Create post
ИШЬ

Как Тургенев попал в ссылку из-за Гоголя

Руслан Мангушев

Немногие знают, что Тургенев был в ссылке и даже месяц провёл в полицейском участке: а всё из–за одной неудачной статьи.

Статья впервые опубликована в пятом выпуске журнала «Суд идёт» (1926)
коллаж: Ванесса Гаврилова специально для журнала ИШЬ

15 февраля 1852 года русское передовое общество понесло огромную потерю: в Москве умер Гоголь.

В Петербурге в это время жил другой знаменитый русский писатель — творец “Записок охотника”, — Иван Сергеевич Тургенев. На него известие о смерти Гоголя подействовало очень сильно.

“Я находился на одном заседании, — рассказывал он впоследствии, в своих Литературных воспоминаниях, — и вдруг заметил И.И. Панаева, который с поспешностью перебегал от одного лица к другому, очевидно, сообщая каждому из них неожиданное и невеселое известие, ибо у каждого лицо выражало тотчас удивление и печаль. Панаев, наконец, подбежал ко мне и промолвил:

— Ты знаешь… Гоголь умер…

Тогда и явилась у Тургенева мысль написать свою знаменитую статью, начинавшуюся словами: “Гоголь умер. Какую русскую душу не потрясут эти два слова!”

Статья предназначалась для “Петербургских Ведомостей”, но должна была по тогдашним правилам сначала пройти через цензурный комитет. Там в это время главенствовал попечитель Петербургского учебного округа Мусин-Пушкин.

О его отношении к Гоголю Тургенев с возмущением рассказывал в письме к И.С. Аксакову:

Что же касается до впечатления, произведенного здесь его смертью, да будет вам достаточно знать, что попечитель здешнего университета г. Мусин-Пушкин не устыдился назвать Гоголя публично писателем лакейским. Он не мог довольно надивиться дерзости людей, жалеющих о Гоголе. Честному человеку не стоит тратить на это своего честного негодования. Сидя в грязи по горло, эти люди принялись есть эту грязь — на здоровье! Благородным же людям должно теперь крепче, чем когда-нибудь, держаться за себя и друг за друга. Пускай хоть эту пользу принесет смерть Гоголя.

Мусин решительно отказался пропустить статью. Мотивы своего отказа он изложил в письме к шефу жандармов графу Орлову.

“Мне казалось неуместным, — писал он, — говорить о Гоголе в пышных выражениях, достойных разве смерти Державина, Карамзина или подобных наших знаменитых писателей, и представить эту смерть Гоголя, как незаменимую потерю”.

Потерпев неудачу в Петербурге, Тургенев обратился в Москву: там у него было несколько старых приятелей и среди них В.П. Боткин и Е.М. Феоктистов.

Пока письмо к Феоктистову шло в Москву и друзья “пристраивали” статью в “Московских Ведомостях”, петербургские власти каким-то образом узнали о хлопотах Тургенева.

Последствием этого была секретная бумага гр. Орлова московскому генерал-губернатору гр. Закревскому такого содержания:

Милостивый Государь,
граф Арсений Андреевич

До сведения моего дошло, что здешний литератор Тургенев написал статью о Гоголе, которая г. председателем С. Петербургского цензурного комитета к печатанию воспрещена, и старается о помещении сей статьи без подписи его имени в “Московских Ведомостях”.
Считая свои долгом предупредить о сем ваше сиятельство, имею честь уверить вас, м. г., в истинном уважении и совершенной преданности.

Граф Орлов.

Но было уже поздно. Статья Тургенева появилась в “Московских Ведомостях”.

Обойдённое начальство начало дело.

Прежде всего полетела к Закревскому бумага с запросом: “с какой стороны известны ему В.П. Боткин и “некто” Феоктистов, по имещимся у Орлова данным, содействовавшие Тургеневу в напечатании его статьи о Гоголе. Какого звания они, и ежели состоят на службе, то где именно?“ — гласил жандармский запрос.

Закревский не спешил удовлетворить любопытство петербургской канцелярии. Дело в том, что он сам присутствовал на похоронах Гоголя во всех орденах, звёздах и даже в андреевской ленте, не думая, что смерть Гоголя вызовет такое возбуждение.

Сначала он послал в Петербург подлинное письмо к нему попечителя московского учебного округа генерал-адъютанта Назимова. Письмо заканчивалось следующими словами:

“Прилагая при сем подлинную выписку из напечатанного в №32 ‘Московских Ведомостей” письма Тургенева по случаю смерти Гоголя, честь имею доложить вашему сиятельству, что это письмо было предварительно подвергнуто цензурному рассмотрению и напечатано вследствие одобрения цензора, который не нашёл в нём ничего противного цензурным постановлениям. Ни Московский цензурный комитет, ни редакция “Московских Ведомостей’ не имели никакого сведения о том, что означенное письмо не было допущено к напечатанию в Петербурге, и если
председатель цензурного комитета имел какие-либо особые причины воспрепятствовать обнародованию оного, то нельзя не пожалеть, что он немедленно не принял надлежащих мер для сообщения о том всем прочим цензурным комитетам”.

