Новый фильм Йоргоса Лантимоса посвящен теме власти в эпоху «галантного века», а конкретно — английской королеве Анне и её фавориткам. И это, на первый взгляд, несколько нетипичный сюжет для греческого режиссера. Однако если смотреть на этот фильм не как на красивую реконструкцию прошлого, то можно увидеть знакомые по прежним картинам темы. Чтобы рельефно увидеть послание автора, Михаил Демьяненко специально для Concepture сравнивает «Фаворитку» Лантимоса с советским фильмом «Стакан воды», снятым по тому же эпизоду истории.

Введение

Каждый историк знает одну простую вещь — мы никогда не имеем дело непосредственно с прошлым, а всегда всего лишь с его репрезентацией. Неважно, идет ли речь о серьезной научной монографии, историческом романе или кухонном разговоре о судьбах России. Предмет нашего обсуждения — прошлое — принципиально нам недоступен (по крайней мере до тех пор, пока не изобретут машину времени). Поэтому «настоящее\подлинное\истинное» прошлое всегда заменяется его репрезентацией, т. е. неким представлением о прошлом, созданным в рамках современного образа мыслей.

Иными словами, зачастую произведение на историческую тему больше говорит не о том времени, которому, собственно, оно посвящено, а о том, когда оно создавалось. Так, вполне серьезные научные работы конца XIX — начала XX века исходили из классического понимания национализма (нация как что-то вечное, вневременное и неизменное), и было создано много текстов, дух которых вполне можно сформулировать в чеканной формуле советского учебника: «История СССР с древнейших времен». Сегодня это уже выглядит довольно смешно. А лет через сто то, что мы думаем и пишем об истории сейчас, будет выглядеть смешно для наших потомков.

При этом, чем дальше период, в котором разворачивается действие произведения отстоит от времени, в котором оно создается, тем более контурным, приблизительным, а подчас и карикатурным будет образ прошлого. Зачастую, если речь идет о современных художественных произведениях, посвященных периоду ранее второй половины XIX века, мы уже имеем дело даже не сколько с репрезентацией, сколько со стилизацией. То есть прошлое используется просто как декорация, красивая обертка для того, чтобы рассказать о каких-то проблемах в нашем с вами настоящем.

Так что же о современном обществе хотел рассказать нам греческий режиссер Йоргос Лантимос в своем нашумевшем фильме «Фаворитка», посвященному временам правления королевы Анны (1702-1714)? Чтобы ответить на этом вопрос, мы прибегнем к сравнению на контрасте и сопоставим голливудскую «Фаворитку» с советским фильмом «Стакан воды» 1979 года (режиссер Юрий Карасик) на тот же сюжет.

Фабула

Оба фильма рассказывают нам о ситуации при дворе английской королевы Анны в начале XVIII века. Анна не слишком интересуется государственными делами и власть сконцентрирована в руках её подруги Сары Черчилль, герцогини Мальборо, супруги Джона Черчилля, 1-го герцога Мальборо, одного из самых прославленных полководцев и государственных деятелей в британской истории. Но однажды при дворе появляется обедневшая дворянка Абигейль Хилл (в советской версии Абигайль Черчилль), приходящаяся Саре дальней родственницей, и власть постепенно начинает уплывать из рук казавшейся всесильной герцогини. Одна фаворитка королевы сменяется другой, а вместе с ней и резко изменяется курс британской политики.

Обе версии этой истории — что советская, что голливудская — с исторической точки зрения крайне неточны. В «Стакане воды» полная путаница с датами и хронологией событий. Солидного возраста королева представлена в образе мечтательной девушки лет 20-25. В «Фаворитке» ситуация с хронологией немногим лучше. Достаточно упомянуть, что Утрехтский мирный договор был подписан в 1713 году, а Сара потеряла фавор еще в 1708.

В обеих картинах начисто исчезает супруг Анны — Георг Датский (скончался в 1708 году), который еще был вполне здравствующим, когда Абигайль появилась при дворе, и на почве нулевой эмпатии к смерти которого со стороны Сары королева Анна, собственно, и разругалась со своей давней подругой. Лесбийские наклонности королевы Анны, ставшие центральной сюжетной линией «Фаворитки», также не подтверждены историческими источниками. Хотя этот сюжет и встречался в политических памфлетах, направленных против королевы и герцогини Мальборо.

