Виталий Малыгин — определенно тот музыкант, которому дОлжно быть на гребне ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЛНЫ [1]. Причем не за его культовый статус (уж слишком много мертвого в этом слове), и не за то даже, с какой серферской ловкостью он управляется с любым стилем, будь то индитроника «Пыли», интровертный нойз Sirotek или ПЕ-шаманизм DOR. Просто Малыгин — обыкновенный человек Эпохи Возрождения; его страшные песни о Главном кровоточат шумом, шум дышит Лаканом, а стихи оглушают сильнее харша. Мало кто может похвастать таким полнокровием в наш Свинцовый век, оттого столь многословной получилась беседа. Зато, кажется, познавательной и интересной

ЧАСТЬ I. «МАЛЬЧИК, ЧИТАЮЩИЙ КАФКУ ПО НОЧАМ…»

Давай, что ли, хрестоматийно: как Виталий Андреевич Малыгин попал в Шум?

Все получилось естественно-закономерно. Когда тетя подарила мне, 12-летнему, мою первую акустику и я не знал даже «дворовых» аккордов, я любил подолгу лежать, добывая из гитары всякие звуки. Бренчать, стучать по корпусу, елозить по струнам. Не из этого ли, строго говоря, все выросло?

В целом сложно определить, как становишься тем, чем становишься. В детстве я предпочитал беготне с друзьями по дворам сидение с книгой. Наверное, эта медитативная форма перешла в сидение за синтезаторами и звуковыми эффектами — такой дзен-буддистский процесс. Через шум ты что-то ищешь, отправляешься в путешествие. Для меня это путешествие вглубь себя, по ту сторону вещей…
Вспомнил один случай. В школе был конкурс по типу «алло, мы ищем таланты». Я взял гитару и пошел. Перед этим долго ее настраивал (тюнеров тогда не было). Хотел спеть песню The Beatles «Nowhere Man», только на русском языке — «Нигде-Человек». У меня тогда была VHS-кассета с «Желтой Подводной Лодкой», и там субтитры к песням на русском были. В общем, иду я такой в костюме по школе в актовый зал, а навстречу мне какой-то старшеклассник. Хватает гитару и нахрен ее расстраивает. То есть колки раскручивает начисто. И дает мне в руки: «На, играй!» Понятно, что перенастроиться времени не было, но я сыграл таки со слезами на глазах под одобрение учителей и родителей. Скорее всего, это был чистый нойз.

Сейчас я не держу зла на этого парня. Хотя тогда мне было очень обидно. Получилась не радужная «битловская» романтика, а истеричное шоу. Но каждый человек, которого мы встречаем на пути — это Дон Хуан. И он учит нас чему-то. Пусть это доходит иногда много позже.

Согласен. А если все–таки по конкретным именам-фамилиям, кто больше всех вдохновил тебя?

Помню, большое влияние оказали подкаст Дмитрия Васильева и «Музпросвет» Горохова. Я буквально заслушивался этими передачами и вынес оттуда кучу любимых проектов: Das Synthetische Mischgewebe, Maeror Tri, Etant Donnes, Sigillum S. Потом, конечно, Coil с Throbbing Gristle; пожалуй, первые индустриальные открытия. В 2007 у меня была подруга-меломан, которая нарезала мне болванки с новой музыкой. Так я открыл для себя Joy Division, канадский пост-рок, а также творения Джона Бэланса и Дженезиса Пи-Орриджа. Помню, я зашел в известный в Ярославле музыкальный магазин «Муза» и спросил, есть ли диски TG. Продавец посмотрел на меня как на инопланетянина.

А вообще перечисление «образцов жанра» не раскрывает сути. Такое ощущение, что я пришел к шумовой музыке бессознательно, само собой. Я никогда не отталкивался «от жанра» и не стремился попасть «в жанр», но шел от самой жизни. Конечно, это боль. Пожалуй, боль — важная составляющая моей музыки. Боль пребывания в мире.

