13 июня, в день рождения проекта «Автономия», в помещении сквота открылась выставка визуального творчества под лозунгом «Уходи пока здоров», в которой приняли участие жители и друзья сквота из Харькова, Одессы, Донецка.

Продолжая ощупывать пределы в зонах публичных высказываний и наблюдая за тактиками провозглашения и учреждения смыслов в урбанистической и социальной перифериях, мы ввязываемся в очередную интервьюэму с художниками и организаторами события.

В ходе независимых друг от друга бесед участники вскрыли общие проблемы, сплетенные вокруг неверия в способности множества и разобщенности как симптома, которые приведены в нижеследующем тексте. После данного фрагмента, отведенного размышлениям, последует попытка сформулировать общее высказывание через аккумуляцию контекста каждого из участников посредством интервью.

Визуальный абортарий

Современный технологический климат подразумевает сосуществование в виртуальном и реальном модусе. Такое сосуществование скрывает очевидное и незаметное разграничение, аналогично присутствующее в том числе в виде различения разницы между искусством и жизнью, которое проявляется в балансировании разумного у точки на которой сходятся желание что-то делать и необходимость на что-то жить.

Этот баланс невозможен, но реален, он порождает симуляцию и того и другого, оставляя за собой шизофренический след. Вообще-то я философ, вообще-то я официантка, вообще-то я безработный, вообще-то я рисую/вырезаю/стою на голове, все эти состояния отсылают к социологии искусства и концепции разделения труда как внутри отдельной личности, так и внутри спонтанного коллектива.

Формально справедливое разделение труда в качестве идеи присутствует как в работе над выставкой, так и в подходе к созданию работ, однако конечное состояние предъявляет именно зрителю публичную оферту на визуально-аналитический подряд. Многие участники выставки надеются, что вся работа будет выполнена кем-то другим, а производство мистических, философских, мифических и сакральных доводов маскирует причины иного рода стоящие в самом подходе к художественным практикам. Образованная локальная связка, взаимосеть разобранных частей, не интересующихся друг другом, настаивающих на собственной значимости, и тем самым отрицающих само явление как коллективной выставки, так и выставки в принципе, в разных вариациях сформулировано в беседе: особо то ничего и не «случилось», потому что ничего не «происходило». Эта дистанция сохраняется вплоть до присутствия работ и отсутствия самих художников на выставке. Можно назвать эту поведенческую стратегию практиками отсутствия.

Однако само событие — это не что-то произошедшее физически, сам факт существования выставки здесь не столь важен. Одним своим соучастием, явлением намерения, участники создали ворс разобщенных идей, который и является событием.

В любом городе-миллионнике есть тысячи фотографов, работающих на производство соответствующих мейнстриму композиционно и идейно визуальных документов. Убегая в мир (фото)рисования и (фото)перерисовывания, художник обречен на безрассудное генерирование, на повторение повторений повторений [повторений]…

Кажется, что фотография индикативна, и изображение на ней и есть мир. Мы все помещены в так называемую реальность, являемся её частью, и потому таким естественным кажется спуск затвора и референция себя как фотографа. Такое самозванство приводит к тому, что мы перестаем мыслить мир вне фотоизображения и становимся одержимыми фиксаторами, что приводит нас — и мир — к дурной бесконечности бессознательных регистров в виде картинок, которые есть не что иное, как упражнения в автоматизмах камеры и восприятия.

Безусловно, генерирование арт-объектов и целых выставок напрямую связано с капиталовложением. Художник, распоряжающийся финансовыми средствами, может создавать любые формальные работы в объемах равных его платежеспособности, прибегая к помощи третьих лиц, и впоследствии лишь производя работу именования. Казалось бы, противостоять такому положению главенствующего капитала, одновременно обнуляя его значимость и заявляя в том числе и эту проблематику, можно лишь оперируя в первую очередь в поле идей, формируя актуальное критическое высказывание учитывающее множественный взгляд на проблему.

Но и здесь художники (за некоторым исключением) пасуют, отдавая предпочтение вольному плаванию в визуальном космосе. Однако ошибочно было бы говорить о сквоте как таковом, потому что несмотря на заявленную тему объединяющую друзей Автономии, художники являются друзьями сотен других людей.

Исходя из обширного анамнеза, которого возможно и не требовалось ввиду подачи и непосредственной наглядности выставочного материала, становится понятно, что квази-художники — «как в большом городе» — насыщенные мифами простых ответов, выбирают полумеры как метод, и пытаясь встроиться в рынок, или выбирая обособленный путь, оказываются более маргинализированными, чем когда-либо. Но при этом, не используя реальность как опору и свое положение как ситуацию, дающую возможность для высказывания здесь и сейчас, не вникая в слова, не воспринимая искусство как инструмент, а скорее как мистическое гнездо потенциальности, кружок по интересам, рецепиенты выбирают ориентир классической модели успешности, где мысль неизбежно становится товаром, а язык — средством его рекламирования, и действуют по принципу малого бизнеса, вещая в всегда неподготовленные массы отдизайнеренными пустостами.

Отрицая возможность высказывания, привлекая аргумент: «каждый видит в меру своей фантазии», учреждается неосознанная форма материализма, на глухом пути которого художники мечтают о выставках. Возможно, с таким же успехом, зритель мог бы смотреть в окно, если бы в выставочном помещении оно имелось. При этом окно было бы равноценным, и даже более достоверным произведением, в ряду других работ.

Искусство всегда является тем чем оно не является.

Но некое высказывание все–таки происходит, безотносительно автора. Самоописательная стратегия производит колебания и сконцентрированным количеством отраженной действительности ворошит промежуточную память, уже включая в состав документальность на лицевой плоскости. То есть можно говорить не о высказывании в контексте, а о частично приведенном контексте в качестве высказывания. И в этой ситуации будет логично обсудить контекст таких высказываний.

_

Павел Гражданский: Расскажи, что случилось?

Рома Притыкин: Особо то ничего и не «случилось», потому что ничего не «происходило».

Гражданский: То есть ничего не произошло?

