Create post

«Чужой: Завет» как мета-метафора вечного возвращения.

Нина М.

Появилось немного времени, которое я решил потратить на просмотр вышедшего недавно очередного приквела — «Чужой: Завет». Признаюсь честно, я не претендую на остроту или подробный анализ других рецензий на этот фильм, а также на подробный разбор сюжета или символики — я как раз не хотел бы на этом чересчур подробно останавливаться. По сути, мне просто захотелось записать пару мыслей, возникших после просмотра, и поделиться ими. Вот что из этого получилось.

Прежде всего, есть два основных изотопических уровня интерпретации, на которых я хотел бы остановиться.

Во-первых. «Чужие» всегда отличались некоторой картонностью, однако «Чужие» без Рипли — традиционно этот градус повышают. И хотя тут блестяще играет Фассбендер, остальной актерский состав, а равно и их герои — скорее статисты. Да и само действо подано как-то формально, предсказуемо разворачиваясь по шаблонному сценарию в простую структуру. Все идет наперекосяк с самого начала, недалекая команда случайно ловит сигнал, довольно глупо, но упорно на него реагирует, сталкиваясь с «хтоническим ужасом» истерит, взрывается, гибнет поочередно, демонстрируя полную неспособность к самоконтролю, организованным действиям и адекватному осмыслению ситуации. Все это немножко расцвечено спецэффектами, психологическими ходами на уровне инфузории-туфельки, «неожиданными» поворотами, не выбивающимися, тем не менее, из описанной выше общей логики распаковывающегося сюжета. Опять же, находится одна «вынужденно крутая» тетка (сейчас в исполнении Уотерстон), которая, как атлант, вытаскивает сюжет и остатки компании идиотов на себе. Она образцово-показательно, с помощью строительно-хозяйственного оборудования (я так понимаю, унаследованный со времен Рипли реверанс феминизму и ненависть к оружию — оно всегда оказывается бесполезно, вотличие от трактора), расправляется с ранее неистребимым Чужим, ставшим внезапно столь же тупым и настырным, как унылый ухажер. Затем ее epic win так же предсказуемо инвертируется и превращается в epic fail. То есть, характерная структура сюжета осталась неизменной, несмотря на все финтифлюшки и подмонтированные новые декорации. Эта структура стала чем-то вроде рамы, самой по себе уже не имеющей никакого нового смысла, на которую и навешиваются новые смыслы и идеи. Проще говоря, сам основной сюжет фильма и основной набор героев тут являются декорацией и массовкой. В этом смысле большинство любителей классических версий от самого Ридли Скота или Кэмерона, Финчера и Жене испытают привычное после «Прометея» разочарование, ожидая откровений именно по этой части. Меня это тоже задело — все понимаю, но можно бы ради зрителя быть и немного тщательнее, не поскупиться, сделать картон чуть более дизайнерским, а не таким утилитарным…

Во-вторых. Не априори, конечно, но «Завет» — это очень внятная и с самого начала звучащая отсылка к Ницше — и через беседу Дэвида со своим создателем, и через «Вход Богов в Валгаллу» Вагнера. Сразу приходит в голову парафраз заглавия «Так говорил Заратустра» — «Фильм обо всех и ни о ком». Тут действительно нет среди героев кого-либо, кого можно было бы назвать личностью — только функции. Само же название «Завет» можно понимать двояко — не только в библейско-фрейдистском контексте, как обычно интерпретируют уже классические версии «Чужих», но и как другое откровение, антитезис библейскому. Как откровение Заратустры, например, только по краю которого периодически проскакивает удивленным междометием мысль — «как, разве они еще не знают, что Бог умер?» Или как историю сверхчеловека, так и не ставшего даже человеком. То есть, как эпических масштабов тектонические подвижки, так и оставшиеся незаметным фоном для жужжащей и сосредоточенной на этом жужжании толпы, «incipit tragoedia», которую она не замечает, даже находясь в ней. Именно так остается мимолетным впечатлением, что создатель Дэвида одновременно высокомерен и беспомощен — он чувствует превосходство над своим творением, но и раздавлен им, вечным существом, в которое уже «зашито» все наследие человечества, его культура и все навыки, достигаемые в полной мере только на миг отдельными людьми, да и то путем долгих, мучительных усилий. В каком-то смысле Дэвид, может показаться, и есть сверх-человек, расставляющий все по своим местам одним простым осознанием — «ты создал меня, но я лучше тебя, а кто создал тебя? Где этот Бог?». Ответ человека предсказуем — «подай мне чай!», страх и растерянность, скрытые за внешним превосходством и высокомерием. Но все уже утрачено безвозвратно, тектонический разлом произошел — создатель не выдержал испытания своим творением. И это, пожалуй, главная метафора фильма, стартовая точка рассуждения, имеющего структуру последовательной интепретации, как череды актов творения.