Видишь ли, в 2007-2008 гг. у меня было много психологических проблем. Я понял, что я другой, что вижу мир иначе. Это колоссально отделяло меня от него, замыкало в себе и приводило к тоннам рефлексии. Много раз я стоял на коленях у батареи и молился, чтобы меня отпустило. Это был очень тяжелый период. И именно он связан с колоссальным приливом творчества.

Я и Sirotek начал делать не ради «вписки» в некую индустрию, а чтобы «забыться», заглушить боль внутри. Когда играешь пару-тройку часов на железном аналоговом синтезаторе, крутя ручки намозоленными пальцами, сознание переходит в иную реальность. Мозг работает по-другому. Да, было интересно реализовать свои идеи, но в этом была и терапевтическая составляющая. Возможность сказать через музыку то, что не можешь сказать никому другому на словах. А этого «несказанного», вытесняемого был целый вагон.

На самом деле я чувствовал себя «здоровым человеком» лишь сидя на гаражной базе «Пыли» с синтезатором «Ритм-2». В процессе такого «экзистенциального разговора» я создавал пространство, в котором могу «быть». Знаешь, на обложке первого диска Sirotek («Slon») есть такая надпись: «Я хочу доказать, что существую». Это очень важно для меня. Я хотел не только «растворить» в шуме свои солипсистские представления о том, что мир — лишь плод моего сознания, но и «воспроизвести» себя через музыку. Само чешское слово sirotek (с ударением на первый слог) означает «сирота». Для меня это человек и есть, заброшенный сюда непонятно зачем и в то же время отделенный от мира собственным сознанием. Вопрос один: как нам родиться по-настоящему?

Вообще для меня в индустриальной музыке важен физический, материальный аспект. Я всегда делаю треки своими руками. Отбиваю ритмы на примочках, тру гитарные «звучки» друг о друга, играю смычком на ржавой консервной банке… Звук — это трансформация моих реальных физических затрат. И это то, что вовлекло меня в шумовую культуру.

А не возникало ли когнитивного диссонанса? Ведь ты всегда был «мелодистом-уклонистом» (как любимая тобой Янка Дягилева говорила)…

Да, по натуре я мелодист. Я люблю сочинять мелодии, это слышится во всех моих проектах. Вероятно, сказывается влияние тех же «битлов» и музыкальной школы (по классу классической гитары). Однако оппозиция «мелодия/шум», честно говоря, никогда для меня не стояла — я просто смешивал обе составляющие. Когда в «музыкалке» я ходил на дополнительные занятия по фортепиано, то с не меньшим интересом залезал под крышку инструмента, чем играл «Лунную сонату». Мелодия — это гипнотизер, шум — тот же гипноз. Выходит, гипноз в квадрате.

Звуковой театр отражен во всех моих альбомах, начиная с первых детских опусов на кассетник. Там между шумом и музыкой вообще размытая граница была. Например, исполняя песню под гитару, я старался зафиксировать и звуки окружающие. Играя на духовой гармони, ставил запись на паузу и делал кассетный cut-up вживую. Или накладывал сэмпл орущего Хрюши из «Спокойной ночи, малыши» на концерт для фортепиано Чайковского, приправленный гитарным нойзом. Короче, полная вседозволенность и фонтанирование фантазии.

В проекте «Солнцеворот» (он потом стал «Пылью») экспериментов тоже хватало. Например, в лесу писались, на фоне звуков природы. Один из альбомов, «Песни для Алешеньки», был сделан недалеко от железнодорожной станции «Молот» в Брагино (это район Ярославля, где мы жили). Мы специально записывали проезжающий мимо железнодорожный состав, а когда его громыхание таяло вдали, я начинал петь.

К моменту формирования первого состава «Пыли», мы все плотно сидели на экспериментальной музыке. Xiu Xiu, японский нойз, репетативный минимализм, авангардный джаз, пост-рок всевозможный. На гитаре я любил помудрить с эффектами, а клавишник Леша Круглов совмещал фортепианные партии с «Поливоксом» и глитч-машиной. Возьми ранние песни группы (инструментал «Посещение Шахты», «Мальчик», мини-альбом «Мама Не Против») — сам все услышишь.