Притыкин: Просто люди себе ходили и всё, пришла женщина поснимать для прессы. Вот события которые происходили в процессе подготовки и после выставки я считаю важнее самой выставки. Очень показательный случай, наш коллектив в упадке, и эта мысль не дает покоя. Но в целом было очень приятно видеть людей, как они смотрели, иногда даже что-то обсуждали, были люди которые хвалили работы, и просили меня передать эту похвалу авторам. Новый опыт, новые выводы. Наверное в этом и была фишка, все смотрелось неоднородно и поэтому было за что зацепиться. Да вообще мне всё понравилось, я ходил ходил после первого дня по выставке и поймал на мысли себя что уже обхожу её в [неизвестно] какой раз.

Гражданский: Что было до и после выставки?

Притыкин: Подготовка была для меня испытанием, мне пришлось приложить значительные усилия, которые можно было бы не прилагать, если бы ребята разделяли ответственность между собой. Нет особой сплоченности, нет команды, есть пара энтузиастов и людей которые «ну ок, мб помогу». За сутки до выставки у меня получилось побудить ребят скинуться на материалы, я пошел пешком за этой ерундой на рынок, расположенный в трех километрах от сквота, но в этот день рынок не работал, и мне пришлось идти обратно еще столько же. Было множество мелких нюансов.

Притыкин: Одну часть зала Глеб перегородил досками, поставил туда мопед и прожектор, впереди это было ограждено покрышками, получилось что-то вроде баррикады, выглядело неплохо, и мы туда еще поставили галогенный прожектор, он греется сильно, в помещении стоял запах жженой резины, получилась такая дополненная реальность.

Гражданский: Расскажи про тесты на ВИЧ.

Притыкин: Всё, что я знаю что их было сделано 5 штук во время выставки. Пришли ребята из организации (не помню какой) принесли тесты…

Анна Зябликова: Принесли их нам люди из фонда «Благо», они занимаются предоставлением вич-ассоциированной помощи. Мы с ними познакомились в квир-хоуме харьковском, где они устраивали мероприятие по проверке на вич. У нас большая часть сквота туда проверилась, у всех всё ок.

Гражданский: Тесты были не единственным объектом взаимодействия? Я видел ещё какую-то пакетную скульптуру в которую руку можно засунуть, как хирург в разрезанный живот?

Притыкин: Там внутри пенопластовые кубики из упаковок новой почты, вперемешку с пачками из–под лаки страйка, среди этого всего были страницы из зина. То есть ты засовываешь руку, копаешься там и достаешь себе страничку, которую можешь унести с собой. Я смотрел эти странички, и отметил там особую страничку, где авторские волосы из задницы, бакенбарды, и с головы, приклеены лейкопластырем.

Притыкин: Приходил какой-то поэт, который в библиотеке у нас участвовал в обсуждениях, и достал страничку где была наклеечка правого сектора. Ну мы посмеялись и я объяснил что подвоха там нет, автор цеплял туда все что видел. Андрюша пересматривал все пачки из этой штуки в надежде найти заблудившуюся сигарету…

Гражданский: А другие работы, с ними было какое-то взаимодействие? Или просто зрительный контакт?

Притыкин: Только зрительный контакт, но опять таки, с тем поэтом мы обсудили правый шмот, и случаи когда сквоттеры «гоняли на фредаке», попытались немного деконструировать стереотипы. Потом он начал говорить о разрозненности среди леваков, и я на фотках показал где ребята в снежки играют, одна команда была с черно-красным флагом, вторая с черно-зеленым. Вот это еще можно в некотором роде взаимодействием назвать.

Гражданский: Да, про снежки интересно.

Гриша Беда: У меня есть небольшой сет с этого события. Зимой обычно больше людей на сквоту, и когда выпадает много снега и подходящая погода, мы лепим баррикады, на это уходит где-то день, достаем старые фаера которые скоро отсыреют и играем в снежки. Ну нормально так, как в детсве, моб на моб. Тогда еще на сквоту сочетался «старый состав» и уже была часть «нового», скажем так -«второй волны сквотеров», все еще осознанных и последовательных, еще не выгоревших, это сейчас уже все выгорели. По поводу флагов, внутри леваческого движа экологи, анархо-комы и подобные более радикальные постоянно срались (причем это локальный мемас интернационален), поэтому в выборе флагов как бы ирония по этому поводу. А так это просто активный отдых, все вместе.

Беда: Нецелостность коллектива, как я вижу, как раз из–за того что «последняя волна» жильцов вообще никак к движу не относилась и относиться даже не пытается. Никто 1. не знает матчасти, 2. мало заинтересован в развитии так как не принимали участия в создании всего этого, пришли на готовое, так сказать, и не отождествляют себя с проектом как с своим собственным, в который они вложили силы и надежды. То из–за чего [теряют свою актуальность и дееспособность] многие слабопродуманные проекты которые слишком долго живут: новое поколение отчуждено и не имеет желания приобщаться, так как не принимало изначального участия. А старички смотрят на бездействие и сами выгорают.

Гражданский: На сквоту, на сквоте, в сквоте? Ты употребляешь первую конструкцию, с чем это связано?

Беда: Привычка. В школе учился на украинском.

Притыкин: Отсыревшие фаера. Наш движ это отсыревшие фаера.

Гражданский: Но сквот открыт для всех? Нужно пройти какое-то собеседование или ты просто берёшь пожитки и ложишься в свободный угол?

Притыкин: Собрание решает этот вопрос. Да что-то около собеседования если это можно так назвать.

Беда: Потом испытательный срок и т.д. Вот только заинтересованных в сквотировании в [Харькове] не так уж много. Зачем подымать жопу если отопление есть и мамка которая кушать готовит. Почти все кто были, а тем более те кто остались, не из Харькова, Киева или Кривого Рога, если ты понимаешь о чем я.

Гражданский: На прошлой выставке наличие формальной темы не помешало сделать каждому художнику высказывание мимо. Как ты считаешь, сейчас получилось рассказать историю связанную со сквотом, или опять вышла разрозненная саморепрезентация?

Притыкин: В какой-то степени была история о сквоте, но больше было саморепрезентации как по мне. Одним словом эта выставка была сложной и прошла она хорошо или нет я не могу понять до сих пор.

_

Анна Зябликова: Прости, что так долго — в Киеве vpn на телефоне не работал, а я только с киевпрайда вернулась.

Гражданский: Как ощущения?

