Перечитываю письма и сообщения Марины, 2011-2024, с большими перерывами, но всегда одной и той же интенсивности.

Вот тут ее биография с видимыми заслугами. Но для меня она была в первую очередь человеком и мастером слова.

Мы познакомились на открытии второй Индустриальной биеннале в Екатеринбурге. Меня позвали рассказать о работе арт-критика местным ученым и культурным работникам. Большинство молчало и стеснялось. Марина задавала вопросы и начинала темы, которые склеивали мои расплывчатые монологи во что-то действительно ценное, фундаментальное. И главное, нужное аудитории намного больше, чем тонкости столичного потокового письма. Как будто свет включили в кромешной тьме. 

С тех пор я часто говорил, что Марина — самый умный человек в Екатеринбурге, и на таких, как она, все и держится. Простите меня, остальные свердловские друзья! 

Ниже ее слова — курсивом.

2011. Здесь я послал ей картину из Пермской галереи. 

Художник разыгрывает интеллигента и мученика почти, удел которого — нести груз духовности, а рисование для него — инструмент и епитимья; он не предстает в беретно-богемном образе или в образе труженика-геолога, и тяжесть его груза в том, что шахтера хочется спасать и судить, а просто посмотреть на него как на человека — это как-то мелко и для живописца, и для "заказчика". Это-то и печально.

2012. Здесь мы обсуждаем инсталляцию Макаревича и Елагиной на моей выставке там же. 

Ну я в лужах могу видеть разлитую кровь и не понимать, откуда так много крови, пока не соображу, что это дождевая вода. А тут ведь знаю, что эти могилы — лишь знаки, потяни траву, она не из костей корнями потянется. Интересно, что восприятие моих коллег, их неприятие этой инсталляции как-то обогащает мое восприятие, очень холодное и рациональное.

Однажды в пермском музее я решила, что фигура Христа дышит. Если бы не смотрительница, вот где было бы страшно.

2012. Просто переписываемся о жизни. 

В Украине есть ведущая погоды: красивая, милая, говорит стихами, садистка. Она своим приятным голосом постоянно обещает всем пекло ада и погоду курортов Танзании в квартирах Киева. Подобное скрашивает летнюю тоску, когда воздух недвижим. Екатеринбург зевает. Я хотела написать статью о "Куда бегут собаки", а написала о Дарье Донцовой. Даже они мне прислали письмо с замечанием: текст странный. Ну, можно кивать на погоду.

2012. Обсуждаем, как нас видят окружающие. 

Большинство людей вокруг думает о моем образе жизни что-то фантастическое. Как сказала мне однажды знакомая, послушав мое интервью на радио, посвященное истории детского рисунка, чувство такое, что у тебя пять своих детей (лучше даже не знать, что о тебе думают, а то когда узнаю, расстраиваюсь). Тоже самое происходит с любой дискуссией: все тут же ищут злой личный умысел или думают, что только пять детей дают шанс что-то думать о детском рисунке. Такой военный подход: о жизни можно что-то понять, если был на войне; как будто это так.

2012. Много говорим о детях. 

Сейчас на встрече в библиотеке была шестилетняя внучка нашего завхоза, и она почему-то решила, что разговаривать надо именно со мной, хотя я ведущая этого вечера. Мне попутно пришлось кормить ее сладостями, гладить ее лисицу, объяснять, что такое филармония и постоянно двигать стол, который она пинала ногой. Она славная, очень строгая; когда мы сегодня днем познакомились, она на меня шипела, что я выбросила одноразовый стакан, хотя это был ее стакан, просто пока оставленный на столе. Как видите, редко кто считает, что знакомство со мной — это благо.

… я если вижу детей, то не могу общаться со взрослыми, у меня вообще проблемы в общении со сверстниками, а вот дети славные. Даже удивительно, что боясь высоты, ты из-за ребенка лезешь на стену крепости; ты позволяешь ему много всего, что было бы странным, будь перед тобой взрослый. Хотя, конечно, достает весь день ходить за малышом и отбирать у него ножи, снимать его со столов, чтобы не упал; или слушать музыку из "Звездных войн" и говорить, что это весело, когда нужно работать. Но проходит время, и это действительно весело.

2013. Марина пишет смешное о празднике 8 марта в библиотеке им. Белинского, где она тогда работала. 

Инженер библиотеки поздравил с 8 Марта стихами, и моя коллега вспомнила самое ужасное из прочитанного, восьмимартовского: 

Прекрасное создание,

Позвольте Вам сказать,

Что Вы очарование,

Способное рожать!

2014. О Екатеринбурге. 

В городе ветрено и солнечно, цветут крокусы. Открылся новый музей Эрнста Неизвестного (больше музей имени, чем художника, с кучей лишнего мультимедиаоборудования и контента), несколько новых музейных экспозиций. На выставке о Ленине в раме с книгой, в которой крестьяне думают, подойти ли к голому Ленину, купающемуся в озере, чтоб о жизни поговорить, или не подойти (1967 года издания книжка), завелось какое-то бледное и с усиками насекомое. Шевелилось, как душа. 

2020. О своей работе в Ельцин-центре. 