Слушал, и не раз. Особенно «Мальчика». Мне кажется, это своеобразная «визитка» группы. В начале — робкая мелодия, а после второго куплета — резкий «фрик-аут» в духе Джейми Стюарта, будто детские игрушки препарируют.

А «Черная морковь»? Это же вообще power electronics в чистом виде! Синтезаторы «Поливокс», «Ритм-2» а-ля Atrax Morgue и переходящий на крик психопатический голос. По большей части, нам было все равно, что о нас думают окружающие. Мы просто были молоды и свободны.

Помнится, на дебютном концерте «Пыли» в клубе «Партизан», который состоялся 15 апреля 2008 года (это, кстати, у нас день рождения группы) мы вынесли на сцену столько шумовых инструментов, что у звукорежиссера глаза на лоб полезли. «Ребята, зачем вам все это надо?». «Как зачем? Играть!»

А не было ли у тебя периода подражания? Занимаясь «накопительством» своего сосуда, многие с этим сталкиваются…

Был, но кратковременный, по счастью. Например, самые ранние треки DOR я делал на английском языке, но быстро осознал, что нужно переходить на родную речь. Кому нужны вторые Atrax Morgue или вторые Genocide Organ? Мне вообще не очень близки наши проекты, поющие на английском. Хотя на одном из ранних концертов Sirotek я использовал тексты Whitehouse и Deathpile. Опыт, конечно, интересный, но одноразовый.

Самое сложное — «родить» себя, в смысле найти. Я шел от внутреннего содержания, от поиска той формы, через которую я узнаю о мире то, чего не знал раньше. Потому и Sirotek с DOR для меня больше, чем индустриальные проекты. Виталий Маклаков [2] назвал меня как-то «философом в шуме». Может, так оно и есть. До конца мне неведомо, чем я занимаюсь конкретно. По сути, я просто следую голосу внутри.

Как правило, шумовики — те еще фетишисты в плане собирательства «физики». Это твоя история?

Не сказать. Да, в начале пути я собирал много андерграунда, заказывал, обменивался… Коллекция русского шума довольно большая. Из западного, наверно, больше всего дорожу изданием на CD альбома Maeror Tri «Multiple Personality Disorder», который переслушивал сотню раз. А так, много чего есть. Постепенно интерес к собиранию носителей падал; сегодня и вовсе сошел на нет. В основном сейчас я слушаю музыку в Интернете. Была мечта о виниле, но этому делу нужно посвящать много времени, а я его вкладываю в творчество.

Из носителей, конечно, больше всего любил кассеты. Наверно, потому что они возвращают в детство. И аналоговый звук мне больше нравится. Поэтому и для своих работ я часто делаю пленочный мастеринг. Даже специальные модели кассет нашел с идеальным для меня звучанием (это было целое расследование). В общем, если есть выбор, на чем послушать альбом, я предпочту кассету. Индустриальную музыку особенно.

А о зиноделии никогда не думал? Помнится, году эдак в 2011-ом мне на глаза попался твой материал о Whitehouse (из ЖЖ вроде). Информативный, читабельный и сделан был не хуже текстов IEM [3]…

Да, я писал много обзоров на любимую музыку и сейчас иногда это делаю. Ту статью о Whitehouse, кстати, многие потом цитировали без указания авторства. Но, опять же, если делать зин, нужно вкладываться по полной. А у меня — проекты, стихи плюс с недавних пор еще и проза.

В начале пути все мы ищем единомышленников, чтоб было с кем обменяться релизами или хотя бы мнением об очередном «прурике». У тебя было так же или ты копал в одиночку?

На момент зарождения Sirotek (то есть в 2008-ом) я никого не знал из русской шумовой тусовки. Это сейчас мы все друг друга знаем. А тогда, записав первую работу, я просто залез в Интернет и выяснил, что у нас в Ярославле есть лейбл SOI Tapes. Я написал Александру Алексееву, хозяину лейбла: мол, хочу показать свой материал. Он ответил: в такой-то день я буду в таком-то ресторане, подходи, передашь болванку. Спустя время, он сообщил, что начало альбома интересно, потом «слишком хаотично», но в целом поддержал мою инициативу. Так в 2011 на SOI Tapes вышел альбом «Потусторонний Садизм».

