Конфликты возникают, потому что стороны не могут прийти к согласию в вопросах справедливого распределении ресурсов и статуса. Мировоззрение идеологических оппонентов приводит их к противоположным выводам о том, что такое справедливость и собственность, благо и человеческое достоинство, допустимое и недопустимое поведение. На уровне межличностных отношений идеологический конфликт можно разрешить малой кровью — компетентная верховная власть не допустит несанкционированного насилия на своей территории. Но вот международные конфликты урегулировать не так просто: «конец истории» в который раз отменяется, дикари отказываются принимать ценности просвещённого гуманизма. То, что казалось миром, оказывается холодной войной, которую сменяет война горячая.

Сейчас всем окончательно стало ясно, что РФ — не Европа. Попытки приобщить сердце бывшей коммунистической империи к правилам, которым подчиняется западный мир, провалились. Идеология особого пути, которая в конце нулевых всё больше материализовалась в законах, СМИ-нарративах и публичных выступлениях высокопоставленных чиновников РФ, западные партнёры либо игнорировали, либо не принимали всерьёз. Эти люди пребывали в фантазиях о том, что их система подходит для всех, потому что люди везде одинаковые. Авторитарные тенденции — это пережитки прошлого, которые отпадут сами собой, как только необразованные руководители и их дремучие народы услышат рациональные аргументы в пользу либерализма, демократии, прав человека и так далее. Вот только почему дикари не прислушиваются к голосу Разума?

В этой серии текстов будет предпринята амбициозная попытка описать режимы коллективного Запада и коллективного Путина: как они работают, какой тип элит ими управляет, какие у них отличия, что у них общего. Первоначально я планировал писать о настоящем и ближайшем прошлом, но потом стало понятно, что этого недостаточно. Из небольшой зарисовки о противостоянии современных российских и западных элит, а также специфике их политических режимов, вырос сравнительный анализ институтов, корни которых, как мы увидим, тянутся из Средневековья. Но и этого оказалось недостаточно, ведь институты тоже имеют ряд более глубоких причин. То, что история Запада и России будут описаны примерно равным количеством символов, не значит, что они равноценны, равновлиятельны или равноживучи. Просто теперешнее противостояние политических режимов РФ и Запада даёт проявиться фундаментальным различиям в типах элит, истории институтов и качестве населения что, в свою очередь, и ведёт к внешним и внутренним конфликтам.

Первые теоретические наброски

Чтобы проанализировать внутреннюю и внешнюю политику крупных игроков на международной арене, нужно попытаться отличить важное от незначительного. Факторы, которые мы выделим — это качество общественной организации и тип элиты. При прочих равных лучше организованная общность побеждает хуже организованную. Успешной организации нужны организаторы — компетентное меньшинство высокого статуса, которое руководит, обладает властью, в общем, влияет на действия большинства. Вслед за социологом Майклом Манном, мы выделим четыре типа организации власти: политическую, военную, экономическую и идеологическую. Выражаясь в околомарксистской манере, их можно охарактеризовать как контроль 1) над средствами производства/воспроизводства норм права и регуляцией правовых отношений, 2) средствами принуждения к соблюдению правовых норм и защите/нападению от/на внешних врагов, 3) средствами производства, распределения и обмена благ, 4) средствами производства/воспроизводства смыслов и моральных норм. О взаимопроникновении, иерархии и концентрации этих четырёх типов власти, которые порой не так легко разграничить, мы поговорим позже. Пока лишь подчеркнём, что для всего многообразия общественной организации необходимы определённые умения, которые мы, вслед за социологом Жаком Эллюлем [Ellul], общо будем называть техниками/технологиями (фр. technique). Технологии позволяют своим обладателям достигать желаемых целей при наименьших затратах времени и ресурсов: строить сложные государственные институты, вводить военные инновации, развивать экономику и создавать и поддерживать у масс мотивацию для подчинения установленным нормам. Развитие технологий увеличивает сложность общественной организации и даёт тем, кто их контролирует, власть, то есть преимущества как перед внешними, так и внутренними соперниками. В последующей серии текстов будет отстаиваться мысль Эллюля: не просто капитализм или социализм, а сам научно-технический прогресс способствует централизации, то есть концентрации власти в руках немногих.