Зябликова: Насколько мне известно, подготовка к прайду началась ещё в сентябре 2016 года, активистский состав собирался в среднем раз в месяц. Окончательно оргкомитет сформировался под новый год. Хочу подчеркнуть, что международный проект Киевпрайд не тождественен Маршу равенства, потому что шествие является завершающим мероприятием целой недели разнообразных образовательно-развлекательных мероприятий и мастер-классов. В этом году неделя Киевпрайда включала в себя множество активностей — от показа квир-кино и вечеринки с драг-квин и блёстками до академической конференции «МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМ. ГЕНДЕР. ИДЕНТИЧНОСТЬ. КВИР-ИССЛЕДОВАНИЯ НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ».

Я вовлечена в волонтёрство безопасности Марша равенства уже второй год. В прошлом году оно было моим первым шажком в мир лгбтик-волонтёрства. До того я себя с этим сообществом не ассоциировала, потому что представляла себе его деятельность как что-то вроде посиделок на мягких подушечках с какавушкой, где все сидят и стереотипными интонациями обмениваются друг с другом любезностями. Сейчас я понимаю, что такие мысли и моё негативное отношение к таким перспективам было ни чем иным, как внутренней гомофобией. Звучит сложно, но попробую пояснить примером. Если вы говорите «я толерантен/толерантна, но… 1) это же видят дети 2) эти неправильно 3) пусть делают это в спальне, где никто не видит 4) феминные мужчины/маскулинные мужчины/андрогинные люди — мерзкие» — вы пока что в гомофобном лагере. А если такие мысли посещают представителей и представительниц лгбтик сообщества — вот это и есть внутренняя гомофобия. В этом году первый тренинг для волонтёрства состоялся в середине мая, второй — в начале июня. Мы учились строить колоны, моделировали действия в чрезвычайных ситуациях, разрабатывали инструкции безопасности для участниц и участников марша и так далее. Всего на марше было более 60 людей, которые принимали участие в организации безопасности мероприятиях на волонтёрских началах.

Самым сложным для меня в прошлом году во время подготовки было понять, что от меня требуется. Было ощущение, что должна буду ложиться грудью на гранату или отбивать участников из рук политических оппонентов. Потом уже стало понятно, что вероятность этих вещей минорна, а вот вероятность того, что люди будут с большой неохотой строиться в колонны и что в нужный момент все кричалки вылетят из головы, а горло пересохнет — крайне высока. В прошлом году сложно было унять мандраж.

В этом году я больше всего боялась, что будут барахлить рации, что мы начнём строить колонны слишком близко к началу и всем не хватит места, что пойдёт дождь и переживала, что мы снова не распространили кричалки заранее. Сложно было принимать решения в условиях дефицита времени: помогать ли впустить участников, которые остались за закрытой рамкой один-на один с оппонентами или бежать на свой пост на развороте колонны; кричать кричалки вместе с квир-феминистками или поберечь горло на случай, если придётся орать что-то эмерджентное. И, конечно, главное: вынимать лицевой пирсинг, чтоб не покалечиться в случае чего, но терпеть потом неудобства и распухшую губу или забить.

В целом о работе этой могу сказать вот что: пошла я на это в прошлом году для того, чтоб заглянуть своему страху в лицо. В итоге сейчас я считаю, что быть волонтёркой/волонтёром даже безопаснее, чем участвовать в шествии. Не столько потому, что мы обладаем чуть большим количеством информации об организации и имеем больше времени для построения в голове картины наших действий в случае нестандартных ситуаций, а скорее потому, что мы изначально морально готовы к гораздо худшему, чем то, что реально может случиться. К примеру, перед маршем я сказала своей партнёрке: «Ты же помнишь, если будет лететь что угодно подозрительное, мы ложимся?», а она меня спрашивает: «Как, прямо на него?». Волонтёрство отбирает возможность прийти с плакатом, пообщаться с прессой и «попасть в телевизор», расслабиться и получать удовольствие, в конце концов. Но оно даёт другое: возможность проверить себя и других лгбтик-активисток/активистов на прочность, чувство самоактуализации и принадлежности к необходимому, хоть и нелёгкому, делу защиты прав человека.

По поводу плакатов, критикующих национал-патриотическую и милитантную позиции у волонтёрства, как и любых других, никаких прямых инструкций не было. Пространство марша даёт возможность высказывать любые позиции, если они не вызывают открытого конфликта.

Если лично я буду говорить о значении самого плаката про смерть нации, то это не в том смысле, как у гитлера, а это имеется в виду отрицание конструкта «нация». 17 мая в Харькове нацкорпус заявлял нам, что мы «позорим нацию». Википедия, между прочим, пишет о том, что согласно современным научным взглядам, это понятие довольно искусственное. И очень нерациональным кажется насилие, которое оправдывается аллюзиями к социальному конструкту.

По поводу этих плакатов хочу добавить ещё, что из–за них оргкомитет критикуют оба политических крыла. В том числе сами анарха-квир-феминистки недовольны тем, что оргкомитет «открещивается» от этих лозунгов, якобы деля повестку марша на «официальную» и «неофициальную», хотя официальная повестка марша — «Країна для всіх».

Гражданский: Спасибо за развернутый ответ. По событию в Автономии: «Личное — это политическое», что ты думаешь об этом высказывании? Твоя работа для выставки основана на семейной истории, это пожалуй наиболее личное из всего представленного.

Зябликова: «Личное — это политическое» — слегка занафталиненый, но всё равно объективный левацкий лозунг. Точно так же, как низовые инициативы меняют общество изнутри, так и повседневные практики меняют людей, это общество слагающих. Невозможно желать изменений, не будучи при этом их живым примером.

Зябликова: Я принесла на выставку работы моих отца и матери потому, что давным-давно хотела это сделать. Они символизируют образ смелой творческой молодости, которую украли у моих родителей жизненные невзгоды начала 90х. Отснятые во время байдарочного похода по Карелии, проявленные и напечатанные вручную, отправленные по почте и на десятилетия осевшие в секретере моей матери эти советские обнажённые юноша и девушка были для меня той планкой, которую я всегда хотела преодолеть. Я нашла их, будучи нескладным и неуверенным в себе подростком и они вдохновляли меня изучать границы своей свободы и открытости.