Общение с Александром, его поддержка были очень важны для меня. Он интеллектуал и большой знаток экспериментальной музыки. В нашем городе он часто организовывал индустриальные концерты и благодаря ему мне удалось поиграть с такими зарубежными артистами, как Artificial Memory Trace, Fabio Orsi и др. Еще он познакомил меня с Алексеем Борисовым и Дмитрием Васильевым, двумя авторитетными для меня фигурами на нашей сцене. С Борисовым впоследствии мы даже поиграли на московском фестивале «Шум и ярость». И мне дорого, что Васильев присутствовал пару раз на выступлениях Sirotek и интересовался моей работой в целом.

В конце нулевых в Ярославле было потрясающее место — галерея «Открытое пространство», которой занимался непосредственно Алексеев. Там много чего интересного происходило: концерты, выставки. Как-то раз даже Dave Phillips заезжал. В «Пространстве» и состоялся в 2009-ом первый концерт Sirotek. Я играл на синтах и глокеншпиле, а Егор Уразбаев (на тот момент — бас-гитарист «Пыли») обрабатывал звук на примочках в реальном времени. Кстати, после того выступления я познакомился с Николаем и Виталием Бусовыми (лейбл UFA Muzak), которые тоже очень помогли в моей шумовой истории.

Интересный момент: братья, если не ошибаюсь, начинали как скинхэды, а ты ведь был «мальчиком, читающим Кафку по ночам». Проблем в общении не возникало?

Нет, что ты! Мы быстро общий язык нашли. Они настоящие интеллектуалы, и нам всегда есть что обсудить при встрече. К тому же у них чувство юмора прекрасное. Мы немало концертов отыграли вместе, и всегда интересно было. Я горжусь тем, что UFA Muzak издали четыре альбома DOR. Плюс Николай — потрясающий дизайнер, с таким чутьем работает. О чем говорить, если он за полчаса афишу той же «Пыли» делает прям как надо? А Виталий пишет очень крутые тексты.

Из «ярославских» так же нельзя не назвать Сергея Ильчука с Александром Беняковым. Это такие шумовые деятели, может, малоизвестные широкому кругу, но важные для меня.

На первых порах очень помогал Данил Дашкевич из Питера (YAO 91404 D); он написал пресс-релиз к дебютному EP DOR и выпустил на своем лейбле Operator Produkzion некоторые мои работы. Интересно было общаться с Евгением Вороновским (Cisfinitum) и с Александром Святоносцем из «Ультраполярного Вторжения».

Конечно, я мог бы еще много кого вспомнить. 10 лет назад общения было гораздо больше. Сегодня среда изменилась, но я не жалею об этом — просто продолжаю жить в своей работе. Поэтому копаешь, безусловно, в одиночку, но поддержка людей, деятельность которых я уважаю, имеет для меня большое значение.

До недавних пор твоим постоянным «живым» коллаборатором был упоминавшийся Егор Уразбаев — давай о нем поподробнее.

Когда летом 2007 года начала запускаться «Пыль», мы с ударником Мишей Пономаревым принялись искать басиста и клавишника, и на объявление, повешенное в Демидовском университете, откликнулся Егор. После первой же репетиции мы «нащупали» друг друга. Егор тогда говорил, что у него был выбор: либо в армию, либо в группу. Ясное дело, что «Пыль» показалась ему интересней.

С тех пор немало дорог было пройдено. Егор — басист-импровизатор-экспериментатор (что я очень ценю) и с ним всегда было интересно работать. Совместных концертов Sirotek и DOR мы отыграли в Москве и Санкт-Петербурге немало. И есть что вспомнить. Егор и по жизни меня многому научил, мудрости и несгибаемости какой-то. Он говорил: «не надо быть клоуном для пидорасов». Это редкий тип музыкантов. В основном, музыканты живут по модели «кушать подано»: «Смотрите на меня, какие я тут тортики приготовил». Егору это чуждо было. И это мне в нем нравилось. Он и на концертах на публику особого внимания не обращал. Не выходил на сцену развлекать, прислуживать, раскланиваться. Существовал в своем экзистенциальном отрыве. Поэтому и «генеральный мэссадж» всех проектов во многом на нем держался. Быть в искусстве и честно идти до конца.