Для того чтобы современный зритель мог хотя бы частично понять происходящее на экране, были безжалостно вырезаны многие контексты, которые и составляли саму суть политики эпохи Нового времени: от совершенно непрозрачных для современного человека знаковых систем мушек, вееров, а также цветов и фасонов платьев до крайне политически нагруженных тогда, но совершенно невинных для современного человека развлечений вроде танцев и театра.

В угоду понятности сюжета для людей, незнакомых с политической теорией «двух тел короля», в советской версии было заменено название должности, которую занимала герцогиня Мальборо. В «Стакане воды» Сара является счастливой обладательницей должности первой статс-дамы. Эта должность существовала при Российском императорском дворе в рамках придворного штата фрейлин и, по всей видимости, предполагалось, что более-менее образованный советский человек что-то об этом слышал.

В действительности герцогиня была правительницей гардеробной королевы Анны, т. е. особой, отвечавшей за внешний вид королевы. Должность столь же чрезвычайно важная тогда, сколь и непонятная сейчас. В «Фаворитке» вообще не упоминается о том, что герцогиня занимает какой-то официальный пост, хотя режиссер и опосредовано намекает на это, демонстрируя передачу ключа от личных покоев королевы из рук Сары к Абигайль.

Таким образом, в обоих случаях мы имеем дело не более чем с исторической стилизацией. Спрашивать, кто же лучше справился с репрезентацией на экране «галантного века» — страна победившего пролетариата или сияющий град на холме — занятие заведомо абсурдное. Тогда о чем же хотят рассказать нам авторы этих произведений, прибегая к антуражу начала XVIII века? Ответ до неприличия прост и кроется в самих персонажах фильма, среди которых нет ни одного «человека из народа». Это истории об элитах.

Два лика элиты

В «Стакане воды» мы видим тот образ элиты, какой советская интеллигенция хотела бы её видеть в конце 70-х годов: вежливой, галантной и обходительной даже в ситуации внутреннего конфликта. Иными словами, подчеркнуто аристократичной, а не стучащей ботинками по трибуне, кроющей матом художников, массово расстреливающей и ссылающей друг друга в лагеря. Просто попробуйте сосчитать, сколько раз внутри этого небольшого диалога подчеркнуто улыбающиеся персонажи используют титулы («сэр», «милорд», «герцогиня») друг друга и используют эпитеты вроде «дорогой». Да, это политическое столкновение, но это дуэль, а не уличная драка.

Обратим внимание и на то, кем представляется виконт Болинброк в этой сцене. Он выпускает газету (немалое количество сцен фильма развернутся в его редакции). Он представитель оппозиции, имеющий возможность публично высказываться и критиковать не по указке сверху в рамках очередной «кампании по разоблачению», а по своей собственной воле. Вещь не то чтобы полностью невозможная в Советском Союзе, но чрезвычайно затрудненная и потому особенно ценная.

Еще одним важным мотивом является выраженное желание относительной стабильности внутри элиты. Политическая игра идет своим чередом, проигравшие оказываются на месте былых победителей, которые через какое-то время вновь восстанавливают утерянные было позиции: «Время моего возвышения и славы сменилось долгими годами изгнания, потом была снова Англия и снова изгнание», — говорит виконт в заключительной сцене «Стакана воды».

Ключевые антагонисты фильма — Болинброк и герцогиня Мальборо прекрасно осознают, что им никуда друг от друга не деться, и эта ситуация их в общем-то устраивает. Так, Болинброк в ответ на угрозу герцогини опубликовать компрометирующие его бумаги заявляет ей: «Приберегите их…Они Вам еще понадобятся». Да и в финальной сцене в голосе виконта слышится явное сожаление по своей безвременно умершей сопернице.

По отношению к нижестоящим элита в «Стакане воды» ведет себя именно так, как хотелось бы уставшему от чрезмерного государственного контроля советскому субъекту — она их просто не замечает. А когда замечает, то скорее благосклонна и честна: королева, случайно анонимно заглянувшая в ювелирную лавку и взявшая украшения под честное слово, возвращает долг и приглашает приглянувшуюся ей продавщицу (не зная о том, что она знатного происхождения) ко двору. Да и сама герцогиня Мальборо не имеет ничего конкретно против Абигайль, она просто испытывает к ней вполне обоснованное недоверие как к ставленнице своего политического противника. Ничего личного — просто бизнес. Конфликт разворачивается по линии виконт Болинброк против герцогини Мальборо, а не Абигайль против Сары.