Путь к централизации долог, тернист и загадочен. Но социологу Бертрану де Жувенелю удалось изобразить его в простой схеме. Структуру общества он делит на три уровня: Власть/Центр, социальные власти/вспомогательные центры власти и низы/периферия. Власть (с большой буквы) здесь равняется элите, которая контролирует госаппарат или другие технологии централизованного принуждения и обладает диспропорциональным влиянием. Так как правящая верхушка немногочисленна, ей необходимы помощники в поддержании общественного порядка — социальные власти. Эта меняющаяся от эпохи к эпохе группа (аристократия, придворные, мелкая и средняя буржуазия, чиновники) имеет относительную автономию и власть над низами, что понуждает её защищать своё положение и препятствовать расширению полномочий Центра сверх привычного. Низы (незнатные, пролетарии, меньшинства) почти не имеют ни общественного влияния, ни независимости, поэтому, чтобы изменить своё положение, нуждаются в патроне. Именно посредством периферии осуществляется централизация — как реформистская, так и революционная. Власть, будто бы молотом, бьёт низами по вспомогательным центрам власти, либо же прыткие представители вспомогательных центров предают свой «класс» и смещают действующую Власть, заезжая во дворец верхом на низах. Примечательно, что в обоих случаях периферия чувствует себя освобождённой, хотя по факту просто переходит под прямой контроль Центра, усиливая его, увеличивая разрыв между «нами» и «ними». Но эта пропасть редко остаётся непреодолимой. Уничтожая старые социальные власти, Центр тут же создаёт новые, вознаграждая статусом и/или ресурсами своих союзников. Дальше мы убедимся на исторических примерах, что так как Центр всё же усиливается, новые социальные власти получают от него меньше автономии, чем имели их предшественники. Сложнее организация — меньше автономии.

Теперь рассмотрим модель общества, где централизация дошла до своего предела, например, СССР. На одном конце спектра влиятельности элиты, управляющие войной, политикой, экономикой и идеологией при помощи специальных техник, на другом — массы, подверженные этому влиянию, подобными техниками не обладающие. Эта схема похожа на марксистский анализ капитализма, поэтому вот три наблюдения Маркса, которые, по иронии судьбы, лучше всего описывают коммунистические режимы. Первое: в обществе есть меньшинство, то есть группа, которая обладает диспропорциональной властью влиять на поведение других. Второе: ввиду своего высокого положения элиты, вполне себе по-ницшеански, способны навязывать массам ценности и нормы поведения, которые те принимают за свои собственные, правильные и естественные. И третье, то на что в работах Маркса незаслуженно редко обращают внимание: по мере усложнения общественной организации, которое позволяет элитам ставить перед собой всё более амбициозные цели, власть в их руках концентрируется — общество становится более централизованным. Несмотря на свой во многом реалистичный взгляд на современную им действительность, Маркс и Энгельс смухлевали, когда пообещали отмирание государства, то есть финальную децентрализацию, которая почему-то настанет после большей централизации. Как мы увидим далее, это слабое место есть у многих философов Нового времени.

Чего не скажешь о Жувенеле: он говорит не о социалистической утопии, а о политической метафизике. В философии и теологии под метафизикой понимают незримую, нередко божественную реальность, из которой происходят физические законы материального мира. Как мы увидим, представление о власти как о чём-то трансцендентном по отношению к существующему порядку имеет с действительностью больше общего, чем картина, где народ сам управляет собой или где властные отношения появляются сначала на локальных уровнях и только потом переходят на более высокие. В некотором роде описанная Марксом модель, где есть базис (экономика), что детерминирует надстройку (неэкономику, в том числе идеологию), где есть правящий класс, что использует пролетариев как простые инструменты, метафизична. В том смысле, что некая, часто скрытая, инстанция имеет власть над миром простых людей. XIX век был богат на подобные «конспирологические» теории: у Фрейда и его последователей этой властной инстанцией был тот или иной вариант бессознательного, у Ницше это была воля к власти. Только этим философам подозрения не хватало компании настоящих учёных — основоположника генетики Грегора Менделя и автора теории естественного отбора Чарльза Дарвина. Их последователи, приверженцы синтетической теории эволюции, совместив в XX веке генетику и дарвинизм, сами того не подозревая, подтвердили догадки Маркса, Ницше и Фрейда: есть некая скрытая от глаз реальность, влияющая на окружающий нас мир. И это гены.

Что говорят современные эволюционные биологи? Генотип, то есть совокупность единиц наследственной информации организма в зависимости от сопротивления среды проявляет себя в виде фенотипических эффектов — в поведенческой предрасположенности изменять окружающий мир так, чтобы оставить больше репродуктивно успешного потомства. Этолог Ричард Докинз ввёл понятие расширенного фенотипа и применил его к среде, которую организм изменяет под свои нужды. Гены различных существ проявляют себя не только в строении тела, но и в вырытой норе, построенной плотине и даже теле и поведении другого организма, которое становится средой обитания, то есть расширенным фенотипом паразита. Если признать, что люди — всего-навсего умные животные, эволюционная биология неожиданным образом смыкается с анализом власти Маркса (и Ницше). В стратифицированном обществе одни люди используют других как инструменты, расширенные фенотипы. К примеру, положение российских элит таково, что они имеют диспропорциональную власть над ресурсами и людьми на подконтрольной территории. Им не нужно собственноручно рыть бункер, защищать дворцы и умирать на войне — это за них сделают другие. Такой аутсорсинг грязной работы отличается от пчелиного улья, то есть расширенного фенотипа пчелиной матки, только тем, что Путину даже не надо рожать работников, которые, по наблюдению Маркса, прекрасно воспроизводят себя сами.