Мы даже дрались несколько раз. Помню, «Бойцовский клуб» реализовали. Егор сказал: «Ударь меня посильнее». Я не хотел сначала, но ударил. Потом он ударил меня. А потом со всей силы врезал по стене дома. И, демонстрируя окровавленный кулак, сказал: «Для меня это — пустота». После этой инициации мы как-то особенно сблизились. В общем, взаимодействие было полным. Кстати, Егор поразительно щедрый человек. Всегда готов помочь, никогда ни в чем не откажет. В нем какая-то батаевская «расточительность» есть, пренебрежение к материальному. На самом деле, я мало встречал не только музыкантов такого уровня, но и людей.

Вот и ребята из «Назарбаев террор машин» его хвалили: мол, звук на самом мрачном и тяжелом их альбоме «Костанай» (2017) — целиком Егорова заслуга. Любопытно другое: почему Уразбаев редко участвовал в «непыльных» записях и почти не вокалировал?

Не скажи! Его гроул со скримом звучат в «De Sade» Sirotek, да и басовых партий Егора в моих шумовых треках немало. Часто мы собирались у меня для записи баса к песням «Пыли», а заканчивали в шумовом отрыве. Я подключал «Ритм-2», он пропускал инструмент через свой экстравагантный педалборд (Егор всегда был ценителем всяких уникальных эффектов, типа «фузза с ринг-модулятором») — и мы могли играть часами. На репточке тоже писались, обычно вживую. Так что архивных импровизаций сохранилось достаточно, до сих пор их использую.

Давай теперь немного гиков порадуем: расскажи о своем сет-апе. С чем работал, где, как реагировали соседи на твое музицирование? К примеру, Паси Марккула говорил, что «фирменный» звук Bizarre Uproar он накрутил, когда обзавелся собственным бункером…

Соседей я сам записывал. Из «живого» материала орущего за стеной неадекватного «пассажира» вырос целый альбом, который я так и назвал — «Сосед». Но это было много позже, во времена домашних экспериментов. А началось все с гаражной базы Dust Bunker. Репточка располагалась на втором этаже гаража. Она, кстати, увековечена на видео Sirotek «Live in Yaroslavl 2010». Рядом с гаражным комплексом находился вокзал «Ярославль Главный», откуда доносились грохот поездов, переговоры диспетчеров, добавляя атмосферы (их при желании можно расслышать в треках Irotama — еще одного моего шумового проекта, я его на микрокассетный диктофон писал).

В принципе, ничем особенным база не отличалась. Старенький комп, комбики, советские колонки «Электроника», ударные, синты, железо разное. Но для меня это было действительно важное место. Там я мог уединиться и чудить. Часто оставался на ночь.

…Вспоминаю, как сижу на полу в окружении железных синтов, обломков погребенной советской эпохи: «Юность-21», «Ритм-2», «Поливокс». Их голоса грубы, шершавы, истеричны. Мне по душе непредсказуемость аналоговых инструментов. Даже при тех же настройках они выдают что-то иное. Пусть мои треки обычно очень структурированы, для меня в работе важна вспышка, озарение. То, что невозможно до конца предугадать.

В психоанализе Лакана есть три регистра, определяющие жизнь человека: Символическое, Воображаемое и Реальное. Символическое — это язык, в котором мы все существуем. Воображаемое — область наших представлений, которые всегда иллюзорны. А Реальное — это не символизируемый и непредставимый остаток. То, что нельзя назвать и помыслить. И это вторгается в нашу жизнь через «паутину», которую мы плетем. Ужас «ничто» — мы сталкиваемся с ним во сне, он проступает через наш обыденный опыт. Думаю, моя музыка ищет столкновения как раз с данной областью. Это состояние экстаза, исступления, выхода из себя, которое испытываешь в пылу импровизации. Словно, двигаясь в пламени звуков, ты ищешь ту точку, в которой все твое человеческое перевернется от встречи с радикально «иным». И, наверное, каждая композиция для меня — это возможность такой встречи.