Однако я бы не назвала самым личным именно эту часть экспозиции. Для меня гораздо страшнее было выносить в публичное пространство мои «Пиздострадальные скрижали». Это была полуироничная документация одних моих болезненных взаимотношений, которую я вела в нотатках телефона. Каждый раз добавляя туда новый пункт, я сообщала об этом партнёру, что иногда было поводом для шутки, иногда формой примирения, а иногда — началом диалога над определённой проблемой. Желание поделиться ими в таком формате было, с одной стороны, формой психотерапии. Когда ты смотришь на свою интимную историю глазами других людей, эти эмоции становятся уже не только твоими, что помогает дистанцироваться от своего опыта, пережить его, перестать украдкой перечитывать эти строчки и погружаться в ностальгию. С другой стороны, это было символом того, что никакие отношения не бывают идеальными и главное — не замалчивать проблемы, не оставлять их «как есть», пунктами в списке минусов партнера/партнёрки, а обсуждать и приходить к консенсусу относительно взаимодействия.

Надеюсь, связь поисков границ свободы, открытости в обсуждении проблем и приоритета поиска консенсуса со сквотом очевидна.

Гражданский: Можем ли мы говорить об искусстве в рамках этой выставки если по факту художники в своём большинстве не заинтересованы в производстве какого-либо высказывания? Может определить происходящее как выставку результатов практик рукоделия и использования фотоаппарата незнакомых между собой людей?

Зябликова: На мой взгляд, об искусстве можно говорить всякий раз, когда созданный человеком объект несёт в себе не только/столько утилитарную функцию, а умышленно является символом некой идеи или методом погружения человека в другое мыслесостояние. Однако существуют разные формы его — от декоративно-прикладного до музыки. Существуют также более или менее остроумные произведения искусства. Мне всегда было сложно провести чёткую грань между «ещё не» и «уже» искусством. В данном случае я бы говорила лишь об оригинальности/банальности отдельных высказываний, которые были даже в том случае, если авторы/ки не могли сформулировать это словами. У нашей выставки не было «общей платформы», как и у сквота, что с определённой периодичностью всплывает в наших дискуссиях. Однако не все люди были незнакомы между собой. Пара-тройка сквоттерских персоналий даже «гуляли» по фотографиям разных людей, отчего было интересно наблюдать, как по-разному интерпретируются эти личности.

Гражданский: Что связывает тебя со сквотом?

Зябликова: Иногда в нём чрезвычайно сложно, как в известной шутке про «сколько нужно анархистов, чтобы вкрутить лампочку». Но потом ты выходишь во внешний мир и понимаешь, что то, что в коллективе Автономии просто и естественно — культура проведения собрания с высказыванием по руке, отсутствие дискриминации по гендеру и сексуальной ориентации и сам некий «дух самоорганизованности» — для многих вещи новые и необходимые к перевариванию. Потому я сюда и возвращаюсь.

Гражданский: В такой ситуации, что ты можешь ответить на вопрос «Прикол или реальность?».

Зябликова: Мы с [ребятами] пару вечеров обсуждали этот твой посыл, который мы поняли как «что это было — выставка или игра в выставку, имитация?». На наш взгляд, любой арт-объект является попыткой имитации, обмана. Приходя, к примеру, в театр, мы осознаём, что причиной таинственных звуков и смены декораций в спектакле является монтировщик в стоптанных кедах, а не дивная сила. Но, мы, что называется, и сами обманываться рады. И плохим называем тот театр, где обман для нас становится слишком очевиден и неприятен.

В детстве я любила книгу Джеральда Даррела «Говорящий свёрток». Сюжет в ней развивается вокруг уединённых пещер, где волшебник создал искусственный мир и собрал в нём оставшихся в живых мифических существ. В реальном мире в них переставали верить, и каждое существо, в которое не верил более никто, исчезало навсегда. И вот уцелевшие выживали в этом подобии заповедника, потому что верили друг в друга.

Эта же вера, разлитая в человеческом обществе, называется «дискурсивной властью» и формирует она социальные конструкты. Примером таких конструктов являются любые общественные институты — от семьи до президентства. Хорошим примером разрушения социальных конструктов являются события Украины-2014: люди перестают верить в легитимность «главной» личности государства и эта личность не может ничего поделать, кроме как ломать от злости писчие принадлежности. Лично моим открытием зимы 2013-2014 в Харькове было то, как дискурсивные власти влияли на поведение «сотрудников правопорядка». Эти люди всегда стояли лицом к тем, кого они собираются разгонять, и спиной к тем, кого они собираются защищать. То есть до бегства [мэра и его друга] они всегда окружали кольцом майдановцев, а титушки приходили из–за их спин. Когда же «официальные первые лица» нервно свалили с митинга под Дворцом спорта, а майдановцы заняли ХОГА, на «сотрудников правопорядка» стало забавно смотреть — их политические флюгера отказывали, потому они на всякий случай становились в две шеренги друг напротив друга, отделяя «майдановцев» от «подленинцев» своими спинами и улицей Сумской. Надеюсь, моя точка зрения понятна. Что же до нашей выставки, я могу согласиться с тем, что с правильной подаче работ нам ещё всяко стоит поучиться. У меня вообще была идея не освещать выставку, а предлагать исследовать её с помощью личных источников света (телефоны, etc.). Это позволило бы концентрировать внимание на конкретных арт-объектах, а не на помещении в целом и других людях в нём. Также это рифмовалось бы с тем ощущением, с которым первые сквоттерки и сквоттеры заходили в это помещение три года назад. Но меня не поддержали, потому что «нужно много света, чтоб освещать крупные работы».

Я считаю, что свою основную цель — дать возможность высказаться тем, кто мало (или никогда) выставлялись до этого — мы выполнили. Опыты делю на полезные и бесполезные. Этот для меня был однозначно полезным, хоть и нелёгким.

_

Гражданский: Расскажи, что произошло?

Влада Кускова: Так, стоп. А что произошло? Так все же хорошо прошло, вроде.

Беда: Мы не знаем что произошло, кроме того что произошла выставка.

Кускова: Короче, я долго думала что несут мои фоточки и поняла, что [ничего] они не несут, ну не все, конечно, но все же. Поэтому я так и написала, шо ребята, в моих фотках смысла нет, просто события и ваша фантазия об этих событиях.

Почему эти фотографии. Потому что многие из них греют мне душу, а другие глаз.

Гражданский: Это воспоминания, застывшее время, что-то другое? Что для тебя эти фотографии и что для тебя фотография как таковая?

