В столице нашей родины я бываю не часто, примерно раза три-четыре в году. Цели визитов вполне тривиальны: юбилеи, свадьбы знакомых, появление на этот двусмысленный свет племянников и племянниц, похороны, отменный бешбармак тёти.

Каждый раз удивляюсь, как быстро меняется Астана, ведь я помню ее еще совсем наивной замухрышкой, не открывшей для себя каблуков, косметики и с грудью, неотличимой от мальчишеской. По воле случая перебравшись из Алматы, на стыке двух тысячелетий я заканчивал там школу.

Разумеется, тех двух лет едва бы хватило для понимания процесса, напоминающего трансгендерный переход по превращению никому не известного провинциала Целинограда в столичную инфанту — с переходным периодом и, в конечном счете, спасением от фрустрации под именем “Акмола”, имеющим достоверное значение, но в народе известным как “Белая Могила”.

Округлые формы Астана начала приобретать уже впоследствии — Байтерек (во многом как реминисценция к маскулинной фантазии провинциала о столичной популярности), Хан Шатёр, всевозможные купола зданий, ведущих борьбу за власть земную и власть божественную, а так же целый ряд архитектурных заклинаний, сообщающих о круглости заклинаемого предмета: Летающая Тарелка, Фонарь, Яйцо, Горшок.

Таким образом, за годы своего взросления Астана обзавелась знаками не только женской красоты, поскольку круглые формы отмечают универсально распространенную связь с женским началом, но — так же и символами проявления божественных потенций, развития, расширения во всех смыслах, цикличных повторений времен года, в общем — чего б только ни было из этой оперы.

Но, от оперы оперы не ищут. Лето 2017-го запомнилось алматинцам грандиозной перестройкой города, гвоздем программы которой стало превращение улицы, ведущей от оперного театра до арбата, — из проезжей в пешеходную, — тем самым образовавшим Т-образный пешеходный крест в центре города. В символике крест — прошлое. Как знак руками в баскетболе “стоп”. Как выражение “поставить крест” на чем-либо. Как столичный оперный театр для провинциального.

Даже само имя “Алма-Ата”, звучащее по-женски яблочно-округло, с переносом столицы было превращено в “Алматы”, по звучанию напоминающее что-то вроде “Оно”, — фрейдовский термин для обозначения подсознания. А подсознание — опять же — прошлое.

1. Алма-Ата была вымещена в национальное подсознание как столица.

2. Астана стала столицей в национальном сознании.

3. Яблоко потенциального раздора между двумя красавицами на балу было аннулировано.

На бал под названием “ЭКСПО-2017” я приехал не то, что бы себя показать да на людей поглядеть, как подобает в этих случаях, а приехал я послушать музыку. Как известно, на бал приглашают хороших музыкантов.

В еще не столь отдаленном 2002-м году, как было сказано, я оканчивал школу в Астане. Музыкальные вкусы тогда у меня были слегка иные, нежели сейчас, и я тащился от Limp Bizkit. Кто знает, тот знает — группа была тогда на пике своей славы и мощи. В меру возможностей столичных магазинов одежды тех времен, я старался подражать им, что было непросто. В качалку приносил пиратские диски, лицензионные хранил дома.

Как и любая школа, моя ничем особенным не отличалась. В ней царила стереотипная подростковая жестокость. Как-то раз я увидел постер, гласящий “Там-то и тогда-то пройдет концерт Limp Bizkit”. Фотография группы. Шрифт, бумага, сделано качественно, счастью моему не было предела. Не теряя времени, я сообщил об этом своему товарищу по музыкальным преференциям и мы бросились узнать поподробнее.

Нечего и говорить! — нас высмеяли у входа какой-то спортивной арены, где якобы должен был пройти концерт. Хотя, ощущение подвоха присутствовало изначально. В принципе — с самого рождения. Залив горе “балтикой девяткой”, мы разошлись по домам, я окончил школу без золотой медали и возвратился в свою провинцию.

С тех пор прошло немало времени. Вереница из людей и событий пронеслась перед моими глазами. Падали государства, рушился курс тенге, практически все мои друзья женились, с музыкальной сцены исчез Limp Bizkit, взлез Джастин Бибер и так же слез с нее.

Так в чем же суть срока службы музыкальных звезд? В хайпе? Не без этого. Или все же в песнях? Не иначе. Но ведь песни у Limp Bizkit были добротные! — песни про то, когда твоё настроение дерьмовое и ты хочешь каждому набить морду, или про то, как неохота давать денег взаймы. Или про сволочь-девушку, которая использует тебя ради бабла и про то, что даже скромные дела, сделанные тобою, перевесят кучу слов.