Да и в ключевой сцене фильма — столкновении вокруг того, кто же собственно должен поднести королеве её стакан воды — мы видим, что герцогиня требует того, что принадлежит ей по праву. Только первая статс-дама обладает привилегией прислуживать королеве. Соблюдайте самими же собой установленные правила политической игры и отстаньте от простого народа, и тогда всем будет хорошо — вот основной посыл фильма.

Совсем иную историю нам рассказывает «Фаворитка». Здесь звериный оскал сословно-классового неравенства предстает перед нами буквально в каждой сцене. Сама болезнь королевы Анны прямо намекает нам на это. Анна страдает от жесточайших приступов подагры. В Средние века и Новое время окруженная ореолом респектабельности подагра была известна как «болезнь богатых» или «болезнь королей» — её возникновению и развитию способствует избыточное потребление спиртных напитков и красного мяса, продуктов по понятным причинам простому люду недоступных. От подагры страдали император Священной Римской Империи Карл V, король Пруссии Фридрих II и многие другие известные представители высшего сословия.

Противопоставление между аристократичной герцогиней Мальборо, обладающей всем по праву рождения, с парвеню Абигайль заботливо подчеркивается режиссером во многих нарочито запараллеленных сценах.

Так, в сценах с оружием, когда Абигайль пробует слегка шантажировать герцогиню, та, ничуть не смущаясь, немедленно стреляет в неё холостым. Более прямого намека и быть не может (это подчеркивается и названием акта фильма «Я боюсь несчастных случаев»). Ну в самом деле, если «случайно во время упражнений стрельбой» погибнет никому неизвестная служанка, кому будет до этого дело? Закопают под ближайшим деревом да и всё. А максимум, что может сделать даже приложившая недюжинные усилия к овладению искусством стрельбы (метафора придворной борьбы) Абигайль — это уничтожить какую-то второстепенную фигуру (выраженную в образе птицы) и слегка подпортить герцогине наряд и макияж.

Явный параллелизм прослеживается и в сцене проходок двух героинь по главному коридору дворца. Находящаяся в фаворе герцогиня привычно двигается сквозь собравшуюся просить королевской милости камарилью направо и налево, раздавая кары и милости: «Граф не подходите ко мне сегодня, а то… Мадам можете взять деньги на… Не хотите попробовать мою новую служанку?».

Только что добившаяся изгнания своей соперницы из дворца Абигайль двигается по совершенно (если не считать столь же вездесущих, сколь и незаметных слуг) пустому коридору, громко восклицая «Черт! Черт! Сука!». Никто не пришел ничего просить у новой фаворитки, хотя все уже наверняка в курсе, что ветер при дворе изменился. Эта разница подчеркивается и направлением движения героинь: Сара направляется в королевские покои, а Абигайль — из них.

Идущая изнутри Сары уверенность в собственном положении демонстрируется и её манерой общения с королевой, особенно рельефно это выражено в сцене королевского обморока в Парламенте. Анна переживает: «Я точно слышала слова жирная! Жирная! И страшная!», герцогиня «успокаивает» ее: «Никто кроме меня не посмел бы». А также в сцене очередной попытки королевы совершить суицид: «Прыгай на плиты, газон смягчит удар», — советует ей Сара. Действительно, даже в случае смерти своей патронессы супруге лучшего полководца страны явно ничего не грозит. Абигайль такого себе позволить не может ни при каких условиях, вместо этого она вынуждена льстить и пресмыкаться.

Похожесть и одновременно огромную разницу двух героинь подчеркивают еще две сцены. В одной из них Сара швыряется в только что переспавшую с королевой Абигайль книгами, якобы ища на полках томик стихов Джона Драйдена (при этом Сара стоит на ступенях лестницы, т. е. очевидно «выше» Абигайль). Этот том Абигайль тайком читала в королевских покоях, когда случайно увидела королеву с герцогиней в одной постели. Потом Абигайль потеряла его, когда лидер оппозиции, её будущий «друг» Роберт Харли, граф Оксфорд, столкнул её в крапивник.