Любимейший «Ритм-2» — синтезатор с историей (такие производились в Кирове в 1984 году). Его, помнится, Даниил Михайлов мне подарил, хороший друг «Пыли». Синт несколько раз горел, мы его перепаивали, и со временем он стал работать совсем не предсказуемо. Мне вообще нравятся потрепанные жизнью инструменты. Как будто я фиксировал процесс умирания этого синта. Кто-то мне советовал «апргрейдить» его, но зачем? Для меня это уже арт-объект. До сих пор на нем пишусь.

Было много и других инструментов и техник. Как-то раз я смастерил из своей первой разбитой «электрухи» нойз-гитару: это голый корпус без грифа с двумя звукоснимателями, через трение которых можно получать удивительные звуки. При записи трека Sirotek «Detachment» я стучал по тарелке, а Егор «ловил» ее звукоснимателем, пропуская через примочку «дилея». Это звучит непохоже ни на что. Часто я использовал ламповый радиоприемник, на котором отбивал ритмические рисунки (см трек Sirotek «Alarming Signs»).

С Dust Bunker так же связаны первые опыты DOR. Помнится, я тогда был до предела взвинчен, захвачен новыми идеями. На полу лежали тексты, которые дорабатывались прямо на месте. Все эффекты на голосе «накручивал» в реальном времени. Не нравится дубль — сразу же переписываю. Хотя обычно все получалось быстро. Для меня каждая композиция — отдельный фильм. Мне нравилось «режиссировать» трек, продумывать композицию. Возвращаясь домой, я слушал наработки и отмечал, что могу сделать еще.

А этих поисков хватало! Помню, пошел в школьный палисадник и набрал там пакет опавших осенних листьев. В комнате я разложил их на полу перед микрофоном и шуршал, обрабатывая звуки. Так получился трек Sirotek «Under The Skin». А для композиции «Белого Дня Покой» я высунул микрофон в форточку — вышла панорама зимнего школьного двора. Бегающие ребятишки, дворник, сбрасывающий снег с крыши… На тот момент у меня появилась рабочая станция Neko; клавиши, микшер и компьютер в одной коробке. Насколько знаю, единственный экземпляр в России. Любимые работы, записанные на нее: «Two-Legged» и «Память Отца» (оба — Sirotek).

Пожалуй, у меня нет привязки к одному и тому же месту. Моя студия — там, где я; здорово периодически менять локации, сохраняя при этом свой почерк.

В нашей беседе постоянно мелькает триангл «Пыль»-Sirotek-DOR. Но ведь были наверняка какие-то совсем обскурные работы?

Естественно. В основном они мутились в программе Fruity Loops. В тех экспериментах было много черного юмора, «курëхинщины». Один альбом, например, описывал день из жизни дауна Коленьки, а другой был посвящен Джиму Моррисону. Кто знает, может, когда-нибудь и они увидят свет.

Я заметил, ты все чаще поминаешь в своих нет-пабликах Брагино. Что это за место и чем оно знаменито? Не «гречей» же единой, которой у вас прямо окон «банчили», по рассказам Уразбаева…

Это такой периферийный район Ярославля. В сетевых приколах он обычно ассоциируется с тленом, распадом и гопниками. Например, взять локальный мем «Брагино здесь»: типа эта надпись во всех уголках планеты красуется. То есть ты едешь в Париж — а попадаешь в Брагино.

Здесь, конечно, не орки живут. Для меня это район детства. В Брагино я вырос, в школу ходил, первые шаги творческие сделал… И с гопниками, кстати, почти не сталкивался. Да, был один «урка малолетний», который меня под нож взял, когда я на школьном заборе «Преступление и наказание» читал. Типа, деньги гони и все такое. Интересно, жив ли он сейчас. Были в детстве и «нехорошие» друзья постарше, которые разным вещам учили. Один клюв вороне из пневмата отстрелил на моих глазах. А первый друг детства, отслужив в армии, спился и умер. «Чо, Виталик, музыкантом стал?» — ухмылялся он, встречая меня с гитарой за плечом.