Кускова: Фотография для меня способ создать другую реальность для людей, ведь ничто так не завлекает человека, как чужие воспоминания. Моя направленность — простота. Я очень сложный человек и хоть в чем-то стараюсь быть проще. Я не могу сказать что видит зритель, все зависит от его фантазии и того, хочет ли он думать о них.

Гражданский: Это красивые фотографии?

Кускова: Красивые, конечно красивые. Я конечно не страдаю от самолюбия, но если человеку нравится, значит что-то его зацепило, а если не нравится, значит что-то оттолкнуло, но в любом случае, если человек их заметил это все же лучше, чем если они останутся без внимания.

Гражданский: Почему ты захотела участвовать в выставке?

Кускова: Потому что я всегда об этом мечтала.

Гражданский: Что ты думаешь о происходящем в стране? Это как-то влияет на тебя?

Кускова: Это никак не влияет на меня, в стране происходит откровенный бардак, но это не повод отчаиваться или как-то опускать руки, это повод что-то делать для себя и своего будущего, ведь порядок в стране зависит не только от каких-то конкретных людей, а и от тебя самого,так ?

Я вообще агностик в плане политики, это не значит, что мне все равно на все, а скорее тут в любом случае кого-то что-то будет не устраивать и в любом случае будет всегда что-то происходить,просто нужно смириться с тем, что имеешь и двигаться вперед.

_

Регина Железнякова: Это коллажи с разных периодов моей практики (не хочу говорить творчества). Просто я покупаю или мне дарят старые книги, журналы. Они и есть материал для того, что я делаю. Никаких идей первоначальных нет. Все понятно только в процессе. Сложно говорить о смыслах, потому что смысл каждый видит и придумывает сам. Если хоть одной паре глаз они понравились, то это замечательно. Это не что-то постоянное. Сейчас я очень редко это делаю, например. Но года три назад проявился интерес. Иногда сюда что-то закидываю.

Гражданский: То есть ты используешь визуальный cut-up ради переживания случайности?

Железнякова: Я не знаю ради чего. Просто выходит картинка, которая нравится мне. Иногда она может передать то, что вербально объяснить я не смогу. Иногда это визуализация того, что ты я сама ещё не поняла в себе или в мире. Плохое слово «мир», но ты понял о чем я. Тут что-то ещё шире, намного шире.

Гражданский: Можем говорить о мире смыслов?

Железнякова: Нет, я как раз про то, где символическая система не имеет значимости. Потому что она ничтожна мала, по сравнению с обширность жизни. Мы всегда себя замыкаем в рамки человеческого сообщества и его продуктов, но это же совсем не есть «весь мир».

Гражданский: Насколько такая случайность случайна? Ты формируешь высказывание на основе незнакомого ранее материала, но все равно ведь срабатывают ассоциативные механизмы.

Железнякова: Случайности много везде. Хотя я не решаюсь даже говорит о ней, потому что никто не знает что это. Мы не знаем существует ли она. Конечно, ассоциативные механизмы срабатывают, куда без них.

Гражданский: Ты говоришь о внечеловеческих опытах существования как части того что ты находишь в практике создания коллажей из печатной продукции сделанной человеком? Почему бы не резать журналы объектно-ориентированной тематики?

Железнякова: Ну кто-то может делать так. Я материал просто сразу вижу. Понимаю, что это мне нравится и с этим можно что-то сделать.

_

Тимур Резник: Тут на самом деле все довольно просто. Техника смешанная настолько, насколько это возможно, коллаж и акрил в одном акрил баллон и масло на «радость» плюс я поджег её снизу. Но она недостаточно подкоптилась, я недоволен.

Еще одна, верхняя в углу вообще не доделанная и просил её не вешать, там коллаж, акрил и лаки для ногтей (мне очень нравятся готовые оттенки некоторые у лаков) поверх какого-то советского пропагандистского плаката.

Самая нижняя уголь и пастель. мне нужно было сдавать портреты на академку, когда еще учился, параллельно с теми что сдавал на кафедру делал для себя. Там два портрета было, но повесили только один, опять же не знаю почему.

А верхняя самая, фон это перья и тушь, а сюжет сам — акрил и может еще что-то я не помню уже. Мне всегда нравится рисовать на миллиметровке или выкройках например, так что бы было видно структуру полотна что-ли. И это одна из этих штук. Висят они рядом потому что их так повесили, скорее всего это обусловлено тем что «типа тут уголок для живописи». Остальные вообще не мои работы, так что все.

Короче мне мои друзья говорят мол давай живопись [делай], мол картинки не серьезно тебе уже сколько лет у тебя же масло есть давай [рисуй] тыжхудожник. Я естественно не в грубой форме [делал отсылки], а потом в какой-то момент сам пришел к тому что захотелось и вообще прикольно.

Гражданский: То есть это работа с материалами и абстрактным образом? Или есть какая-то конкретная идея которую ты хотел передать в том числе при помощи работ?

Резник: Идея как мне кажется всегда присутствует, разве что не осознанно. У той что недоделанная, там где «обязательства» есть некая идея, но как я уже сказал она не готова и это не считается. Радость я рисую очень давно, я привез её в свое время из Донецка. У нее постоянно меняется внешний вид, и мне нравится это, она всегда хорошо выглядит и всегда по-разному. Это что-то вроде дневника личных переживаний где записи наслаиваются друг на друга постепенно приобретая завершенный облик. Не думаю что это считается за идею, но мне нравится это рассказывать потому что с ней связано много историй.

Так что в большинстве своем, да, то что было представлено являются работой с материалами и абстрактными образами.

_

Гражданский: Что произошло на выставке?

Ольга Лисовская: Да собственно ничего такого. Были вышивки, новый зин (что-то типа визуального дневника, куча моих иллюстраций фломастером) и мерч.

Гражданский: О чем твои работы?

Лисовская: Они совсем не о чем-то, это какие-то повседневные штуки, которые я заметила и стилизовала. Такая типа псевдодокументалистика.

Гражданский: Почему ты не рисуешь члены? Много разнообразных частей женского тела и ни одного члена.

Лисовская: Хм… почему не рисую, наверное потому, что в работах очень много автопортретного, а у меня нет члена. Да и порнографических работ я не делаю пока.

Гражданский: Ты не работаешь с каким-то глобальными идеями, ты рисуешь детали собственной жизни? Это ты продаёшь?

