За последние 10 лет “интерсекциональность” стала вездесущим концептом в гендерных и феминистских теориях и исследованиях. При этом она все более и более институциализировалась как в академических кругах, так и среди активисток и политиков, приобретая статус универсально значимой теории, способной объять и объяснить практически все. Интерсекциональность продолжала свою экспансию и институциализацию даже несмотря на то, что такие важные вопросы, как, например, вопрос о том, является ли она теорией, парадигмой или политическим проектом, остаются так и не проясненным. При этом признаков сколь-нибудь значительных внутренних конфликтов или противоречий внутри поля интерсекциональных исследований и подходов практически невозможно обнаружить.

Чтобы понять, в чем заключается рецепт столь головокружительного успеха интерсекциональности и каковы его политические и теоретические/идеологические эффекты, Мариа Карбин и Сара Эденхейм в статье The intersectional turn in feminist theory: A dream of a common language? анализируют историю возникновения и распространения этого термина, а также его современное употребление.

Начало интерсекциональности
Согласно общему мнению, термин интерсекциональность впервые был введен в феминистские социальные исследования Кимберли Креншоу в 1989 году. Главной целью Креншоу было показать, как белые феминистки, преследующие повестку, релевантную для среднего класса, исключают афро-американских феминисток из феминистского движения, и почему, с другой стороны, женщины не получают должного признания в анти-расистском движении вследствие гендерных стереотипов. При этом Креншоу, и Патриша Хилл-Колинс, включившая интерсекциональность в поле правовых исследований, опирались, прежде всего, на традицию радикального афро-американского феминизма, а так же на теории, разработанные внутри стуктуралистского анализа, и “использовали интерсекциональность как метафору для различных измерений властных структур, что вполне совпадало с общей теоретической рамкой структуралистской онтологии” (235).

Таким образом, с самого начала интерсекциональность основывалась на структуралистском феминизме и была привязана к конкретным проблемам афро-американских феминисток, а идея ее распространения и применения/привития к другим феминистским позициям появилась позднее.

Распространение интерсекциональности
Начиная с 2000-х годов интерсекциональная теория транслируется в европейский гендерные и феминистские исследования, где она довольно быстро теряет свою специфичность и превращается в общий, все-в-себя-включающий теоретический подход. Так, например Nina Lykke вводит понятие общего “интерсекционального мышления”, которое уже не привязано с какой-то конкретной теорией или феминистской политикой, но обозначает любой анализ, признающий более одного измерения угнетения. Исходя из такого представления Nina Lykke критикует, в частности, белл хукс, которая, по ее мнению, несправедливо не включила европейских феминисток, использовавших в 1970-х категории и класса, и гендера, в свою генеалогию интерсекциональности. Очевидная ирония ситуации заключается в том, что интерсекциональность, призванная изначально критиковать белых феминисток, в руках последних становится оружием критики первых. К тому же, как отмечают Карбин и Эденхейм, в этом случае “трудно не заметить, что такое продление интерсекциональности в глубины прошлого белого феминизма, является своеобразной попыткой очистить этот феминизм от компрометирующей истории” (236).

Однако расширение значения и утрата специфичности этого концепта, которые привели к тому, что интерсекциональность превратилась в довольно пустое и крайне абстрактное понятие, как раз и поспособствовали ее популярности. Ведь теперь она могла обозначать практически все и применяться практически для всего. Именно поэтому интерсекциональность (как это не парадоксально с учетом ее истории) была призвана укрепить и сплотить феминистское движение, став его основанием и исполнив несколько обещаний, первым из которых было

Обещание комплексности
Интерсекциональность начала изображаться как лучший способ схватывания и репрезентации комплексности реального мира. Ведь она учитывает и класс, и гендер, и расу, и дисабилити, и религию, и образование и все-что-угодно. В то время, как различные измерения накладываются и трансформируют друг друга, классификации и идентичности угнетенных групп множатся, исследовательницы и активистки проводят исследования, пишут статьи, ведут споры. Однако, как отмечает, Gressgård такое выявление и отображение комплексности реального мира оказывается очень близко к позитивистскому подходу, стремящемуся точно описать мир и игнорирующему предположение о том, что “мы не можем обладать полным знанием о комплексных системах; мы можем обладать только тем знанием, которое соответствует нашим [исследовательским] рамкам” (238-239). Стремление к полным и завершенным описаниям комплексного мира привело интерсекциональных исследователей лишь к размножению угнетенных идентичностей, что транслировалось в область к политики как призыв к учету новых “групп интересов”, потребности которых должны быть учтены внутри существующей модели. Поэтому интерсекциональность оказывалась вполне совместимой с современной либеральной идеологией, требующей не более чем признания разнообразия. Таким образом, обещанный комплексный подход свелся к всего лишь усложненности, к постоянному прибавлению новых линий угнетения, производящихся внутри неизменных моделей субъективности, онтологии и власти.