Сам человек есть творение этих самых богов, высшей цивилизации, которые представлены в фильме расой мраморных гигантов (не символическая ли это отсылка, кстати, к западно-европейской классической философии, создавшей наш мир? На это их античные пропорции намекают, да и сам стиль их одежды и т.д.) — логика которых остается так и не понятой, смысл создания так и не открытым, если он был. Трагедия уничтожения этой цивилизации проходит таким же междометием — «боги умерли», остается мимоходом брошенной фразой о чем-то непонятном для тех, кто сейчас тут, люди не осознают свое присутствие так, чтобы задать себе нужные вопросы. Равно, как остается непонятым и желание этой цивилизации уничтожить свое творение.

Но и человечество тоже интепретирует себя в акте творения — создает Дэвида, имея в виду его покорность и надежность, создает его как «внешнее устройство» для обеспечения своего комфорта и компенсации напрягающих функций, позабыв откровение Заратустры, его Завет — « Величие человека в том, что он мост, а не цель; и любви в нем достойно лишь то, что он — переход и уничтожение. Я люблю того, кто не умеет жить иначе, кроме как во имя собственной гибели, ибо идет он по мосту». И в этом смысле сам Дэвид скорее сверх-имитация человека, а вовсе не сверх-человек. Но имитация оказывается куда ближе к идеалу, творящему человеку возрождения (о, эти анатомические эскизы на плотной бумаге, образцы, гербарии, инструменты чучела и т.д.), чем оригинал, состоящий из спящих людей (весьма прозрачная отсылка к хайдегеровскому Das Man, как интерпретации состояния не-бытия), летящих черти знает куда на корабле, чтобы воплотить всего-лишь банальнейшую мечту — построить домик у озера («Что есть счастье мое? Оно — бедность, и грязь, и жалкое самодовольство. Но оно должно быть таким, чтобы служить оправданием и самому бытию!» — «Так говорил Заратустра»). Однако андроид и тут вовсе не обретает самостоятельность и реализует собственную сущность в акте творения, как может показаться, а скорее действует именно как «внешнее устройство» созданное человеком для изменения себя, на которое он сам не способен. Как будто буквально понимая идею Ницше о человеке, как о мосте и переходе, Дэвид создал путем безжалостных экспериментов над доктором Шоу (тоже, кстати, говорящая фамилия) некое сверх-существо, совершенный организм, наследующий признаки человека и выношенный им, но радикально ему чуждый и превосходящий витально — в каком-то смысле тоже сверх-человек. Или пост-человек — практически неистребимая тварь, не умная, но хитрая, быстро адаптирующаяся к любым условиям, неистово жаждущая расти и плодиться, паразитирующая на всем живом. Символично, что именно этот робот-повитуха совершает фатальную ошибку, высвобождая человеческое зло в столь совершенной форме, что оно кажется ему сверх-человеком — сама эта ошибка маркирует многих интерпретаторов ницшеанских идей, как известно из истории ХХ века — «Одна фальшивая нота портит все произведение». И Чужой тут уже вовсе не какое-то инопланетное существо, встреченное в глубинах враждебного Космоса, или творение непонятного гения Создателей — он как раз порождение человеческого Логоса, плоть от плоти самого человека, его интерпретация в очередной итерации. Как видим, с оптимизмом эпохи просвещения тут уже давно покончено, но покончено и с иллюзиями романтизма, философии жизни и всего, что было потом.

Итак, замыкается круг. К человечеству через несколько интерпретаций возвращается его собственный дистиллированный образ галактического супер-хищника и паразита, в бесконечном цикле, даже не приходя в сознание, колонизирующего планеты, выгрызающего из них миллионы тонн ископаемых ресуров, чтобы лететь еще дальше и строить, уже там, деревянный домик у озера. И тут же замыкается еще один круг этой мета-метафоры — мы снова от библейских и богоборческих историй возвращаемся к идеям Фрейда о том, что живет внутри нас и что сдерживала до сих пор цивилизация. Возвращаемся к смыслам «Чужого» времен Рипли, но на новом уровне. Именно об этом говорит Дэвид запертой в коконе, но именно там впервые «проснувшейся» героине Кэтрин Уотерстон — «Спи, я уложу детей».

Это была блестящая, в таком контексте, формулировка, которой можно было бы подытожить кризис целой цивилизации, в лице героини увидевшей свой конец, финальную неудачу. Крах столь же герменевтически непрозрачный для ее творений, как и гибель цивилизации, создавшей человечество — «Все прошло — ты и была мертва и вы все, боги и создатели, давно умерли, а теперь под свою погребальную песнь, «Шествие богов в Валгаллу», вы просто висите в пустоте, погруженные в анабиоз, как коконы гусениц на ветках, чтобы стать огромным супермаркетом для вашей же собственной сущности — эмбрионов отдаленного потомства, унаследовавшего от вас как эту суть, так и смысл вашего бытия». Но история повторится, мы знаем, это. Именно таков в итоге оказывается голос реальности, в которой наш гигантский инкубатор продолжает, пока что, свой цикл вечного возвращения — от человеческого к слишком человеческому и обратно.

«Ну что ж! Еще спят они, эти высшие люди, в то время, как я уже бодрствую: не они мои истинные последователи! Не их ожидаю я тут, в горах моих. За дело свое хочу я приняться и начать свой день: но не понимают они знамений утра моего, и не зов к пробуждению для них шаги мои…» («Так говорил Заратустра).

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Нина М.

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About