Лисовская: Ну почему детали только моей жизни, в целом мир вокруг через призму собственного восприятия. Это я продаю, и это покупают, все верно.

Гражданский: Происходящее в стране как-то влияет на твою жизнь и творчество?

Лисовская: На жизнь повлияло немного, на творчество нет.

_

Аня Тяпочкина: Я попала на выставку вообще очень случайно — спасибо Жене Петлюре, позвал на выставку, и я такая «А почему бы и нет?» Никаких конкретных подтекстов или мотивов не было. До участия, все, что я знала о Сквоте — была наслышана, что это какая-то очень крутая штука, от друзей, от знакомых. А так меня там даже не было, видела внутренности по фоточкам в инстаграме.

Коллажи были игрой, как и почти все, что происходило. Очень нравится эта концепция из Дизайна человека, про внутренний отклик, хотя делить людей на генетические типы по дате рождения — все же [не представляется мне верным].

Коллажи были просто тем, что я не могла не сделать. Как и со всем творчеством, кстати, в обобщенном его понятии (через две недели я бакалавр философии, так что считаю, что могу что-то такое заявлять). Творчество и искусство, отчасти, тоже — это просто то, что ты не можешь не сделать. Это то, что захватывает тебя и ты сидишь, как в кататоническом ступоре прострации, до двух часов ночи и больше, пока просто это не доделаешь. Потом сидишь, перечеркиваешь, переделываешь, переклеиваешь, перерабатываешь. В этом есть что-то божественное, религиозное, схоласты и романтики были правы, мне кажется. Как-то помню, когда рисовала, засела за рисование на 3-е суток. 3-е суток я отвлекалась на сигареты и туалет, сон максимум 3 часа. И нормально же было мне!

Гражданский: Давай по порядку. Ты бакалавр философии, где ты училась? И что изучала там где училась? Основные дискурсы, имена, течения, школы.

Тяпочкина: Ага, я бакалавр философии, ОНУ им. Мечникова. Изучали как обычно — античка, средневековая, восточная и немецкая классическая были отдельным спецкурсом. Феноменологию Гуссерля проходили (ничего из нее не помню, хотя штука интересная), герменевтику с её кругом, философскую антропологию, социальную философию, ну и прочее по периодам. Естественно, русскую и украинскую. Естественно, кучу культурологических предметов, как базис (на них нам рассказывали истории из жизни, но все равно что-то да помним).

Моя специализация — больше Этика. Вот сегодня дописываю диплом на тему «Стыд как предмет философской рефлексии», вроде неплохой получается. Писала хорошую курсовую про «Любовь как феномен в философии 20-21-го века» по Ролану Барту, делала герменевтический анализ текста, приплела туда Дженезис-пи-Орриджа с его концепцией андрогинной любви и Джона Скотта Пека с Непроторенной дорогой про зависимость. Нормально вышло, жаль никто не читал.

Из фамилий, по классике — Аристотель, Платон, Досократики, Стоики, Киники, Гегеля читали, Канта конспектировали раз 5 точно, Фихте, Шеллинг, Шелер, Сартр, Камю, Соловьев, Лосский, Флоренский, Леви-Стросс, Бодрийар (не помню, как правильно, харит лезть в гугл), Гуссерль, Витгенштейн, Кузанский Николай и прочее, прочее. Ну Франкфуртская школа и Ницше, что тоже ясен-пень.

Гражданский: А что с украинской философией? Я вообще не в теме, расскажешь в двух словах? Где это и как это? Есть какая-то школа?

Тяпочкина: Нас вообще в религиоведов готовили, на самом деле. Украинская — конечно, есть. Из современных представителей — это вот все эти [мужские гениталии] со своими конференциями и спецкурсами, на которые никто не ходит (Вахтанг Кебуладзе, вроде, самая известная личность) и преподаватели-товарищи. Плюс — Киево-Могилянка, в смысле которая академия, которая 13 век, кажется. Соболевская — замечательный специалист в области сакрального, литературы, языкознания, философии Серебряного Века. Или Богатая Лидия Михайловна. Ну, не суть, это все неизвестные фамилии и знает о них только философское сообщество, которое читает периодику.

Ивана Франко сдуру прикрепляют к философам. Даже Шевченко и Лесю Украинку. Но вообще, из интересных штук — философия языка Потебни и философия счастья Винниченка. Последнее звучит особенно убого, но Винниченко вообще был очень прав и сейчас, в эпоху популярности этих гармони-сикеров особенно актуален. А так — в основном они повторяют русскую философию в своих изысках,на самом деле. А с русской философией — там все более или менее понятно.

Гражданский: Процесс коллажирования как ритуал понятен. А вот как быть с определением божественной части. Я был недавно на одной выставке. Можешь подробней углубиться в этот момент?

Тяпочкина: Что тебя конкретно интересует? Как чувствуется божественное? И это, кстати, не совсем ритуал. Ритуал не безумен, он ясен для шамана. А вот экстатическое переживание — уже ближе к истине.

Гражданский: Меня сбивают с мысли эти слова, я не знаю что такое истина, что такое божественное в твоем понимании. Очень смутные стереотипические визуальные включения, но не более.

Врубиться можно даже в стул

Тяпочкина: По поводу истины — объективно её нет. Никогда, никак, ни в каком виде. Ничего нельзя назвать истиной объективно, то есть вне субъекта и вне человека. Ну потому что нельзя (могу подробнее обсудить этот вопрос, если надо). Концепций существует столько, что можно просто с ума сойти. И с каждой из них, самое смешное, можно согласиться, потому что по зернышку там есть правда и смысл. Для себя вынесла, что истина — всегда многогранный алмаз. Это все и ничего одновременно, как в том знаке Инь и Янь. Она всегда обладает дуалистичной природой, ибо ничего бесконечно белого, как и бесконечно черного не бывает. «Ада рая нет есть», говоря очень грубо.

Гражданский: То есть истина это алмаз который доступен только человеку?

