Домой Магжан возвращался во втором часу ночи. Принюхавшись к своим пальцам, он тут же вспомнил то благовоние, что несколько минут назад окутывало приятельскую болтовню, сдобренную тремя беломоринами, каждый раз оставлявших запах марихуаны на его одежде, волосах на голове и головном мозге. По приезду домой, обязательно примет душ первым делом. Свинья.

Такси ловилось долго и, наконец, поймался старенький мэрс темно-бордового цвета, весело и бравурно поскрипывавший. Уже с нескольких десятков метров Магжан заметил — водитель — неохватный толстяк.

На дерганья ручки передней двери бегемот замахал рукой, чтобы Магжан открыл заднюю.

— Не открывается, братан, сломано. Тебе куда?

— Не доезжая ж/д вокзала, пятьсот.

— Садись.

Толстяк смолил в приоткрытое окно «соверен», и февраль платил ему той же монетой — Алмата в феврале неизменно благоухала «красным совереном» смога вкупе с дымом угольных печек пригорода. В салоне машины звучал шансон, на всю катушку работал обогрев салона.

— Только это… бензин на исходе у меня. По дороге давай зальемся, нормально же?

— Без проблем, — ответил Магжан.

Водитель навернул ручку магнитолы по-громче и уши Магжана скукожились — ему больше нравился Radiohead.

Заезжая на заправку, машина завернула через двойную сплошную линию и затихла возле колонки.

— Слышишь, братан, давай сразу расплатимся, а то мне все равно надо залиться.

Магжан протянул купюру, которая пошла на пачку еще одного «соверена» и бутылку айс-ти. Ему тоже хотелось пить, но идти внутрь было лень, да и мэрс стал уже отъезжать, поскрипывая, похрустывая и изрядно прогинаясь со стороны водителя.

Выехав на пустую ночную дорогу, толстяк принялся давить на газ, дабы разогнаться для ощущения скорости, придающей свободу, которой недостает в дневных пробках. Но машина не поддавалась. Стрелка на спидометре еле тащилась вверх, но водитель, видимо, хотел большего, раз стал причитать до самого конца поездки:

— Эх, братан, что за хуйню мне, блядь, залили? Не бензин, а дерьмо!

Магжан ничего не отвечал. В таком состоянии он бывал, обычно, не разговорчивым.

— Не, ну ты видал, а? — никак не успокаивался толстяк, — не прет и всё!

Подъехав на перекресток, Магжан вышел, пожелав удачи, и поплелся домой, уверенный, что теперь без лишнего балласта толстяку будет легче на душе.

На пороге его встретил кот. Мать уже спала.

Сделав свои умывательные дела и легши на кровать, он ощутил всю свою усталость. Дав себе на отдых несколько минут, он затем набрался сил, и дотянулся до тумбочки. На ней были свалены в кучу университетские тетради, ноутбук, «Вся История Масонства» и разный мелкий хлам. Умостивши ноутбук у себя на животе, Магжан набрал на клавиатуре «К-Плюс» и щелкнул на очередной новостной блок ю-тюб канала оппозиционного толка о том, как все в стране плохо.

— Здравствуйте. Меня зовут Алексей Хлевнюк. Вы смотрите телеканал Ка-Плюс. В этом выпуске…, — приветствовал телеведущий.

На экране появился репортаж. Голос за кадром вещал:

— Шестьдесят работников автобусного парка номер три должны освободить занимаемое ими общежитие. На месте старого здания будет располагаться новый таксопарк. Третий автобусный парк был закрыт три года назад, сотрудники были уволены. По словам жильцов они живут в этом здании вот уже двенадцать лет. Новый владелец в принудительном порядке приказал покинуть общежитие.

По-очереди на экране стали появляться жильцы общежития, делясь своими бедами.

Оксана Шатная (жительница):

— Сейчас передали документы, ну, в одну компанию и она нас как бы выживает отсюда, потому что у них по проекту должно стоять пятиэтажное здание. У них свои взгляды на это общежитие, а мы хотим отстоять свое жилье для своих детей и семей…

Дикторский голос за кадром продолжал:

— В общежитии уже десять дней нет света, воды и отопления. В акимате утверждают, что есть непогашенный долг в один миллион восемьсот тысяч тенге. Таких денег у бывших сотрудников автобусного парка нет, но они согласны выплачивать задолженность частями. Жильцы сделали ремонт своими силами, но месяц назад сюда нагрянули рабочие, стали выбивать окна и двери.

Айгуль Ахметова (жительница):

— У нас дети все больные, потому что здесь холодно. Я сама только из больницы выписалась, двадцать дней лежала. Нас выживают отсюда. Дети уже неделю в школу не ходят, тоже болеют. Позавчера одного маленького ребенка забрали в больницу.

В голосе ее была предельная твердость помноженная на бесконечное отчаяние. Незамысловатая операторская работа выхватила самые смачные виды с обшарпанными стенами, протекающими трубами и нищенским скарбом жильцов. Показали чью-то засаленную банку, с плавающей в ней золотой рыбкой.

