Create post

о писателях и литературе

Первым писателем уже всё равно не станешь, а вторым быть не хочется. Но вполне можно попробовать стать писателем последним. Это не так и скверно, если разобраться. Чтобы сделать это, я попробую честно рассказать о том, каково, собственно, вообще — быть писателем (а не, скажем, Бондом или домохозяйкой, о которых ни я сам, ни один другой писатель ничего на самом деле не знает).

Прежде всего, необходимо понять, что жизнь неизбежно заставляет каждого из нас отложить кирпич. Это — одна из основ нашей психологической физиологии. Возникает вопрос: что с этим кирпичом делать? Ответ прост и очевиден. Единственно верное отношение к кирпичу — смыть его и забыть. Однако многие свято убеждены в том, что выделенный ими кирпич — это квинтэссенция добра и правды, и с чистой совестью принимаются использовать его не по назначению. Понятно, что пытаться выстроить из них здание истории — это идиотизм и нелепость, и уж тем более глупо этими кирпичами торговать. Кирпич вряд ли может быть добром или какой-либо его формой, кирпич — это отброс. Разница же, собственно, между добром и злом в таком контексте состоит в том, что с позиции добра жизнь понимается как продукт, а кирпич — как отброс. В случае зла — наоборот, жизнь становится отбросом, а кирпич — наиболее актуальным продуктом.

Все писатели, что бы они там ни заявляли, хотят только одного — получить прописку в вечности. Часть из них прихорашивается в её ожидании, некоторые же пытаются для этого ответить на вопрос, каков абсолютный язык души. Язык души — это тот самый, на котором громче всего говорят голоса внутри головы поколения. Писатель, который сможет максимально к этим голосам приблизиться, считается гением. Но поколения меняются, и меняются голоса в головах людей, и меняются гении. Временами же меняется и сама вечность. Есть поверье, что лишь самые мудрые говорят на том самом языке, который будет слышен во все времена — но это ошибка. Таких мудрецов нет, и не будет, в силу эволюции ума. Поэтому все писатели на достаточно большом промежутке времени становятся бесполезны.

В результате многочисленных и беспрестанных спазмов ума писателей, приблизившихся к языку души, среди них появляется много таких, чья слава так велика, что действительно близка к абсолютной. В итоге читательский ум в поисках вечности намертво застревает на крючковатых костях почти достигших её. Юный же писатель, отправляющийся в этот бесконечный, много раз совершённый другими поход за пропиской в тихий булгаковский особнячок Мастера, обречён годами жевать костную муку своих предшественников. В конечном итоге, наевшись праха и подхватив какое-то сложное и редкое заболевание мозга, писатель пытается избавиться от призраков тех, кого он сожрал, и выкладывает кирпич, который материализуется в виде книги. Но это — сугубо наш, писательский кошмарный театр, и с кошмарным театром представителей других профессий он не связан. Остальные граждане вынуждены поедать другие сорта корма, и выделительная система работает у них иначе. Таким образом, кирпичи, выпадающие из строителей и активистов, из детей и даже политиков (откладывающих подчас огромные кучи в замысловатых формах), к кирпичу писателя никакого отношения не имеют — разве что в отношении того, что плавают в одной большой общей канализации духа.

Человек, чьи взгляды обращены в сторону добра, пытается увидеть жизнь в наиболее реалистических её проявлениях, а летящие мимо кирпичи спокойно игнорирует. Тот же, кто обратил свои взгляды ко злу, тарательно изучает сформированный вековыми течениями рисунок на поверхности огромного подземного резервуара с отходами жизнедеятельности. Переход со светлой стороны на тёмную или с тёмной на светлую невероятно прост, но для большинства неочевиден и потому невидим.

Здесь нужно вернуться к утверждению о почти полной непригодности писателей и заметить, что небольшую полезную штуку они всё же умеют. Иногда кирпич писателя, говорящего на диалекте, близком к языку души, создаёт что-то вроде кривого зеркала (градус его кривизны писатели называют «стиль», а блеск и незамутнённость — «опыт»), которое показывает глядящему на него человеку его самого в искажении, и рождает на секунду чувство, что читатель не одинок. Действительно хороший писатель собирает некий, скажем, резонатор духа, который на звуки ума читателя реагирует мелодией, на свет сознания — прекрасным отражением. Человек, до прочтения неспособный переместить взгляд из области зла в сферу добра, иногда засматривается на игру этой мелодии-отражения, и непроизвольно начинает понимать жизнь. Так бывает редко, однако создание или восприятие такого кирпича-зеркала — достойное действие, которому, может, вполне стоит посвятить свою точку зрения, отдыхая от пропускания через неё всемирного поноса цивилизации. Однако и зеркала склонны со временем стареть и мутнеть.

В общем, в каждое отдельно взятое мгновение обращения к литературе необходимо отчётливо помнить, что самую главную книгу всё равно ни один писатель не напишет. Когда (и если) его ум достигнет понимания истины, прописка в вечности окажется бессмысленной, и писать больше не потянет. Первым и главным опровержением любого Бога становится его облачение в тело из слов.


***


полный текст тут: Pelevin v. 2.015

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About