Тяпочкина: Может быть этот алмаз доступен кому-то еще, но мы не можем этого достоверно знать. Мы не можем даже достоверно знать, доступна ли истина нашему оппоненту в споре, потому что мы никогда не залезем в его голову и не узнаем, что там происходит. Может быть, животные тоже шарят, просто виду не подают. Но пока что, если учитывать, что нынешняя цивилизация создана людьми, и люди это вроде бы как точно те существа, которые обладают развернутым и развитым сознанием, то да, выходит, что истина для людей. Хотя опять же, все не факт, потому что все слишком релятивно. Ну вот правда. Одного ответа нет, я ж говорю.

Божественное, как переживание исключительно внутреннее и сакральное, пришло к нам от мифологии и шаманизма (Мирча Элиаде — «Шаманизм» очень хорошо об этом говорит). Почувствовать Божественное как своеобразный катарсис или атараксию может не каждый, ибо для этого нужно быть все же очень чувствующим бревном, а не черствым интеллигентом. Врубиться можно даже в стул, просто наступает какой-то момент, когда мурашки пробегают не только по телу, но и по всему существу и ты понимаешь, что вот это — оно. И более связно ты это не выговоришь никогда, потому что это не те вещи, которые высказываются связно. Божественным может быть искупление, стыд, молитва, желание. Просто главное быть чистым и смотреть во все вокруг. А, ну и не ударяться в фанатизм. И все будет в порядке, и все будет нормально.

Божественное сопричастно гармонии внутри тебя, этому особому качеству, независящему от внешних обстоятельств. Вот когда, например, полный [тотальный беспредел], есть нечего, котам есть нечего, за квартиру надо платить, по учебе долги, девушка бросила, тебя еще и в больницу хотят отправить за большие деньги, а ты идешь такой по улице и видишь кота, который своими пятнами совпал с тенью листвы. И понимаешь, что как-то все хорошо будет. И разливается какая-то гармония внутри. Божественное — оно вот всегда выше, чем все вещи. И от этого только лучше.

А как еще можно представить процесс Божественного без познания? Можно и эстетически познавать, и эмпирически, но истинное знание всегда сакрально. Истинное знание всегда как-то мимо не проходит, это не сухая инфа из интернетика. Да и плюс — хочешь не хочешь, но ты воспитан в христианской цивилизации, у тебя почти в генетической памяти заложено, что знать через Бога (Бог в данном случае не дядька с бородой, а Абсолют, который обладает сакральной силой).

Гражданский: Погоди, но я был воспитан людьми-продуктами советского периода, там не было никакого христианского нарратива. То есть это не то чтоб вопреки божественному, а именно что иная траектория.

Тяпочкина: Христианская цивилизация малость шире, чем эпоха последних десятилетий. Вся Европка — христианская цивилизация. Периоды могут быть разными, но наличие Абсолюта, будь то Боженька, Природа или Сталин всегда есть. У азиатов не так, например — у них отношения с правдой горизонтальные (в смысле правда в обществе) и высшей силы-абсолюта как таковой нет, у них не было нашего аналога Иисуса. Поэтому и дихотомии стыд-вина у них не возникает, например, поэтому и мораль релятивна. Да и плюс, азиаты суть коллективистская культура, они в принципе направлены больше на коллективную деятельность и деятельность перед группой других, которые автоматически значимы, но не лучше их,а не на индивидуальную ответственность перед негрешимым абсолютом. Цивилизация оставляет след шире, чем кажется. Сама мотивация и установка в том, «Что есть что-то высшее, единое, непоколебимое, перед которым должен отчитываться лично я» присутствует даже с пост-совком. Мы все — продукты христианской цивилизации, она на всех нас оставила след, хотим мы этого или нет. Ну, если, конечно, мы не выросли в Индии и в Африке.

Вот кстати! Вырос ты бы в Индии и в Африке, у тебя было совершенно другое мышление, даже если бы твои родители тоже жили бы до этого в пост-совке. Потому что в Индии и в Африке нет Иисуса, например. У тебя было бы кастовое мышление и все такое. И никакого Абсолюта!

Гражданский: Не могу согласиться с тобой о наличии установки на подотчетность. Да, что-то безусловно докатывалось эдакое, но в целом идея существования высшего звена, или какого-то абсолюта находилась в одном тамбуре легкой возрастной категории (7-) рядом с Чикатило, Гитлером, пришельцами, домовым, на уровне мифа, сказки, мультика, страшилки, анекдота. Возможно и присутствовал какой-то страх общего порядка, будничный такой, гражданский, но я не берусь говорить о страхах людей которые меня воспитывали.

Тяпочкина: Образов культуры, через которую, собственно и сочится цивилизация (почему эти термины долгое время и отождествляли) вполне достаточно, для того, чтобы вбить модель в сознание. Мы, как люди, как общество чаще слышим о религии, христианстве и видим храмы, чем Гитлера и пришельцев. От этого никуда не деться. Это более часто употребляемые образы, нежели нам кажется.

Ну пускай выглядит так, но посмотри, действительно, на то, как различаются твои морально-бытовые представления и представления человека, выросшего вне христианской традиции. Все будет просто и понятно.

Тяпочкина: Искусство, это не только невозможность не сказать, это еще и гармония. Если в произведении нет гармонии, чего-то, что может поддеть твою суть также, как и созерцание природы — то и зачем? Искусство всегда оригинально, вот что еще. Даже в своих повторениях, особенно в своей уже многих задолбавшей с времен абстракционизма простоте, оно всегда все равно ново и заставляет удивлять. Искусство — как новый возлюбленный, наверно, особенно по Ролану Барту. Он обязан тебя удивить и захватить над тобой своеобразную власть. Являются ли мои работы искусством? Не знаю, я старалась сделать что-то гармоничное и новое. Кажется людям, которые это видели, было норм.

Гражданский: Мне кажется что с гармонией очень спорное высказывание. Мы же не в 19 веке находимся? Разве гармония способна что-то зацепить?

Тяпочкина: А 19-ый век на нас не повлиял? А история — не спираль и не возвращается постоянно в античку или в возрождение или еще в [никто не знает] куда? И культура — в особенности?

Гражданский: Возможно я никогда не думал о божественном всерьез, а ты вовлеченный специалист, мы на разном уровне закопаны под снегом без ощущения высоты. Мне кажется что история это не спираль, а раздробленное крошево. Ну и никакой истории нет. Есть истории, а вот истории нет.

Тяпочкина: Дело такое. Разные взгляды — тоже хорошо. Интересно видеть отличную позицию, потому что я говорю все это, потому что меня тому научили, в моем взгляде отсутствует самобытность.

