НА СТРАННЫХ БЕРЕГАХ «ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ”
«— Зачем вы прибыли в
— Только не лги!
— Ну что ж, я признаюсь. Я намерен реквизировать корабль, набрать людей на Тортуге, чтобы вершить разбой на потребу моей чёрной душе.
— Я же сказал — не лгать!
— Кажется, он и не лжёт.
— Будь это правда, он бы нам не сказал.
— Только если б не знал, что истине вы не поверите».
Эти слова капитана Джека Воробья из «Пиратов Карибского моря» являются превосходным маяком в темных водах темы, ставшей предметом данной статьи. «Самый жалкий на свете пират» на протяжении всех частей кино-франшизы только и делает, что сообщает всем вокруг правду, в том числе и о том, кто он есть такой. Обыкновенно ему никто не верит, и именно это поддерживает бурление того бульона, в котором варятся все персонажи на всём протяжении их истории. Иными словами, история «Пиратов Карибского моря», — история, рассказанная об интерсубъективности.
Концепт интерсубъективности лежит в основании чуть ли не всей психоаналитической теории. Впрочем и для психологической науки он не является проходным. Вспомним хотя бы американскую теорию коммуникации.
Межсубъектные взаимодействия здесь! Межсубъектные взаимодействия там! Межсубъектные взаимодействия везде!
Тем не менее, если присмотреться, становится очевидным, что смыслы, придаваемые этому понятию, в гуманитарных науках не имеют с тем, что разглядел в нём Фрейд, ничего общего.
Интерсубъективность — это далеко не «слащавая радость человеческого общения»(1). Это, отнюдь, не то, что призвано обеспечить наилучшие эффекты коммуникации и поддержать наиболее адекватное и плодотворное взаимодействие между субъектами.
Интерсубъективность не отвечает за подключение субъекта к алгоритмам успеха.
Интерсубьективность, скорее, напротив, обусловливает сбой на уровне социальных ожиданий. Её задействование обнаруживает несостоятельность общественного мнения, банкротство опоры субъекта на логику и разум, выбрасывает процессы за границы социальных закономерностей.
Итак, что же такое эта пресловутая интерсубъективность под углом психоаналитического зрения?
По словам А. Смулянского, это то, «что побуждает субъекта действовать так, как если бы другой мог его действия предвидеть, и по этой причине невозможно решить: то ли необходимо его ожидания обмануть, то ли, напротив, следует их подтвердить, тем самым обманув их дважды»(2).
Феноменологически схема этого отношения со всей отчетливостью проступает в игре в «чёт и нечет». Субъект пытается просчитать ход мысли своего оппонента на два шага вперёд, и загадать вариант, который опережал бы и обманывал ожидания другого.
Здесь можно поставить два вопроса.
1. Зачем люди играют в игры?
2. Почему игра основана на необходимости обмана, одурачивания?
Ответ на первый лежит в области гегелевской диалектики «Раба и Господина». Каждый из нас ведёт перманентную борьбу за признание, ибо «быть-в-мире» нам позволяет только признание в качестве «бытия» Другим. В этом смысле желание — это всегда желание признания: только признание меня в качестве желающего позволяет мне желать, быть субъектом желания.
Кто-то из вступающих в схватку одерживает верх, добиваясь признания другого, того, кто оказывается повержен. В итоге один занимает позицию господина, а другой — раба.
Итак, играя в «чёт и нечет», субъект «думает за» Другого. Это встраивает его в логику, где его желание и становится желанием Другого. Это объясняет ориентированность субъекта по отношению к Другому, его выдвинутость за пределы себя самого. «Однако сказать, что в акте этом субъект предполагает другой субъект, недостаточно, ибо субъект, скорее, сам утверждается в этом акте в качестве другого — в том парадоксальном единстве одного и другого, с помощью которого один вверяет себя другому, чтобы стать идентичным самому себе»(3).
Тем не менее это не объясняет почему же эта связь с Другим неминуемо оборачивается сбоем, промахом, неудачей. Например, в случае раба и Господина… Да, Господин добивается признания раба, но чего после этой победы стоит такое признание, ведь это уже не признание равного (по господскому статусу), что само по себе подрывает в глазах победителя его ценность. Данное положение вещей ставит для Господина фигуру Другого под вопрос. Господин попадает вдовушку, которая делает его позицию не такой уж и завидной.
