, потому что я люблю тебя”» — писал Фромм.

Но полностью закрываться тоже нельзя. Если появляются благоприятные условия для новой коммуникации, нужно вновь отдаться этой стихии. Экзистенциальная коммуникация очень похожа на сеанс связи с далекой планетой при невозможности её достигнуть. Раз в несколько лет мы с замиранием сердца ждем новой радиограммы и посылаем в ответ свою. А между этими сеансами нужно как-то жить, развиваться. Это подтверждает и Фромм: «Как ни странно, но умение быть одному является условием способности любить». Нечто похожее описано в «Туманности Андромеды» Ефремова. Кольцо Миров это система такой же экзистенциальной коммуникации между мирами. Но чтобы получить доступ к этому Кольцу, мир должен достичь определенного уровня развития, его обитатели определенного уровня самосознания. То же самое и описанным мной Диалогом. Пока мы не научимся быть, а не иметь, у нас не получиться полноценной коммуникации с Другими. Но это не значит, что однажды мы не сможем перейти с Другими к более тесным контактам. Собственно, по сюжету «Туманности» герои попытались преодолеть это положение вещей, найти путь достижения иного мира. Как знать, может на третьем уровне бытия Ясперса это будет возможно. Но пока нужно работать с тем, что есть.

Пора заканчивать этот сумбурный и субъективный текст. Я полагаю, как-то иначе, более упорядоченно и системно на эту тему написать невозможно. По крайней мере для меня. Хочу обратить напоследок внимание, что я не делаю различий между любовью и дружбой. Эти понятия имеют отличия на эмпирическом уровне, но на уровне сознания и бытия это одно и то же. Все что тут написано, не критика, а попытка дополнить и посмотреть на проблему конкретно моим взглядом. Чтобы у того, кто сейчас ищет свой путь, на развилке дорог была еще одна альтернативная тропа. Концепция Единочества по-своему хороша, когда нужно наполнить себя первичными знаниями и умениями или защитить от попытки присвоения кем-либо. Но не стоит им заменять свое бытие вообще. Это путь монолога, но не диалога. Впрочем, тут уж решать вам самим.

Свобода это ощущение собственной бесконечности и способность увидеть такую же бесконечность в Другом. Осознав это, мы сможем достичь истинного единения с миром.