Гражданский: Как ты считаешь, должно ли искусство затрагивать политические вопросы?

Тяпочкина: Нет, оно совершенно не обязано это делать. Если хочет, то пускай. Если нет — то ну и здорово. Искусство вообще никому ничего не должно, как по мне.

Гражданский: Какова функция искусства в таком случае?

Тяпочкина: Да мало ли тех функций. Говорить о том, что видит. Прогнозировать и предсказывать. Помогать выжить в этом аду, в конце-концов, как субъекту, создающему произведение искусства, так и субъекту воспринимающему. И все это не обязательно должно касаться политики. А может быть вообще совершенно бесфункциональным, потому что искусство ради искусства вполне возможно.

_

Гражданский: Какое место фотография занимает в твоей жизни? Расскажи о пребывании в сквоте, сколько ты живешь там уже?

Беда: Из–за плохой памяти какое-то количество лет назад начал снимать фото. Выбор пал на пленку, так как, как раз за то время что катушка заканчивается и отправляется в проявку память полностью стирает информацию о том что на кадрах, и при первом просмотре создается ощущение проявки воспоминаний. Поэтому большая часть кадров это документирование реальности вокруг. На сквоте я живу года два, или чуть больше, я точно не помню. Я узнал о проекте почти сразу и поселился как как только смог выехать из Донецка, тогда это было проблематично. Так как, хоть и лишь формально, но выставка была посвящена дню рождения сквота, я решил представить часть своих любимых фото сделанных за этот период и связанных с автономией.

Гражданский: Ты делаешь татуировки. Это студия в сквоте? Или приемная?

Беда: Что-то средние между кабинетом психотерапевта и камерой пыток. Как тату-студия в привычном понимании это и не планировалось. На двери висит табличка «майстерня страждань» и думаю это неплохо отображает суть.

Гражданский: Я так понимаю ты многих татуировал именно за этой дверью?

Беда: Многих я татуировал где угодно, где есть поверхность и нормальное освещение. Довольно большое количество людей носит мои партаки потому что они были сделаны дома или на вписке и именно потому что они были там сделаны. У меня и до сих пор есть много знакомых для которых общение и неформальное времяпровождения является неотъемлемыми атрибутами процесса нанесения и я очень боюсь что со временем это уйдет и стану скучным салонным мастером. Но нужно сказать что отдельное рабочие пространство на сквоту со всеми приблудами вроде лэдламп, стабилизатора напряжение и кушеток явно улучшило мои профессиональные навыки.

Беда: В окончательном виде татуировочная существует только месяца 3-4, в любом случае я не мог бы большинство людей там забить, но я там гораздо чаще забиваю чем не там, количество расходников которых мне обычно хватало на год, сейчас уходит за пару месяцев.

Гражданский: Какие мотивы присутствуют в эскизах? Приходилось делать татуировки на лицах?

Беда: На лицах пару раз только. Они слишком модные стали что бы я угорел по лицу, хотя было желание, ведь реклама хорошая.

Основной мотив в эскизах, наверное, маска. Процентов восемьдесят это различные изображения головы, лица или частей лица. Полумесяц, звезды и глаз так же присутствуют как мотив почти во всех эскизах, что вроде фичи, тэга, то почему можно узнать.

Гражданский: Ты бьешь по своим эскизам?

Беда: Да. Всегда настаиваю на том, что если даже это «картинка из интернета» она будет нарисована по-своему. Иногда делаю исключения когда переношу на кожу фрагменты интересных мне иллюстраторов, художников.

Любимое занятие рисовать сразу на коже, без эскиза.

_

Дмитрий Руденко: Мне в искусстве больше всего нравится верлибр, моностихи, ещё очень всегда радует японская поэзия хайку. Думаю, что мои работы это желание воспроизвести что-то похожее на хокку только с помощью фотографии.

В основном я снимаю на какую-то просроченную пленку и печатаю на просроченной советской фотобумаге, по крайней мере на выставке был только лит-принт (лит — это такой альтернативный процесс печати). Ещё иногда печатаю цианотипию, но её на выставке не было

Гражданский: Почему ты выбрал именно такой метод печати? Тебе нравится эстетика старых фотографий?

Руденко: Метод печати я не выбирал. Он сам меня выбрал [улыбка]. Не знаю на счет эстетики. Просто в аналоговой фотографии есть что-то от алхимии, когда ты в бездушный лист бумаги внедряешь часть своей жизни. Ничего концептуального. Никакого запроса на скрытый смысл. Только ассоциации с увиденным.

Гражданский: Что связывает тебя со сквотом?

Руденко: Серега.

Гражданский: Я понял тебя.

_

Притыкин: Когда приехало это стекло, водитель грузового такси мне сказал что он не отвечает за сохранность груза, и что негоже так перевозить такой материал. Открыл кузов, а там просто на ковре стекло лежит. Оно оказалось прочным на самом деле.

Алекс Бендер: Сышь. А чё там посреди фотки то?

Гражданский: Это складка на моей камуфляжной куртке. Я вырезал ее потому что понял что это хорошая метафора незначительности углубления на дискурсивном поле. В марте 15-го шел в этой куртке (SAS, Desert DPM) по Новоселовке, на куртке британский флаг на рукаве. Меня остановил какой-то мужчина в свитере, назвал братом и спросил знаю ли я что по улицам опасно ходить с атрибутикой новороссии. Я ответил, мол купил эту куртку в секонд-хенде потому что она была самой дешевой, и он моментально ушел.

За Против: Павел, можешь максимально понятно донести суть своей композиции (картинка-текст) одним простым предложением? Озвучь это предложение.

Гражданский: Неужели там не понятно ничего?

За Против: [Совершенно].

Гражданский: Эта работа о ситуации в которой означаемые не равны означающим. Можно понять на примере: даже несмотря на то что от Харькова до Донецка совсем небольшое расстояние, оно не воспринимается, расстояние стерто. Вместо него уже что-то другое там, новостной пенополистирол. Или более примитивно: «герои не умирают, умирают враги», понимаешь кто умирает и не умирает, хотя умирает, в этом словесном уравнении?

За Против: Понял. Я на сквоте на спид проверился — здоров.

_

Фотографии: Данни Белый; снежки: Гриша Беда.

Взаимодействие и cut-up: Павел Гражданский