И здесь мы переходим к ответу на второй вопрос, вопрос о том, почему же всякая игра основана на необходимости обмана, одурачивания? Ведь мы вынуждены признать, что игровые правила существуют для того, чтобы их так или иначе обходить.
Предварительно можно отметить, что субъект прибегает к вероломству для того, чтобы связать чрезмерную тревогу, вытекающую из коллизии, в которой неминуемо оказывается Господин.
Однако, субъекту приходится не только обманывать, но и обманываться самому. Вспомним нашего заглавного героя, воробьиного капитана:
«- Послушайте!
Да, я врал тебе.
Нет, я тебя не люблю.
Конечно, оно тебя полнит!
Я никогда не был в Брюсселе.
Слово «кровожадный» надо произносить через «ж».
Между прочим, нет, я не знаю Колумба, но я люблю клумбы.
Но всё это меркнет и бледнеет в сравнении с тем фактом, что у меня опять увели мой корабль! Смекаете?»
Другими словами, вопрос стоит в следующей модальности: каким образом интерсубъективность обусловливает бессознательное в его фрейдовским смысле, бессознательное как невозможность? Невозможность чего? Невозможность для субъекта подействовать так, чтобы не споткнуться, не остаться, в итоге, в дураках.
В «Вариантах образцового лечения» Жак Лакан описывает интерсубъективность как то, что имеет два уровня, между которыми нет непосредственного перехода. В обоих случаях мы имеем дело с высказываниями, обменом сообщениями, представляющими собой цепочки означающих.
Первый уровень — уровень, так называемой, истинной речи. Здесь субъект обращая свою речь к Другому всегда отталкивается от «ТЫ ЕСТЬ», чтобы получить назад ответ о том, кто же на самом деле «Я». То есть он специально посылает Другому сообщение в обращённой форме, что бы в следующем такте, получив его назад от другого опять же перевёрнутым присвоить себе как то, которое перевернул на самом деле он сам. То есть с одной строев получить от Другого ответ, в, соответственно, и признание. С другой, удостоверить себя как того, кто изначально обращая сообщение, сам управляет этой речью. То есть, удостовериться, что тот, кто получил сообщение назад остался тем же самым, который его и послал. «Можно, таким образом, утверждать, что речь является коммуникацией, где субъект, в ожидании, что другой сделает его сообщение истинным, произносит это сообщение в обращенной форме, а сообщение это, в свою очередь, преобразует сам субъект, свидетельствуя, что он все тот же»(4).
Лакан иллюстрирует это следующим примером: «…когда человек дает слово, и заявления “ты моя жена” или “ты мой учитель” означают в его устах: “я твой муж”, “я твой ученик”…»(5). Подхватывая диалектику Гегеля, затронутую нами вначале, добавим: «ты мой господин» на одном конце отзывается «я твой раб» на другом. То есть тот, кто произнёс «Ты» остаётся тем же самым, кто получает свой статус как «Я».
Но выходит так, что это именно он, изначальный отправитель, перевернул это сообщение и устроил так, что в пункте конечного назначения он оказался не кем иным как «Я». Тем самым, он удостоверился и в своем существовании, и в своей автономии.
Другими словами, эта игра в
Но:
«— В честном бою я бы тебя заколол!
— Ну тогда сражаться честно явно нет резона».
На втором круге эта «истинная» интерсубъективность претерпевает серьезные искажения. Под давлением способности критического суждения, истинная речь оказывается вынуждена мутировать. В этом пункте срабатывает то, что Фрейд и называет вытеснением. Чтобы соблюсти компромисс с логическим формализмом и избавиться от обвинений во лжи она ложь удваивает.
Она создаёт свой аватар, который Лакан называет промежуточным дискурс. Этот вторичный интерсубъективный дискурс оказывается как бы в промежутке между требованием логического времени (измерения) и истинной речью.
В V семинаре феноменологию этой промежуточной, заблудшей речи Лакан выразил анекдотом о двух евреях, когда один из них сообщает другому о том, что он едет в Краков, потому, что он едет в Краков.
Весь комизм данной истории состоит в том, что он говорит изначальную правду, чтобы ввести своего визави в заблуждение, ибо полагает, что тот, конечно же, примет его изначальные слова за ложь. То есть смысл вторичной интерсубъективности состоит в том, чтобы просчитывая ход мысли Другого наперёд, так как если бы говорящий был на его месте, упреждающим образом делать такой ход, который бы его ожидания в конечном счёте обманул. Данный тип высказывания , предъявляемый анализантом во время аналитической сессии называется «пустой» речью, в то время как истинная речь именуется «полной».
