Есть мнение, согласно которому в определенных аспектах наша страна отстает от Западной цивилизации как минимум на десятилетие. Именно так случилось с возможностью открытого обсуждения (и культурной репрезентации) отношений, выходящих за пределы гетеронормативности — пока Дэвид Боуи примерял на себя андрогинные образы, вполне открыто касаясь своей предположительной бисексуальности в интервью, на советском пространстве соответствующие темы представляли собой табу. Лишь с началом Перестройки то, что раньше игнорировалось и замалчивалось, стало возможно обсуждать публично. Постановка “Служанок” Жана Жене, каминг-аут певца Бориса Моисеева, группа Тату, Ночные Снайперы — относительный расцвет квир-тематики в культуре продолжался до начала нулевых. На смену анархическим 90-м пришла деловая респектабельность, а позже — уклон в сторону консерватизма и “закручивания гаек”, апофеозом чего стал запрет т.н. “пропаганды гомосексуализма”. В результате у современной российской квир-культуры есть занятная особенность: однополая любовь на экране как бы есть, она читается между строк, но в открытую не демонстрируется и не заявляет о себе.

Возможно, если бы не интернет, то гомосексуальные отношения в современных российских медиа так и продолжали бы быть застенчивым шепотом на фоне транслирующейся во всех направлениях гетеросексуальной романтики. Рунет оказался более подходящей площадкой для самовыражения квир-персон, во многом за счёт анонимности и анархичности его структуры. Благодаря интернету русский человек получил возможность открыто и непосредственно заявить о том, что он гей (и, более того, попробовать найти свою судьбу в бесчисленных пабликах по типу «Гей-знакомства Нижнекамск»). При этом, возможность свободного самовыражения вовсе не стала гарантом внутреннего комфорта и выхода из давящих рамок. Хейтспич, угрозы и оскорбления в сети порой достигают масштабов, сравнимых с теми, с которыми можно столкнуться в офлайне. Помимо “внешних” проблем, связанных с бытовой гомофобией, свободой медиа, свободой самовыражения, можно указать на существование более тонких вопросов — например с проблемой подбора более правильных, более удачных понятий для описания реальности, как окружающей нас, так и внутреннего мира. Это, переформулировав иначе, частный случай проблемы построения карты реальности для конкретного человека.

Возвращаясь к термину «квир», можно заметить, что он звучит немного чужеродно для нашего слуха, менее привычно, чем стандартные формулировки. Казалось бы, почему бы не говорить просто «люди нетрадиционной ориентации» или, в конце концов, «ЛГБТ»? Чем термин “квир” может быть предпочтительнее?

Ответ на этот вопрос не так очевиден. Раньше в английском языке слово “queer” имело негативную коннотацию, соотносимую с нашим словом «пидор». Благодаря борьбе ЛГБТ-активистов за дестигматизацию термин поменял своё значение и стал обозначать все сексуальные идентичности, так или иначе отличные от «нормы».

Как бы это радикально не звучало, я думаю, что “квир” находится за пределами законов, норм и установок гетероцентристской системы. Исторически гетеросексуальные люди, в том числе из академической среды (начиная с Крафт-Эбинга), используя определенные слова, зафиксировали как описывать тех, кто от них отличается. Тем самым они не только сделали подобные обозначения понятными и “очевидными”, но и вписали людей нетрадиционной ориентации в свою подавляющую систему. Термин “квир” же был рождён внутри сообщества активистов, борцов за свою свободу, в самом сердце самобытной протестной культуры, что и сделало его в своем роде уникальным. При этом слово “квир” можно использовать как в качестве замены аббревиатуры ЛГБТ+, так и для того, чтобы описать человека, выходящего за рамки общепринятой теории гендерных идентичностей. Кстати, “queer” можно перевести как «странный» (что соответствует его исходному значению), но в более узком контексте, нежели обычно. Например, нельзя сказать «сегодня на работе я вёл себя квир, потому что выпил много кофе», но вполне уместной будет формулировка «их костюмы и макияж создавали квир-атмосферу на вечеринке».