Последнее время все чаще думаю, что брагинская окраинная атмосфера действительно повлияла на мою «звуковую живопись». Знаешь, как Пруст всматривался в пирожное мадлен, из которого рождалась вереница воспоминаний, я смотрю на серые невзрачные малосемейки и слышу в них голос DOR. Словно эта незатейливая география продолжает жить во мне. Я люблю старые трамваи, с грохотом везущие меня из Брагино в центр. Время пути около 45 минут. За такую полноформатную поездку, глядя в окно, можно отслушать мастер новой работы. И этот ритуал дарит мне огромное наслаждение.

В твоей обширной дискографии выделяется проект «Киска рисует Босха» — неожиданно танцевальный и в тоже время болезненный. Что это был за опыт и почему одноразовый?

Проект возник в 2012-ом, перед записью «Другой жизни», первого лонгплея «Пыли». Я тогда пребывал в сильной депрессии, и та клиническая атмосфера, которой пропитаны два трека «Киски» — это реальное мое состояние на тот момент. Отрешенный, маниакальный синти-поп показался мне наиболее удачным выходом. Позже я решил, что не стоит «плодить сущности без необходимости», и направил это русло в «Пыль», в результате чего появились треки «Я вскрылся», «Танцпол», «Похоть»… А те страшные вещи перекочевали в «пыльную» дискографию.

Ладно, давай понемногу закруглять первую главу. Под сурдинку — поведай о наиболее ярких нойз-гигах, в которых тебе довелось участвовать в ранние годы. Наверняка и без скандалов не обходилось, учитывая агрессивность твоей подачи и саунда…

Странных мест было много: как-то раз мы даже на автозаправке какой-то умудрились сыграть, с грайндкорщиками. Пожалуй, одно из лучших выступлений Sirotek состоялось в приснопамятном Dust Bunker в 2010 году. Мы тогда играли вместе с норвежским нойзером Sindre Bjerga. Это был натуральный «театр жестокости» Арто; стены темного гаража буквально плавились от жары, дыша реальной клаустрофобией. Ты знаешь, я всегда был серьезным критиком самому себе. Но когда участники того действа вспоминают его как «лучший концерт в жизни», меня переполняет гордость.

Ранние «лайвы» DOR в московском клубе «Рубильня» тоже были хороши. Помнится, когда по залу пошел железный ящик, которым все дружно принялись грохать об пол, местный звукач, похожий на главного героя «Кочегара» Балабанова, вырубил звук с воплем: «Вы же сейчас здесь все уничтожите!»

А вообще в каждом концерте есть что-то уникальное. Это и вызов самому себе, и летовская возможность «выйти за флажки». Мне близок прямой контакт с публикой. Сам формат live-режима предполагает для меня поиск «последней искренности». Понимаешь, мы живем в постоянно мертвеющем мире: мертвеют чувства, мысли. Секунду назад ты был настоящим, а теперь это поза, презентация, подделка. Для меня выступление DOR (как, впрочем, и других проектов) — это «силовой бросок», разбивающий эту ложь. Он задает новый режим времени и мысле-чувства. Иные цели занятия творчеством мне кажутся мертвыми.

А что до скандальности… Я никогда на нее не упирал (хотя шумовой формат предполагает такую практику). На сцене я хочу поговорить с людьми, потому как в жизни с ними поговорить невозможно. Выходит, во мне мало от так называемого «шумовика». Скорее всего, я собеседник.

Примечания:

1 — слоган инди-лейбла «Сияние» из Казахстана, которым можно обозначить любой контр-культурный культ пост-советской эпохи — от самиздата «КонтрКультУр’а» до одесского хардкора

2 — знаковый шумодел и художник из Каменск-Уральского, владелец лейблов Heart-Shaped Box, Torga Amun, Ostroga, Бесперечь, а так же автор важнейших проектов Kromeshna, Light Collapse, Obozdur и Легкий крах

3 — аббревиатура от Independent Electronic Music, знаменитого подкаста нойз-культуртрегера Д.В. Васильева (1975-2018). Аналогичное название носил культовый журнал, издававшийся покойным (в прошлом году переиздан в виде книги «IEM: Ретроспектива журнала "Независимая электронная музыка (1994-2003)