Джон Драйден сделал основным размером английской поэзии эпохи классицизма так называемый «александрийский стих» — его отличительной чертой является обязательное смежное расположение попеременно двух «мужских» и «женских» рифм. Нетрудно заметить, что все основные герои фильма идут парами, «рифмуясь» между собой: Абигайль и Сара, Сара и Анна, Анна и Абигайль, Роберт и Мэшэм (муж Абигайль), Роберт и Годольфин (премьер-министр, отличающийся странноватой любовью к уткам) и т. д.

Крайне символично противопоставлены и заключительные сцены. Герцогиня Мальборо, невозмутимо попивая чай, смотрит из окна своего поместья на подъезжающий конвой солдат, который должен сопроводить её в изгнание, и замечает мужу: «Может нам стоит уехать?». Она держит спину прямо и твердо знает, что она вернется.

Абигайль же, не сумев уложить страдающую от очередного подагрического приступа королеву в постель (в аналогичной ситуации Сара скорее всего просто швырнула бы её на пол, как она сделала в сцене суицида), вынуждена преклонить колени и начать массировать стоящей королеве ноги. Анна упирается руками в голову Абигайль, буквально вдавливая её в землю. Абигайль хотела заменить собой аристократку — «опору трона», она и заменила, правда в самом что ни на есть буквальном смысле. И кадры с коленопреклоненной Абигайль сменяются сценами с кроликами, демонстрируя нам, что все «победы» и «достижения» новой фаворитки не более чем кроличья возня.

Таким образом, Лантимос продемонстрировал нам совсем другой облик элиты — жестокой, развращенной, безнравственной и крайне враждебно настроенной по отношению к чужакам. Дороги туда нет, не поможет и знание «французского и латыни», которым может похвастаться Абигайль. Никакое образование не заменит того, что есть у настоящей аристократии — духа общности и кастового превосходства, пестуемого с самого детства. Это очевидно в цене с грязевой ванной: казалось бы проигравшая Сара легко возвращается на прежние позиции, просто напомнив королеве об их общем детстве. Отчаявшаяся Абигайль вынуждена отравить свою соперницу, прекрасно понимая, чем это грозит, но у неё и нет другого выхода: «Ты вернешься на панель», — обещает ей герцогиня.

Иронично, что Лантимос выбрал для демонстрации этой идеи именно Англию. Согласно исследованию экономиста Грегори Кларка, Англия в Средневековье и Новое время, пожалуй, — единственное европейское общество, отличавшееся не восходящей, а нисходящей вертикальной мобильностью. Благодаря праву майората английский правящий класс регулярно выкидывал людей из своих рядов, спуская их вниз по ступеням социальной лестницы (по мысли Кларка, именно так и зародился английский средний класс).

Но то, что речь явно идет о современности Лантимос подчеркивает тем, что в другой ситуации можно было бы назвать плохим кастом — обладательница ярко выраженной семитской внешности Рэйчел Вайс (первоначально роль должна была достаться Кейт Уинслет, которая, пожалуй, выбивалась бы еще больше) и явно простоватая для роли пускай парвеню, но дворянки Эмма Стоун подчеркнуто переносят действие на 300 лет вперед.

Лично я бы предпочел видеть в роли Сары Розамунд Пайк или Эмили Блант, а в роли Абигайль — буквально приросшую к «эпохе корсетов» Киру Найтли или же Лили Коллинз, но скорее всего тогда основной посыл бы несколько стерся. Кроме того, презентисткий символизм фильма подчеркивается музыкой — этакое минималистичное техно, исполненное на инструментах эпохи барокко, а также танцем Сары в духе контемп.

Бегло рассмотрим еще три темы, которые не могут не возникнуть при просмотре обеих лент.

Секс и власть

Любопытно, что в явно страдающем от налета пуританизма в публичном поле СССР сделали фильм, одной из главных сюжетных линий которого является эротическая страсть всех трех героинь фильма к бравому гвардейцу Мэшэму. В фильме он, как и положено солдату того времени, по знаменитому выражению Петра Великого «имеет вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство».

