В Москву приезжает трио немецкого саксофониста Петера Брецманна, американского тромбониста Стива Свелла и норвежского барабанщика Пола Нильссен-Лава. Петер Брецманн — по-настоящему ключевая фигура в истории джаза и импровизационной музыки.

В мае 1968 года, в самый разгар парижских волнений, Брецманн записывает свой знаменитый альбом «Machine Gun» (названный в честь прозвища, которое Брецманну дал Дон Черри) . Сложно представить себе альбом, оказавший большее влияние на современную импровизационную музыку. Это была одна из самых радикальных записей для своего времени, но при этом звучащая на редкость разнообразно: оглушительная пулеметная дробь свободной импровизации перемежается там с легкомысленной латинообразной мелодией в духе саундтреков к тогдашним популярным фильмам.

Этой музыке впоследствии дали разные названия: energy music, european free improvisation или европейский фри-джаз, по аналогии с американским авангардным джазом 1960-х годов. Немецкий музыковед Вольфганг Бурде так охарактеризовал «Machine Gun»: «мощный грохот, едва распознаваемый хаос, отдаленные периферийные сферы, где царят дикость и музыка». И именно яростный, визжащий звук саксофона Брецманна, играющего на самом пределе возможностей инструмента, как никто не играл до него, создает ту особенную текстуру, благодаря которой эту запись невозможно ни с чем спутать. Даже сегодня «Machine Gun» звучит так же радикально, как он звучал для современников в 1968 году.

С тех пор Брецманн создал множество импровизационных ансамблей, в том числе гигантский Peter Brötzmann Chicago Tentet, записал более полусотни альбомов, играл практически со всеми лучшими импровизаторами в мире за последние пять десятилетий. Он сотрудничал и с пионерами электронной музыки, а в 1980-х годах со своей группой Last Exit оставил важный след в истории хеви-метала.

В свои 73 года он продолжает играть так же агрессивно и экспрессивно, как в 1960-е. Перед концертом трио Брецманн–Свелл–Нильссен-Лав 25 февраля в культурном центре «ДОМ», Петер Брецманн рассказал о том, что им движет сегодня.

В чем особенность этого трио для вас?

Дело в том, что нам еще придется увидеть, какое направление примет музыка — мы впервые выступаем в таком составе. С Полом я работал очень насыщенно на протяжении долгих лет, со Стивом — в первый раз. Но мы, кажется, вполне приличные люди и, надеюсь, хорошие музыканты, так что должно получиться.

Откуда берется ваша энергия? Что заставляет вас так играть все эти годы?

Даже не знаю, мне часто задают этот вопрос. Один ответ очень простой — любовь к тому, как звучит и вибрирует саксофон. Но есть, конечно, что-то большее, какая-то тайна — даже для меня. Тайны важны, необязательно их раскрывать.

Как ваша музыка связана с джазовой традицией?

Я до сих пор учусь у таких музыкантов, как Колман Хокинс, Сонни Роллинс, Дон Байэс, Бадди Тейт и Эдди «Локджо» Девис. Даже когда приходит время разрушения существующих структур, вы всегда строите новое на основе того, что было.

Вы следите за сегодняшней импровизационной музыкой в разных странах? Она вам нравится?

Я много путешествую, вижу и слышу, что происходит. Но, к сожалению, вынужден сказать, что мало что происходит. Есть много блестящих музыкантов, но мне не хватает души. Музыка — это не просто эстетическое или формалистское упражнение.

Когда вы начинали играть хардкор и нойз-рок в 1980-х, как вы воспринимали эту музыку? Она казалась вам похожей на то, что вы делали двадцатью годами ранее?

Мне с самого начала было понятно, что это недолговечное движение, хотя очень важное на тот момент. Мне, например, нравились японские ребята. Но музыка нуждается во времени и протяженности, чтобы развиваться.

По-вашему, музыка должна постоянно обновляться? Почему иногда она меняется кардинально, а иногда — остается на том же месте многие годы?

Музыка движется, как волны. Иногда приходит цунами и крушит все вокруг. Тогда все нужно начинать с чистого листа. Но, по всей видимости, до следующего цунами еще очень и очень далеко.

Когда вы выходите на сцену сейчас, вы чувствуете то же самое, что тогда — в 1960-е?

Было бы глупо, если бы я чувствовал в точности то же самое, что и полвека назад. Надеюсь, я чему-то научился и продолжаю учиться. Но кое-что не изменилось — та же любовь и та же злость от того, что мир не изменился к лучшему.

Почему, на ваш взгляд, ничто не изменилось с того времени — несмотря на все социальные движения и весь активизм?

Ничто не изменилось, потому что люди такие же глупые, как пятьдесят, пятьсот и пять тысяч лет назад. Но, конечно, условия изменились. Глобализация убивает культуры, но у нас пока не получается построить новую, глобальную. Возможно, необходимо больше времени.

Как вам кажется, нужна ли сейчас экстремальная музыка, способная выразить протест против несовершенства общества, в котором мы живем?

Это хороший вопрос и, конечно же, ответ будет: нет, не нужна. Но лично мне она нужна. Людям, которых делает счастливыми моя музыка, она нужна. Делать кого-то счастливым, показывать ему или ей красоту — вот что доставляет мне радость.