Так неужели все это ушло из нашей жизни, ведь нет? Не ушел и Limp Bizkit. Мое такси было в пятнадцати минутах от места их концерта. Единственное, я опаздывал на пятнадцать лет.

Машина проезжала мимо глыбы столичного зодчества с названием Нур-Алем (в переводе — ”Мир Лучезарный”, в народе — “Звезда Смерти”) — эдакое бальное украшение Астаны, не просто круглое по форме, но теперь представшее как шар — в светских делах символизирующий власть и могущество коронованных особ. До этого я видел Звезду Смерти только на картинках, читая различные статьи в интернете, содержание которых никак не соотносилось с тем известным фактом, что коронованные особы питают маленькую страсть к славословию в свой адрес, — так же, как и шар философов, — издревле мыслимый лишь в восславляющем его тоне.

“Шар — ничто иное как Бог. Как было бы неразумно спрашивать о том, что было до Бога,” — так нелепо и писать статьи о проблемах при строительстве Шара, ведь “он есть нечто не рожденное, не имеющее родителей, никем не созданное и получающее свое бытие и постоянство исключительно от самого себя.”

“Шар есть прекраснейшее. Прекрасно прежде всего то, что совершенным образом соотносится с самим собой и себе тождественно.” Поэтому все те фотографии с треснувшими стеклами конструкции Шара — ничто иное, как фейк. “Шар пронизан магической симметрией и ничто не может принести ему вреда.”

“Шар — величайшее, которое включает в свое грандиозное круговое движение всё сущее в целом. Вне его не может находится ни одна пылинка.” В этом свете заявление пиарщиков о том, что иностранные журналисты, танцевавшие на балу, да тайком писавшие о нем гадости, на нем НЕ находились — очередной нонсенс, дамы и господа.

И то, что не счесть числа фактам принудительного приобретения билетов, даже в том случае, если люди не планировали посетить Шар, подобает объяснить тем, что “Шар — сильнейший, властвующая неизбежность, вбирающая в себя воедино самое далекое и чуждое в соответствии со строгими, хотя и труднопостижимыми законами.”

Вообще, ходило много толков о потребительской ценности этой величественной конструкции. Каждый утверждал, что бал был оплачен из его собственного кармана. Из всех щелей доносилось лишь “Что Шар сделал для Нас?” — вместо “Что сделали Мы для Шара?”. Но Шар глух к возгласам заблуждающихся смертных, погрязших в интроверсии обитателей локально ограниченного, центрированного на самое себя пространства.

Как был Шар и нем на протяжении миллионов лет к процессу распада бесчисленных масс организмов, в конце концов приведший к появлению нефтегаза, давшего нефтедоллар — в своем круговом движении “деньги-товар-деньги” — породившим глобализацию и необходимость стать к ней готовыми через модернизацию сознания, цель которой состоит не в том, чтобы объяснить вращение Земли вокруг Солнца, а в том, что деньги огибают Землю.

Люди должны были это осознать, придя к Шару, и внести свою маленькую лепту в тотальную инсталляцию замены являющегося причиной всего Бога на приводящим в движение все и вся капитал.

Но что Шар получил? — низкую посещаемость.

Их пароль, скрытый или явный, видимо, гласил: “Остановите историю!”

…

Прибыв на место, я вышел из такси, направляясь в сторону арены, где уже начинался концерт. На тротуаре возле урны я заметил две пустые банки от пива. Подойдя поближе и приглядевшись, я стал явственно ощущать в воздухе какую-то взволнованность. Что это? Вновь спортивная арена. Вновь “балтика девятка”. Неужели время это тот же шар? Неужели время обладает формой того, что бесконечно двигаясь вперед, возвращается к самому себе? И разве всякое будущее путем своего рода гигантской петли не связано с прошлым?

В мгновение душа моя возликовала и все встало на свои места, как только я узнал пароль, подтверждающий допуск смертных к самым высшим сферам: Звезда Смерти здесь явилась мне Машиной Времени и Капитала. Миллионы организмов нашей родины, в столице которой я бываю не часто, на протяжении долгого времени сколачивали собой тот капитал, что позволил мне насладиться музыкой моей когда-то горячо любимой группы, не дав застыть ей в камне.

И теперь не так чудна и не то, что бы потешна прочитанная мною новость о том, что после бала Звезду Смерти превратят в «Музей Энергии Будущего».

Кто, если не наш Человек, зажжет в нем своей энергией лучи света?