… если топтаться на почве истории, то или руки опустятся, или станет скучно — неясно, зачем оглядываться, неужели чтобы вспомнить все, что произошло не с нами? Истории очень нужны сюжеты.

Я сейчас все дальше от искусства, а в своём музее сталкиваюсь с разными вызовами: нужно ли сохранять от 90-х все, или можно не очень стараться; будет ли интересен музей, когда умрут все, кто точно знает, кто такой Ельцин. И т. д., и т. п. История сильно проигрывает искусству в убедительности образов, она вообще не про образы, похоже. Поэтому пусть уж то, что прошло, однажды будет забыто. Возможно, тут сильно влияет то, что я сама все забываю, но вместе с тем погружена в воспоминания; живу среди старых вещей и памяти обо всякой ерунде, но у меня нет детей, которым можно передать наследство — может быть, лучшее, что мы создаём, — это дневники и письма. 

2020. О дневниковости. 

Для меня, ведущей дневник, потрясением было его перечитать и понять, что в 37 я думаю также, как в 20, в рутине своих эмоций и реакций я мало изменилась, как думала; так ещё страницы про первую любовь оказались такой фигней: важное событие моей жизни упомянуто вскользь, я не нашла слов, и вот насколько в памяти все болит, настолько в документе ноль свидетельских зарубок. И вот я пытаюсь писать о выставках, которые вижу, а скатываюсь в сны и разговоры с таксистами. Что-то выставки все не нравятся, а таксисты все ведут разные разговоры… Может быть, это все про то, как вырваться из рефлексия о природе искусства в значимую жизнь других (и в свою жизнь с другими, вроде племянника или продавщицы киоска). 

2022. Обсуждаем приглашение одного художника показать работу в Ельцин-центре. 

Война в Чечне сложнее, чем решение Ельцина, Грачева, Степашина, Филатова и т. д., в гражданских войнах всегда не менее двух сторон, и где-то еще есть российское общество, которое оказалось, как мне кажется, равнодушно к этой войне. Но это я говорю издалека, как человек, видевший войну по телевизору. […] Я прошлым летом решилась и съездила в Грозный и Чири Юрт, и в Чири Юрте меня приняли почти за свою, и как будто нет следов войны, и подростки вставали и здоровались при моем приближении, а пожилые люди говорили по-русски очень чисто, а в местной кондитерской можно было купить коктейль и обсудить уклад местной жизни, но в музей Кадырова я купила билет, не стала предъявлять свое музейное удостоверение — тем более, на входе стояли парни с боевым оружием (у нас-то такое запрещено).

2023. О том, как дома. 

[…]И ты со своим “всему нет” тоже встроен в эту систему, но пытаешься переждать. А ещё же рассказ "Срезал" Шукшина в действии, все заполняющие глупость и самодовольство, потому что и правда кто-то пишет доносы.

2024. О том, что остается за пределами дневникового письма. 

Из того, что я не пишу — я не фиксирую, как сама становлюсь кровожаднее и циничнее, сочувствую только близким, а далёким — нет. Тяжело такое узнавать о себе.

В прошлом году читала Гейфорда и Хокни и думала, вот как было бы классно что-то такое о Екатеринбурге написать. У меня такой наивный взгляд на все, но меня что в маленьких американских музеях, что в чешских поражало, с какой любовью они выставляют все, от мазни до крутых картин, или визуально разное. Разнообразие языков. А у нас все располагается по ячейкам и группам и не всегда соединяется. Может, я не права, но как турист я как будто испытываю больше уважения к разному, индивидуальному, не своему, чем как зритель в своем месте.

Марина регулярно поздравляла меня с днем рождения, всегда с остроумными картинками. На последний, 21 сентября 2024 года, прислала такое: 

… В ночь на первое апреля 2025 года не мог спать: бешено колотилось сердце, трудно дышать, во рту сухо. Ничего не помогало, ни чтение научных книг, ни ромашковый чай, ни успокоительное. Списывал на тревогу перед серией ответственных встреч на следующий день, но встреч-то всегда навалом, а вот чувства, что сейчас кончусь, не бывает почти никогда. На утро узнал, что Марина умерла. Она мне как-то в шутку написала, что если бы родилась мужчиной, то была бы мной. Может, той ночью в Екатеринбурге умер такой же человек. Только намного лучше по всем метрикам: эмпатия, наблюдательность, и так далее, и тому подобное. 

Вспомнил, что такое было со мной и раньше, один раз, в ночь на 31 января 2019 года, но не так сильно. Тем утром я узнал, что умерла Саша Новоженова. Когда гаснут сильные маяки, это чувствуется на любом расстоянии. Теряешь ориентацию, и вокруг становится темнее. Заметно темнее. 

Эти фрагменты из Марины, и еще сотня похожих, но пока непубликуемых, важнее, чем будущие трехтомники о нашем общем настоящем. В них напишут про все расклады, тайные переговоры, смерть, смерть, смерть, но будет совсем чуть-чуть про то, как кто-то пытался в этом жить, максимально честно. 

Покойтесь с миром, Марина. В том смысле, что мир (peace) где-то рядом лежит, в соседней могиле.