Затем 5 апреля Закревский сообщил гр. Орлову “всё известное” ему о Боткине и Феоктистове.

Боткин имеет звание почётного гражданина, и хотя принадлежит к купеческому сословию, но торговли не производит, занимается литературой и знакомство ведёт с иностранцами, учёными людьми и профессорами. Во время жительства в Москве известного Бакунина. Впоследствии находившегося за границей, Боткин был с ним в дружеских отношениях и, как говорят, даже помогал ему деньгами. Ведёт он себя довольно скромно, но образа мыслей свободного и потому находится у меня под секретным наблюдением. Женат с 1842 года на модистке, француженке, с которой теперь не живёт, вследствие произошедшей между ними ссоры.
Евгений Михайлович Феоктистов выпущен в 1851 году из здешнего университета кандидатом юридического факультета, состояния не имеет, на службе нигде не находится, а живёт гувернёром в доме графини Салиас.

Граф Орлов оказался в затруднении. Мнения цензоров разошлись, и при всём желании угодить Мусину-Пушкину он ничего не мог сделать: статья была уже напечатана. Он решил всё-же как-нибудь выйти из этого тяжелого положения. Всеподданнейший доклад его был составлен в том смысле, что Тургенева, человека “пылкого и предприимчивого”, следует пригласить в III Отделение (Боткина и Феоктистова — к московскому генерал-губернатору) и, сделав им “строжайшее внушение”, предупредить их, что “правительство обратило на них особенно бдительное внимание”, и “учредить за ними надзор полиции”.

Однако Николай I взглянул на дело иначе.

“Этого мало, — написал он карандашом на докладе Орлова. — За явное ослушание посадить его под арест, а с другими предоставить гн. Закревскому распорядиться по мере их вины”.

Это распоряжение было сообщено уже не гр. Орлову, а министру внутренних дел гр. Перовскому и гр. Закревскому.

Свой арест на “съезжей” Тургенев случайно отбыл довольно удобно. Судьба послала ему в качестве “спасительниц” двух дочерей надзиравшего за ним частного пристава, которые оказались почитательницами таланта Тургенева. Узнав, что знаменитый русский писатель сидит в полицейском участке, они обрадовались случаю лично с ним познакомиться и упросить своего отца дать ему приют в их квартире.

Над приставом повисла гроза. Преувеличенные слухи о льготах, предоставляемых им Тургеневу, дошли до сведения наследника будущего императора Александра II, в то время главнокомандующего Петербургским военным округом. Начальник III Отделения ген. Дубельт получил приказание “представить объяснения”.

Как удалось приставу отвратить от себя гнев жандармов, неизвестно, но генерал Дубельт ответил Александру следующее:

“Имею честь донести вашему императорскому высочеству, что к Тургеневу допускались посетители, но не иначе, как с разрешения обер-полицмейстера, на основании общих правил о содержащихся под арестом. Сам же Тургенев из места заключения никуда не отпускается. Посетителей более к нему допускать не будут”.

Вскоре после этого Петербургский генерал-губернатор сообщил тому же Дубельту, что “проживавший в С.Петербурге помещик Орловской губернии Иван Тургенев выдержан один месяц под арестом и выслан 18 мая на родину его”.

В ссылке — в деревне — Тургенев пробыл два года — и только по ходатайству своего друга гр. А. Толстого получил разрешение вернуться в Петербург.

Все эти передряги не помешали однако И.С. Тургеневу, благодаря приставским дочкам, провести время своего ареста в сносных условиях. Пользуясь досугом, он даже написал свой знаменитый рассказ “Муму”, в котором так любовно изобразил душу крепостного крестьянина.

Боткин и Феоктистов искупили свою вину “легче”.

Имея “высочайшую” санкцию поступить с виновными “по мере их вины”, Закревский, по-видимому, недолго задумывался над этим вопросом. Его решение может служить образчиком административного самодурства николаевских времён.

“Во исполнение высочайшего повеления, сообщённого мне вашим сиятельством от 15 апреля, — писал он Орлову, — я пригласил к себе почётного гражданина Боткина и кандидата московского университета Феоктистова и убедился, что состоя в тесной дружбе с литератором Тургеневым, они действительно принимали участие в напечатании статьи сего последнего о Гоголе.
Честь имея сопроводить при сём на усмотрение вашего сиятельства подлинные показания Боткина и Феоктистова, долгом считаю уведомить вас, м.г., что хотя в поступках Боткина и Феоктистова по сему предмету не обнаруживается преднамеренного преступления против правительства, но, как Боткин торговыми делами своего отца не занимается и имеет свободный образ мыслей, Феоктистов же, получив образование в университете для гражданской службы, не избрал до сего времени никакой должности, то я полагал бы учреждённое мною за Боткиным секретное наблюдение обратить в полицейский надзор, а Феоктистову приказать вступить немедленно в государственную службу”.

Так закончилось дело из–за смерти Гоголя.

О. Дессин

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Руслан Мангушев

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About