Постельная сцена возникает всего на 27 минуте фильма, когда Абигайль сама увлекает Мэшэма в постель (вернее на пол), думая, что тому необходимо бежать из страны. В другой явно сексуализированой сцене уже находящаяся при дворе Абигайль увлекается своим суженным пообжиматься за портьеру, в ходе чего передает ему необходимые инструкции. Секс в «Стакане воды» не несет особой символической нагрузки, но определенного духа драматизма и одновременно легкости картине добавляет.

В «Фаворитке» эротических сцен тоже хватает. Но гетеросексуальная из них всего одна, и она же наиболее плотно насыщена символизмом. В свою первую брачную ночь, озабоченная не мужем, а своим положением при дворе, Абигайль «на скорую руку» (простите за невольный каламбур) мастурбирует Мэшэму, попутно вслух напряженно рефлексируя над своим непрочным статусом. Насколько же мастурбация далека от реального секса, настолько же и с таким трудом выстраданное положение Абигайль далеко от положения герцогини.

Неудивительно, что позднее, принимая поздравления со свадьбой от супруги герцога Мальборо, в этот момент громящего французов при Мальплаке, Абигайль не может воспринять это иначе как издевку (чем поздравление, собственно, и являлось). Единственное, что брак дал Абигайль — это иллюзию безопасности. И то, всего на несколько ночей, пока Сара не вернулась. Ну и некоторое содержание (6000 фунтов в год), которое испарится как дым, как только она потеряет расположение королевы.

Жесткая символическая связка между сексом и властью (очевидная нам со времен работ Фрейда, Лакана и Фуко) подчеркивается и в ряде других сцен «Фаворитки». Так, в характере Анны резко происходят изменения, когда она переспала с Абигайль. Как будто с властью выбирать партнера для своей постели она получила и крупицу власти политической. Она начинает возражать Саре по различным вопросам, говорить с ней языком аргументов, а не эмоций.

Более того, она внезапно становится манипулятором, который может играть на ревности Сары к Абигайль. Реагируя на это, Сара становится более покладистой: сравните сцены в начале фильма, где она соблазняет королеву, а затем именно что «трахает» её, с тем как уже Анна решительно инициирует поцелуи с Сарой прямо при открытых дверях королевской спальни.

Для Абигайль связка между сексом и властью тоже вполне очевидна — она описывает последствия своего возможного падения в сексуальных терминах: «Когда я окажусь на улице и буду продавать свой зад солдатам-сифилитикам». Кроме того, в этой же сцене есть незавуалированная отсылка к Фрейду: «Я виню отца, конечно же». Тема взаимоотношений Абигайль с отцом, пусть дана и крайне пунктирно, тоже используется Лантимосом чтобы показать, что речь идет о современности. Когда Абигайль рассказывает Саре, что отец проиграл её в карты в пятнадцатилетнем возрасте, Сара потрясена. Хотя в реальности, такой эпизод биографии был не сказать, что широко распространен, но вряд ли бы вызвал большое удивление.

Вспомним хотя бы эпизод из отечественной истории, когда князь Голицын проиграл свою жену в карты — это позднее опишет Лермонтов в своей поэме «Тамбовская казначейша». А ведь тогда речь шла о женщине из рода Вяземских — одном из знатнейших, и это уже XIX век. Что уж говорить об отношении к людям более простым столетием ранее. Тогда было в порядке вещей «одалживать» друг другу любовниц, организовывать браки своей прислуги, не спрашивая её мнения и т. д. и т. п. Власть распоряжаться над людьми значила и власть распоряжаться тем, с кем они будут спать.

Россия и русские

Любопытен и образ России в обеих картинах, пусть он и дан буквально несколькими штрихами.

В «Стакане воды» Анна в своем будуаре наряжается, попутно знакомясь с актуальными новостями. Между прочими известиями звучит: «Шведский король Карл полностью окружил русского царя под какой-то…Полтавой — Бедный царь Петр!». Помимо того, что это явно ломает хронологию фильма, ведь Полтавская баталия произошла в 1709, а действие разворачивается в 1713 году, так еще и вряд ли королева Англии стала бы выражать сочувствие русскому царю.