Пример РФ очевиден. Но элиты демократического Запада ведь не эксплуататоры: их режимы не такие централизованные, там есть сменяемость власти и правовое государство! Из этих трёх тезисов каждый из последующих на поверку окажется менее верным, чем предыдущий. Позже мы проследим постепенную концентрацию власти в руках немногих, которая не обошла и западные демократии. Там, где есть концентрация власти, есть диспропорциональное влияние на окружающую среду и поведение других людей. Поэтому будет разумно предположить, что в общем и целом массы будут думать и вести себя так, как этого хотят элиты, то есть будут средой, охотно поддающейся изменению. Тот факт, что на Западе власти реже, чем в РФ принуждают граждан силой, но всё равно добиваются желаемого, можно объяснить тем, что их власть имеет не силовой, а манипулятивный характер. Выражаясь языком социолога Вильфредо Парето, в западных элитах преобладают индивиды с инстинктом комбинаций, то есть торгаши и реформаторы, а в РФ (как и в других нелиберальных режимах) — инстинктом сохранения агрегатов, то есть силовики и охранители статус-кво. Позже мы увидим, что на протяжении всей истории российские элиты в среднем были консервативнее западных, причём не так важно, что они охраняли — царизм или коммунизм. Кстати, предложенная Парето теория «инстинктов», или же остатков (итал. residui), отчасти подтверждаются результатами исследований социального психолога Джонатана Хайдта [Haidt] и соответствуют моральным основам (англ. moral foundations) — бессознательным представлениям о должном у либеральных индивидуалистов и консервативных коллективистов соответственно. Естественно, тут тоже не обошлось без влияния генов.

Итак, попробуем всё-таки сформулировать теорию, которая, сможет объяснить развитие Запада и России лучше других. В той же мере как у Парето (и Ницше) бессознательные остатки элит определяют их действия и эксплицитные этические представления, у Маркса бытие, в виде экономических отношений, к которым он в конце концов сводит материальные условия, определяет сознание масс, то есть идеологию как интерпретацию действительности. Это значит, что в развитом, а значит, неизбежно стратифицированном обществе элита имеет привилегированный доступ к технологиям организации власти, то есть к реальному базису, что даёт организованному меньшинству возможность влиять на мысли и поведение неорганизованного большинства. Однако было бы преждевременным считать, что экономика или технология детерминирует всё, что у неё самой нет ещё более глубоких оснований. С точки зрения некоторых экологов, этологов и эволюционных биологов [Hertler et al.], сложность организации, которая даёт власть над окружающей средой — экономический, научно-технический институциональный базис — укоренён в биофизических реалиях. Как неолитическая, так и промышленная революция, а также вызванная ими реорганизация общественных отношений возникает в особенных климатических, географических, биологических и социальных условиях. Как и генофонд, то есть рой генов (англ. gene-swarm), что накапливает организационный капитал, вводит инновации и пожинает их плоды. Поэтому, чтобы понять, почему одни страны богатые, а другие бедные, одни общества атеистические, а другие религиозные, одни элиты либеральные, а другие консервативные, нужно будет рассмотреть множество аспектов, не упустив из виду климат, тип ландшафта, близость к другим народам, популяционную генетику, религию, экономику etc. Продолжение следует.

Источники

Докинз Р., «Расширенный фенотип»: Глава 11. Генетическая эволюция артефактов животных; Глава 12. Гены паразитов — фенотипы хозяев

Жувенель Б., «Власть. Естественная история её возрастания»: Глава I. О гражданском повиновении; Глава VII. Экспансионистский характер Власти; Глава IX. Агрессия Власти против социального строя; Глава X. Власть и плебс; Глава XII. Революции

Манн М., «Источники социальной власти — Том 1»: Глава 1. Общества как организованные сети власти

Ницше Ф., «Воля к власти»: Книга вторая. Критика прежних высших ценностей. I. Критика морали. 1. Происхождение моральных оценок; Книга третья. Принцип новой оценки. I. Воля к власти как познание. f) Сознание; Книга четвёртая. Порода и взращивание. I. Иерархия рангов. 5. Великий человек

Парето В., «Компендиум по общей социологии»: Глава 6. Остатки

Энгельс Ф., «Анти-Дюринг»: Отдел третий. Социализм II. Очерк теории

Ellul J., «The Technological Society»: Chapter I. Techniques; Chapter II. The Characterology of Technique

Haidt J., «The Righteous Mind: Why Good People Are Divided by Politics and Religion»: Part I. Intuitions Come First, Strategic Reasoning Second; Part II. There’s More to Morality than Harm and Fairness

Hertler S., Figueredo A., Peñaherrera-Aguirre M, Fernandes H. and Woodley of Menie M., «Life History Evolution: A Biological Meta-Theory for the Social Sciences»: Part I. Section Metacommentary; Part II. Section Metacommentary; Part V. Section Metacommentary; Part VI. Section Metacommentary