Чего же эта речь в итоге добивается? Как мы видим, она отправляется уже не от «ТЫ ЕСТЬ», а от «Я ЕСТЬ».
При этом в итоге, на выходе, адресант все равно получает «Я», ведь он же не только говорит про свою поездку в Краков, но и действительно туда едет.
То есть сообщение отправляется уже не в обращённой форма, а прямотоком. При этом, хот формально, с точки зрения истинности суждения, — это не ложь, но на уровне истинны Другого это оказывается ложью при том двойной.
«— Так ты говорил правду, Джек!
— Я часто так делаю. А вас это удивляет?»
Эта двойная ложь и нарушает то, что является законом желания, законом желания, который в разрезе нашего вопроса раскрывается в двух аспектах:
1. В стартовом отправлении от друговости, когда и происходит ее признание: в отправлении не от «Я», а от «ТЫ»;
2. В принципиальном согласии на обнаружение себя желающим признания во взгляде Другого: то есть, в принятии (признании) того означающего, которое Другой субъекту возвращает; а также самообнаружения себя именно в том месте, в которое сообщение от Другого возвращается.
И эти принципы реализуются только истинной речью.
На уровне же промежуточного дискурса, невротик фукционирующий в логике подозрения, полагает, что Другой ему возвращает обращённое сообщение, например, в виде «Ты не едешь в Краков». При этом, если он в итоге сохраняет намерение туда поехать, получается, что:
1. Другой, ответив на сообщение, субъекта таки признал;
2. Субъект формально не солгал, соблёл условия компромисса;
3. Субъект в конечном пункте назначения сообщения оказался тем же «Я», которое это сообщение изначально и отправило; таким образом, невротик подтвердил свою автономность по отношению к Другому;
4. Но, Другой, таким образом, ошибается, из чего следует, что субъект оказывается вне поля зрения Другого, и, соответственно, нарушая закон желания, полученного было признания задним числом лишается. При этом, одномоментно, и сам Другой лишается статуса поручителя истины, ведь он обнаруживает в себе некое упущение, недостачу, что делает его Другим уже не абсолютным, но барированным, отмеченным нехваткой.
В первом такте, этого алгоритма, такте «уверенности» субъект впадает в зачарованность успехом от проделанного карточного трюка: на воображаемом уровне выходит, что он, как говориться, и рыбку съел, и косточкой не подавился. Теперь, благодаря признанию Другого, он точно знает что он есть, что он жив, что он субъект, наделённый своим символическим местом в этом мире. При этом он ещё и «сам себе режиссёр», ведь он как-будто сам задаёт правила игры, а Другой оказывается лишь стеной от которой отскакивает мячик ответа, обращённого сообщения. Именно в этом смысле невротик навязчивости и умерщвляет Другого, обездвиживает его. Другой для него, конечно существует, и он присутствует в его истории, но он, как бы понарошку, игнорируется. Одержимый всегда «оказывается» не там, где Другой «должен» его застать.
Посмотрим как в таком случае поступает капитан Джек?:
«— Но ты же обычно сбегал с поля боя!
— Вот и нет!
— Вот и да!
— Вот и нет!
— Вот и да! Сам знаешь об этом!
— Вот и нет! Клевета и ложь! Просто я следовал благороднейшей из пиратских традиций. Я полагаю, что сейчас нам следует поступить так же — завязать бой, а потом сбежать».
Как можно видеть, современный субъект непрестанно ведёт бесконечные математические вычисления, результат которых выпадает осадком в наших действия, или же, напротив, в бездействиях, откликается в любом нашем выборе. За любыми, так называемыми непосредственными чувствами, дружбой, любовью, ненавистью, привязанностью, заботой, враждой, за любыми нежными или агрессивными порывами, аффектами, всегда стоит определённый набор логических операции, через которые бесконечно прогоняются бессознательные мысли. Кажется, здесь становится легко понять, что же такое означающие: это нолики и единички, а также формулы; чёт и нечет…
Вспомним, что мы уже сказали об игре в «чёт и нечет»: субъект стремится ожидания своего визави обмануть, вернее обмануть их дважды. Субъект играет с Другим в жмурки, и рано или поздно игра переходит во второй такт, такт «достоверности». Здесь невротика внезапно догоняет мысль, согласно которой если он оказывается не там , где Другой его видит, на самом деле, в той другой, недоступной взгляду этого Другого точке, самого субъекта и не существует. При том, как уже было сказано, под вопросом оказывается и сама фигура Другого: он абсолютен или он недостаточен, не полон, испытывает нехватку? А раз так: обличён ли он властью признавать?. Иначе говоря, субъект вдруг оказывается поставлен перед дилеммой: действительно ли Другой мёртв? А, вдруг, он всё таки жив? А это значит, что субъект скорее всего именно там, куда Другой его до этого своим ответом «поместил». Игра рассыпается. Если Другой обманут, обманутым оказывается и сам субъект. Ровно так же как обманут оказывается и Господин, которому его победа на рабом отныне и навсегда застревает в горле непроходимой костью.