Англия была до того не заинтересована в кардинальном изменении баланса сил на Балтике, что немедленно после начала Северной войны союзный англо-голландско-шведский флот после обстрела Копенгагена выбил из войны главную морскую союзницу России — Данию. После этого Лондон то заключал торговые соглашения с Россией, то резко разворачивал вектор своей политики на 180 градусов, подписав в 1720 году союзный договор со Швецией. Так что реакция Анны на известия о грядущей битве была бы если не диаметрально противоположенной, то вероятно не более чем в духе «чума на оба ваши дома». Но это очередное проявление англофилии в советском кино (вспомним «Мэри Поппинс», «Винни Пух», «Остров Сокровищ», «Айвенго» и т. д.) заслуживает внимания.

В «Фаворитке», неудачно накрасившаяся Анна направляется на встречу с русской делегацией, когда её перехватывает герцогиня Мальборо. Сара указывает королеве, что та «похожа на барсука» и спрашивает: «Думаете, что можете встретить русских в таком виде?». Вопрос симптоматичен. Как Европа для России всегда являлась «конституирующим Другим», так и Россия для Европы всегда являлась зеркалом, в который она смотрится в поисках трещин на своем блистательном фасаде. У нас внутри может быть любой бардак, но перед этими ударить в грязь лицом никак нельзя. Что бы не происходило, но перед Россией надо предстать в лучшем виде (работает и в другую сторону).

Интересно, что намеренно или нет, но с исторической точки зрения Лантимос попал в самую точку. Русская дипломатия петровской эпохи действительно отличалась крайней неуступчивостью в вопросах протокола. Доходило до того, что сам Петр, будучи заграницей, расхаживал по дворам европейских монархов без шляпы, чтобы не перед кем её не снимать, эпатируя европейскую публику своим внешним видом. А русские дипломаты, когда были вынуждены подписываться под какими-либо договорами вторыми, ставили подписи в обратном порядке — от низшего члена делегации к высшему, демонстрируя, что «последнее место они почитают первым и наоборот». Так что действительно, явись королева в неподобающем макияже перед русским посольством, вряд ли это бы привело к чему-то хорошему.

Феминизм

Наконец, нельзя пройти мимо темы феминизма. Обе картины с легкостью проходят тест Бекдел, но являются ли они феминистскими?

В случае со «Стаканом воды» ответ вполне очевиден — нет. Как уже упоминалось, сюжетообразующим стержнем картины является схватка трех женщин за мужчину. Вряд ли можно представить себе что-то более антифеминисткое. И хотя Алле Демидовой удалось блистательно воплотить роль этакой «железной леди», и её героиня в вопросе потребности в мужском внимании дает слабину.

Две другие героини в плане пригодности к вознесению на знамя эмансипации уступают еще сильнее. Абигайль — типичная Золушка, волею случая и милостью мужчин вознесенная на самый верх. Пожалуй, её трансформация из добродушной девчушки в фигуру, которая «держит двор в своих цепких лапках» — самый малоубедительный момент фильма. Он никак не показан, а дан постфактум в финальной речи виконта Болинброка. О фигуре Анны, превращенной создателями картины и Натальей Белохвостиковой в романтичную особу абсолютно не от мира сего, и говорить нечего.

С «Фавориткой» сложнее. И Абигайль, и Сара демонстрируют способность действовать жестко, даже жестоко, драться за свое место под солнцем зубами и когтями, что на фоне явной отбитости, вплоть до откровенного идиотизма и истеричности практически всех окружающих их мужчин смотрится очень выигрышно. Но есть множество больших «но», данных Лантимосом очень тонко, почти на грани фола.

Абигайль, когда припирает, дважды прибегает к исключительно женскому оружию — слезам. Первый раз, будучи перехваченной в закоулке замка Робертом Харли, который начинает вытрясать из неё необходимые сведения, она начинает рыдать. Реакция Харли типична для мужчин, сталкивающихся с женским плачем — он в растерянности ретируется. Второй раз Абигайль картинно распластывается в слезах прямо в коридоре у королевских дверей, и буквально выплакивает свое место подле королевы.

Симптоматична также сцена, где Мэшэм вваливается в комнатку Абигайль с вполне очевидными намерениями. Она в лоб спрашивает его: «Вы пришли меня соблазнить или изнасиловать?» и, получив в ответ невнятное мычание Мэшэма, заключает: «Значит изнасиловать» и картинно раздвигает ноги. Использование сексуальности и вызывание в мужчине чувства стыда — опять же архетипично женское оружие.