Жительница продолжала:

-… В этом общежитии я живу со своей дочкой, ей 11 лет. Мужа нет. Половину моего пособия еле хватает на оплату жилья, ну, а все оставшееся, можете представить, уходит на продукты. Еще дочь нужно одевать. В школу на автобус. Понимаете? О чем-то большем и речи быть не может. Концы с концами сводим еле-еле. Иногда помогает брат, но он сам инвалид. Работает в ателье на машинке, получает копейки. Понимаете? Где тут жизнь? Одно выживание да и только! Нет, вы знаете, я впервые за много лет жалуюсь, да и то, только потому, что такой вот случай. Вот, вы пришли и можете показать на всю страну, ЧТО здесь происходит. Я еще раз повторяю, я считаю себя женщиной сильной. Жаловаться — это не про меня. Но теперь-то как нам быть? Куда? Нас, получается, вышвыривают на улицу! Представляете? Я вам так скажу, от этой жизни я уже ничего хорошего давно не жду. У меня только дочь есть. Ничего больше нет! Ей добра хочу! Я прошу вас прийти сюда, когда будут выселять. Я уверена, тех, кто останется к тому моменту, будут просто вышвыривать. Когда представители этой фирмы в последний раз приходили, я ругалась с ними и сказала им, что если у них совести никакой не осталось, и они еще раз придут, то в знак протеста я выйду во двор и сожгу себя!

Репортер попросил не делать этого ни в коем случае. Затем следовали выражения сочувствия, уверения в возможной помощи.

Магжан прервался на сигарету, хотя был очень заинтригован. Его кот был не кастрированным, и в третьем часу ночи ему в голову взбрендила гулёна — кот стал мяукать и орать. Из комнаты матери послышалась сонная брань. Метнув шалбаном окурок, он поспешил обратно.

На экране появился чиновник, закрывающий дверь перед телекамерой. На дверной табличке были видны его фамилия, имя, отчество и должность.

Байболсын Орынбасарович (чиновник):

— А?… Не, не, не!

Репортер:

— Вы отказываетесь поговорить?

Байболсын Орынбасарович:

— Нет, я с вами могу поговорить, но без съемок.

И далее вновь последовала нарезка из различных кадров с дикторским голосом:

— Директор коммунального государственного транспортного предприятия «АлматыГорТранс» Байболсын Даулетбаев пока стесняется комментировать эту тему на весь интернет. В приватной беседе он сообщил, что жильцы общежития живут незаконно. По словам начальника организации, среди них вообще нет сотрудников автобусного парка. Здание снесут в марте, а на его месте построят второй по величине таксопа…

Экран ноутбука погас — села батарейка. На часах было три ночи. Зарядка осталась на кухне и было лень идти за ней. Магжана неумолимо клонило в сон. Он лишь нашел в себе силы открыть «Всю Историю Масонства» и, прочитав страничку, закрыл книгу, перевернулся на живот, засунув руки под приятную прохладу подушки. Его сознание прокручивало прожитый день, — как обычно, — прожитый бездарно: утренний подъем с пустой головой от вчерашней травы, завтрак, две пары в университете на последней парте с телефоном. Поездка в горы с однокашниками «подышать». «Закиньте меня домой, прочту главу к завтрашнему семинару. Вечером подкачу… Подкат, откат… Таксист еще этот… Зачем-то привез меня в эту общагу задрипанную… Бог… смерть… любовь… братство людей… Байболсын Орынбасарович!… Байболсын О!…»

Магжан дернул ногой и стал проваливаться в сон из пряжи, стягиваемой с веретена прожитого дня. Перед глазами раскручивалась сумбурная реальность, состоящая из магнитиков на холодильнике, привезенных им, его матерью и вообще разными людьми из разных стран в разные времена. Он вспоминал их лица и манеры. Имена.

Чьи-то вспоминались проще, других же он никак не мог достать из–под куска фанеры, на котором было написано женское имя, или даже — нарисовано — женское лицо его одноклассницы,

в которую он был влюблен то в первом, то в пятом, то в десятом классе,

Нестареющее лицо, но исчезающее в дыму беломорин, тех двух, что хорошо видны дымящими на горизонте, когда глядишь на город с Көк-Төбе, поднявшись на фуникулере до рассвета, замерзая в ожидании восхода солнца с Запада,

чтоб было красивее,

а не то что бы теплее,

как на первой парте,

возле батареи,

летом,

сидя с нею,

почти не смея,

подумать о веснушках ее бледной шеи,

лебедя,

направленной все время на экран с дурацкой презентацией

неинтересной нам ни капли информации.

о Палестине,

где растут ракеты и швыряют финики друг в друга несмотря на то, что это —

любимый фрукт пророка Мохамеда.

который мудрости всех мусульман учил,

но Пьер Безухов предал нас -

вступил

в Масонский Орден вместо гераклитовой реки,

в которую не ступишь дважды,

подкури

мне мой косяк — совсем потух, пока я ехал через город,

вез меня толстяк.

никак не вспомню имени его и что он говорил,

и что мы обсуждали в университете в перерывах от назойливых перил.

совсем обшарпались они и треснули ступени лестниц,

открытый перелом у стен,

температура у младенцев вот уж с месяц,

соскабливают ржавчину с трубы две женщины на две сковороды,

бросают золотую рыбку на одну, а на вторую — три желания:

тепла, воды, чиновничьего покаянья.

жильцы из окон для костра повынимали все затычки,

но чтобы блюдо приготовить до конца, найти им нужно спички,

на помощь им во двор выходит мужика из ателье кузина,

в руках ее — заветный коробок,

о, боже! — и канистра трехлитровая бензина.

«не делай этого!»,

«она с ума сошла!»,

«остановите это!».

«мама! я люблю тебя!»…

Облившись с головы до ног,

Кузина достает картонный коробок.

Как ни пытались все они ее остановить — напрасны крики были.

Чирк!

Не горит…

ЧТО ЗА ХУЙНЮ МНЕ, БЛЯДЬ, ЗАЛИЛИ?