Здесь то субъект и оказывается одураченным своим же собственным Троянским конем с двойным подложным дном. Вот это и есть момент возвращения вытесненного. В этом пункте субъект теряет уверенность и сталкивается с неутешительной правдой достоверности. Он ввергается в тревогу, и, будучи вынужден за признание всё таки зацепиться, пускается на воспроизведение всего цикла высказывания (сообщения) вновь. При этом цепочка истинной речи, как говорит Лакан в ХХ семинаре, не перестаёт «писаться». Однако, самостоятельной возможности прорываться к ней, выйдя из порочного круга «обмана — двусмысленности — заблуждения» субъект лишён.
Во всем этом цикле взятом в скобки и состоит обсессивный невротический симптом, лежащий в основании современной субъектности как таковой. Именно настоятельная неотвратимость бесконечного бега в этом колесе закрывает от субъекта его бессознательное знание, не давая покинуть уровень требования и занять высоты желания. Фрейд назвал это повторением.
При этом, снова и снова прибегая к повторению этих сценариев, субъект загоняет себя во все большие и большие тупики, ещё радикальнее отчуждаясь от себя, и теряя возможность разглядеть за множеством напластований таких симптоматических циклов какой-то просвет. Плодя эти ложные интерпретации сложившегося положения вещей, невротик доходит до самых крайних степеней исступления. Это заканчивается обострением паранойяльности, паническими эпизодами, и в итоге приводит его в кабинет к психоаналитику.
«— Ставьте паруса на совесть! Посрамите дьявола!
— Брасоль реи! Поживее!», погоняет капитан дюжину своих отзеркаленных двойников.
Мистер Воробей!
— Да?
— Как по вашему закреплён этот шток?!», обменивается Джек репликами с самим же собой.
Что это за итог?
Фрейд писал по поводу своего обсессивного пациента «человека-крысы»: «…имеется еще и нечто другое, своего рода делирозное или бредовое образование необычного содержания: родители знали его мысли, поскольку он их высказывал, сам того не слыша. Едва ли мы ошибемся, увидев в этой детской попытке объяснения предчувствие тех удивительных душевных процессов, которые мы называем бессознательными и без которых мы не можем обойтись при научном прояснении непонятного положения вещей. «Я высказываю свои мысли, их не слыша» звучит как проекция вовне нашего собственного предположения, что у него есть мысли, о которых он ничего не знает, подобно эндопсихическому восприятию вытесненного»(6).
Так же и каждый из нас, подобно капитану Воробью, заходит в тупик тем дальше, чем с большей убежденностью в её «правоте» (формальному соответствию логике суждения) рационализирует и интеллектуализирует для Другого правду своей жизни. Нет сомнения, что герой «Пиратов» тем и очаровывает, что говорит складно, хлёстко, не в бровь, а в глаз», говорит правду, которая выжигает глаза, но вот беда: никаких профитов, кроме нарезания всё новых кругов тяжких испытаний, его речи не влекут. Ведь, пускаясь на доказательства этой бесспорной для всякого дельца правды, наша правая рука, во истину, не догадывается о том, что ведает на сей счёт левая. А ведает она нечто совсем «иное», доступ к чему приоткрылся впервые Фрейду, и теперь раз за разом открывается всякому, кто решается перешагнуть порог кабинета своего аналитика.
1. А. Смулянский, «Активизм и достоверность», лекция семинара «Лакан-ликбез». (2019)
2. Там же
3. Жак Лакан, «Варианты образцового лечения», статья. (1955)
4. Там же
5. Жак Лакан, Семинар V, Образования бессознательного. (1957-1958)
6. Фрейд З. Заметки о случае невроза навязчивости. (1909)