В отношении Сары ситуация тоже непростая. Она вроде бы демонстрирует все качества, которыми должен обладать успешный политик. Но любопытно, что даже её главный политический противник, истеричный Роберт Харли, в фильме обладает какой-никакой, но политической программой. Будучи представителем партии землевладельцев-тори, он может изложить свои взгляды и как-то оправдать их, а также мобилизовать группу сторонников в свою поддержку. Иными словами, Харли обладает скуповато данной, но всё же рациональной мотивацией.

Сара же предстает в фильме чистой Волей. Она сметает всё на своем пути просто потому, что ей так хочется. Она никак рационально не оправдывает свои поступки, да и не нуждается в таком оправдании. Она никого и ничего не представляет, кроме себя и своего мужа. В Парламенте партию вигов, на стороне которой вроде бы выступает Сара, представляет Сидни Годольфин. «Пусть они умоляют о мире, с разбитыми сердцами и опущенными головами» — вот позиция Сары по отношению к мирным переговорам с Францией. Ей не нужны какие-то конкретные выгоды от мира, ей нужно чтобы ее умоляли. Иными словами, Сара предстает в облике, описанного в первом томе «Второго пола» Симоны де Бовуар, чистого хтонического воплощения Природы. Непонятной, неумолимой, непредсказуемой и потому внушающей мужчинам страх.

Но опять же, даже Сара не может обойтись без мужчин. Один единственный раз за фильм она показывает, что она тоже человек — провожая мужа на войну, она просит его остаться с ней хотя бы на одну ночь. При этом она прекрасно знает его ответ — что ему необходимо отъезжать к войскам — но удержаться от вопроса не может. А затем нервно вздыхает, глядя ему вслед. Выручает её из безвыходного положения опять же мужчина. Неспособная самостоятельно выбраться из передряги, в ходе которой она умудрилась загреметь в бордель, Саре приходится вызволять себя через Годольфина, который приходит на помощь с неизменной уткой в руках.

Ну и наконец, самая главная причина, почему ни один из двух фильмов не может быть назван феминистским. Они оба эксплицитно демонстрируют, что женщина может достигнуть личного счастья («Стакан воды») или места под солнцем («Фаворитка») только за счет другой женщины. Это ставит на групписткой феминисткой идеологии с тщательно пестуемой ей идеей «сестринства» большой и жирный крест.

Выводы

Светлая мечта советской интеллигенции об открытой, добродушной и играющей по правилам элите выраженная в «Стакане воды» с треском потерпела крах в хаосе распада Союза и построения новых государств на его обломках. Образ постсоветской элиты надо искать не в «Стакане воды», а в «Жмурках» Балабанова.

Лантимос же напротив, ни о чем не мечтает, а явно предупреждает, что такие мечты ведут в никуда. И если американская киноакадемия наградит «Фаворитку» Оскаром, это будет не только вполне заслуженное признание художественных достоинств фильма, но и показателем того, что и в Голливуде понимают: идеология «американской мечты» с её верой в self-made man не просто мертва, но и её труп давно истлел. Но вряд ли.

Антураж «галантного века», избранный Лантимосом, как нельзя лучше подходит для выражения простой идеи, что вертикальная мобильность — это миф. Если критика современного политического устройства в кинематографе ведется по линии или жесткого реализма («Карточный домик», «Хорошая жена», «Мартовские иды» и т. д.) или юмористической сатиры («Ограбление на Бейкер-стрит», «Наш бренд — кризис», французский «Набережная Орсе» и т. д.), то события далекого прошлого всё же в основном оставались территорией, где правили романтизм и драма. Будь то преисполненные монархической эстетики «Молодая Виктория» и датский «Королевский роман» (тоже, кстати, о фаворитизме) или республиканского свободолюбивого духа «Один король — одна Франция» и «Призраки Гойи». А вот лантимосовская смесь эпохи, когда мужчины носили парики, а женщины корсеты, с эпохой костюмов-троек для обоих полов помимо хронологических стирает и все жанровые границы, обнаруживая за ними очередного голого короля.

Оригинал статьи на сайте

Concepture в Telegram и на Facebook