Обещание критичности
Изначально интерсекциональный проект преподносился в качестве критической модели мышления и анализа. Собственно говоря таким он изначально и был: интерсекциональный подход, как уже было сказано, позволял афро-американским феминисткам критиковать как белых феминисток, так и анти-расистское движение, в котором доминировали мужчины. Однако, после того, как понятие начало свою экспансию и утратило привязку к локальному контексту (включив при этом в себя и большую часть белого феминизма и анти-расистской мысли), его объекты критики стали такими же абстрактными, как и оно само.

По сути, единственным врагом интерсекциональности стали те феминистки, которые для своего анализа используют только категорию гендера. То есть устаревший и покрывшийся паутиной радфем старого закала (который нужно отличать от нового радфема, который готов использовать интерсекциональность до тех пор, пока вне опасности представления о гендере как о стабильном и универсальном измерении угнетения). Однако для того, чтобы одолеть такого врага, было достаточно и пост-структурализма, и пост-колониальной теории, и афро-американского феминизма, так что объяснения успеха интерсекциональности нужно искать в другом направлении.

Обещание преодоления разделения
Как предполагают Карбин и Эденхейм, причиной этого успеха стало то, что интерсекциональность была пересобрана в качестве общего языка, объединяющего самых разнообразных феминисток, даже тех из них, кто относился к ней с подозрением или открыто критиковал (240). Таким образом, апроприированная мейнстримными феминистками в США и Европе, интерсекциональность использовалась не для анализа различий внутри феминистского движения (как то предполагали Крешноу и Хилл-Коллинс), а начала играть роль теории, объединяющей всех поверх существующих различий. Благодаря такому ходу, в частности, оказалось возможным переописать значимые конфликты внутри феминистского движения на этом новом общем языке, и представить их как всего лишь незначительные различия внутри общей рамки. Конфликты схлопываются — единство феминистского движения возрождается — те, кто остался за рамками консенсуса, исключаются.

Функция универсального языка превратила интересекциональность в доминантный дискурс, которому принадлежит власть переописывать и переопределять отношения различных направлений феминистской теории. Примером подобной операции ре-артикуляции и снятия конфликта являются отношения интерсекциональности и пост-структуралистского феминизма.

Призрак пост-структуралистского феминизма
Пост-структуралистский феминизм не имеет ничего общего с представлениями о женской субъективности или универсальности женского (как и любого другого) опыта угнетения, поэтому его невозможно разместить внутри рамки, предполагающей тождество субъекта (или даже какого-то его измерения) самому себе. Пост-структурализм — это феминизм не-идентичности. Более того, пост-структуралистский феминизм (и его разные представительницы) включал в себя определенные представления о субъективности, онтологии и отношениях власти, которые были нацелены как раз на критику структуралистского, либерального, радикального или социалистического феминизмов. Тем не менее, все это не помешало объединить пост-структурализм вместе с объектами его в качестве просто разных элементов обще-объединительного интерсекционального подхода. При этом в категорию интерсекциональных мыслительниц попали даже те, кто напрямую критиковал это течение. Так, например, к ним была причислена Венди Браун, писавшая:

“Поскольку субъект не конструируется вдоль дискретных линий национальности, сексуальности, расы, гендера, касты, класса и так далее, то эти линии власти неразделимы в самом субъекте. Эти линии власти не составляют ни звенья в цепи, ни взаимоналагающиеся области угнетений; они не «пересекаются” при своем формировании (they are not ‘intersectional’ in their formation) (Кимберли Креншоу)… Как отметила Джудит Батлер, ситуация не такова, что сначала идет гендер, а потом регулирующие его аппараты; гендера не существует без его регулирования»

Более того, при включении пост-структурализма в интерсекциональность, было потеряно одно из важнейших положений первого: о фундаментальной невозможности точной репрезентации/описания мира. Как пишут Карбин и Эденхейм, все обстоит таким образом, как будто самые важные концепции пост-структуралистского феминизма были отброшены за борт, а сам он был включен лишь в качестве пустого означающего, лишенного собственного содержания. А все то, что было отброшено интерсекциональным феминизмом, должно, по-видимому, вести существование забытого, бесполезного призрака, не имеющего возможности напрямую обратиться к апроприировавшему его дискурсу.

