Жан-Франсуа Лиотар в «Состоянии постмодерна» (1979) связывает постмодерн с кризисом мета-нарратива, что меняет правила игры в культуре и науке двадцатого века.

Мета-нарратив, мета-рассказ, grand narrative — «рассказ за пределами других рассказов», повествование о фундаментальных свойствах и процессах мира с образом желаемого будущего, «грандиозный миф» об универсальных истинах.

Туземцы племени Тумба-юмба каждый четверг садятся в круг у костра. Верховный шаман рассказывает: они Избранные, появились из Яйца, их остров расположен в центре Мира. Далее соплеменники пересказывают истории о добре и зле, успехах или неудачах героев. Эти сказания включены в набор смыслов мета-рассказа, подчиняясь ему.

У племени Мамбо-Джамбо на другом острове — свой мета-рассказ: например, они прилетели со звезд и должны туда вернуться.

Подобная метафизическая «подпорка для неба» обычно еще и присутствует в социальной жизни в виде обрядов, ритуалов, обычаев, удерживается так в физическом плане.

Наивно думать, что мета-нарративы есть лишь у примитивных племен.

В европейской культуре веками господствовал христианский мета-нарратив: « человечество» движется от «создания» к «спасению». Время уже не циклическое, зато приобрело начало, конец и направление.

Просвещение породило новый грандиозный мета-рассказ: разум и наука освободят человека из рабства предыдущего мета-рассказа, теологического и феодального!

У Гегеля человечество движется в процессе развертывания Мирового духа «от себя к себе», порождающим и мир, и его историю.

В СССР строят коммунизм к 1980 году, а Ролан Барт в «Мифологиях» (1957), показывает: «мелкобуржуазная» культура «здравого смысла» французов полностью мифологична.

Мета-нарратив нужен для легитимации общественного устройства, процессов в культуре и науке, войны, да и вообще чего угодно. Грандиозный миф тотален, объясняет мир целиком, придает ему замкнутость и статичность.

В повести «Затворник и Шестипалый» (1990) Пелевина цыплята живут в контейнерах на бройлерном комбинате им. Луначарского. Каждый контейнер — замкнутый, ограниченный «стеной» мир с собственным мета-нарративом. В одном «мире» строят коммунизм, в другом — господствует теократия. Все миры, впрочем, уезжают в «Цех номер один», где цыплят ждет разделочный стол…

В «Состоянии постмодерна» Лиотар говорит, что тотальность мета-рассказа сегодня распадается на отдельные дискурсы с собственными правилами. Постмодерн — эпоха разных прагматик, фрагментации целостности культуры на отдельные языковые игры и недоверия любым тотализирующим мета-рассказам.

У Пелевина в каждом мире-контейнере — особый, встроенный в социальные ситуации, язык описания реальности. Иными словами в каждом «мире» — свой «дискурс». Эти дискурсы автономны, с внутренней прагматикой для каждого контейнера. Они не отсылают ни к какому внеположному единому мета-нарративу. Космос же всего комбината — состоит из отдельных «дискурсивных» миров, их аж семьдесят штук!

Образ конвейера и «серийности» — тоже рифмуется с постмодерном.

В постмодерне оппозиция «грандиозного мифа» и автономии дискурсов проводится по всему телу культуры — в искусстве, литературе, обществе, политике, экономике. Смешение культур, информационные технологии и новое понимание сути языка — мы больше не доверяем мета-нарративу. Чем миф Тумба-юмба лучше мифа Мамбо-Джамбо, если оба — лишь языковые игры, да еще узнавшие друг о друге?

Интересно, что у Пелевина комбинат напоминает буддийский круг самсары, а Затворник и Шестипалый вырываются из него, благодаря упражнениям с гайками на крыльях. Это чистая практика ради практики, она не метафизична:

если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый слабый луч света, ты должен идти к нему, вместо того чтобы рассуждать, имеет смысл это делать или нет

Очень «восточная» идея!

Состояние постмодерна, на мой взгляд, связано и с тем, что в Европу в девятнадцатом веке проникли восточные идеи («отсутствие субъекта», «жизнь как практика» и др.), разрушив связность и целостность господствующих западных мета-нарративов.