Но, пожалуй, самое интересное предположение Карбин и Эденхейм делают относительно контекста поглощения пост-структурализма интерсекциональностью. По их мнению, развитие пост-структуралистского феминизма угрожало традиционным формам феминистской политики идентичности и тем самым ставило под угрозу само существование феминистского проекта как единого целого. Появление же интерсекциональной теории (точнее ее апроприация и пересборка) позволило абсорбировать определенные представления о различии (как о неконфликтном многообразии), инкорпорировать их в дискурсы и политики, и при этом сохранить универсальность и единство феминистского движения под сенью стабильных, хоть и пересекающихся с другими, категорий гендера и сексуальности.

Призрак афро-американского феминизма
Однако опасность для единства феминистского проекта представляли не только пост-структуралистки. Не-белый и пост-колониальный феминизмы также ставили под вопрос существование феминистской теории и политики как автономного проекта, основанного на допущении о существовании некоторого универсального женского гендера. И интерсекциональность, в частности, в работах уже упоминавшейся Lykke, была введена как раз в качестве моста, устанавливаемого между этими двумя различными проектами (пост-колониализмом и феминизмом идентичности).

Но включение пост-колониализма и не-белого феминизма в универсальный феминистский проект означало изменение их значения практически на противоположное: теперь белые феминистки, с помощью интерсекционального (sic!) моста, спасали не-белых от страшного не-белого феминизма, грозящего потопить общий корабль феминизма-как-такового, который, якобы, только и может дать надежду на спасение кого бы то ни было. Стоит отметить, что на борт этого корабля действительно попадало все больше и больше разных идентичностей и субъективностей, но, тем не менее, этот корабль все еще плыл под флагом универсальности, репрезентации и идентичности.

Сам же вклад не-белых феминисток в интерсекциональность зачастую сводится до “теоретизации отношений между гендером, классом и расой”, что, очевидно, полностью деполитизирует изначальную критику афро-американского феминизма, направленную на своих белых “сестер”.

Заключение: интерсекциональность как означающее для создания консенсуса
Сегодня интерсекциональность перестала быть просто метафорой отношений власти внутри парадигмы афро-американского структуралистского феминизма. Скорее, она стала синонимом феминизма как такового. Интерсекциональность обрела популярность как раз благодаря тому, что она практически перестала означать что-либо, поэтому все могут думать, что она “подходит к их исследованию/случаю/ситуации”. К тому же, каждый и каждая могут распознать себя в одной из категорий, предлагаемых интерсекциональным феминизмом, остающимся феминизмом идентичности и само-тождественности, стоящим (в качестве доминантного феминистского дискурса) на пути у тех проектов, которые отвергают политики идентичности. Точно также, как либерализм предупреждает напряжение и критику, подписываясь под ценностями, которые настолько широки и абстрактны, что никто не может быть против них (демократия, свобода, равенство), все феминистки сейчас соглашаются с положениями наподобие “отношения власти комплексны”, “угнетения пересекаются” и т.д. Однако кажущаяся очевидность таких высказываний скрывает более важные вопросы (и потенциальные конфликты) относительно того, что такое угнетение, что такое отношения власти, как они разыгрываются, складываются и функционируют и, в конечном счете, что мы можем (если это нужно) всему этому противопоставить.

————————————————————————————————-

Данный пост основан на статье The intersectional turn in feminist theory: A dream of a common languagе?

Несмотря на то, что статья Карбин и Эденхейм написана на основании анализа тенденций, характерных для Западной Европы и США, ее содержание будет актуальным и для российского контекста, в котором интерсекциональность также начинает все больше играть роль универсального подхода и правильного феминистского метода, маркирующего разделение на хороших и плохих феминисток, а также способа контроля и выстраивания иерархий внутри фем-сообществ.