Расстрел забастовки рабочих в Новочеркасске в 1962 году был засекречен вплоть до 90-х годов. Те, кто отдал приказ солдатам стрелять по своим согражданам, так и не понесли наказания. Историк и журналист Татьяна Бочарова провела свое расследование трагических событий в Новочеркасске. Результатом стала научно-популярная книга «Новочеркасск. Кровавый полдень», в которой она изложила причины и хронику забастовки и её расстрела, свидетельства очевидцев, привела основные документы, которые позволили восстановить правду о том, что тогда произошло. Предлагаем вашему вниманию фрагмент из книги.

Страница книги в магазине издательства «Директ-Медиа»

ПРЕЛЮДИЯ

К 1962 году Новочеркасск являл собой небольшой провинциальный городок с населением 145 тысяч человек. Напрочь забылась его изначальная казачья столичность, и в перечне городов Ростовской области он значился как один из промышленных центров. Это имело под собой основание, так как усиленная индустриализация 30–40 х годов насадила в этом некогда административном и культурном центре области Всевеликого Войска Донского множество промышленных предприятий, из которых самым крупным являлся электровозостроительный (сначала паровозостроительный) завод имени прославленного земляка С.М. Буденного. «На Буденном работаю!» — говорили заводчане. И поселок окрест завода также назывался Буденновским, а позже за ним закрепилось революционное название Октябрьский. К началу 60 х на заводе трудились 12 тысяч человек. К слову, на всех остальных промышленных предприятиях города, вместе взятых, работало столько же.

Непритязательными можно назвать нравы и быт тех времен. Еще помнилась война и послевоенная разруха, но хотелось жить, и рождались дети. Молодые семьи ютились в заводских бараках, снимали комнатки и «углы». В рабочем поселке все знали друг друга. Общими были беды и радости. Пели под гармошку, гуляли, выпивали — не без того… Жизненные запросы также были просты и непритязательны: заработать копейку, потратить на еду, на жилье, на детей. Ели в основном картошку с капустой и другими соленьями, горох, хлеб, иногда молоко. Мясо видели редко. Дорого стоило, и мало его было в магазинах. За продуктами приходилось ездить в ближние станицы и города — Шахты, Ростов.

Рабочая среда не отличалась образованностью. Умники, интеллигенты тогда не очень ценились, и бытовало насмешливое: «Эй ты, в шляпе!». Впрочем, активистов-комсомольцев рекомендовали для поступления на рабфак. В целом же рабочий люд представлял малограмотную массу, едва имевшую неполное среднее образование.

Особую характеристику работников НЭВЗа обусловила сильная текучесть кадров. Только за пять лет, с 1956 года по 1960 й, с завода уволилось 19 тысяч рабочих. Условия труда были тяжелыми, зарплата невысокой, жильем, детскими садами семьи не обеспечивались. Люди нанимались на работу и, вкусив все эти «пряники», увольнялись. Поэтому администрация НЭВЗа была вынуждена принимать всех без разбора. Среди них были и люди, только что вышедшие из тюрем. Впрочем, вспомнив «от сумы и от тюрьмы не зарекайся», понимаешь, что каждый может изведать этот горький хлеб. А уж в послевоенные годы получить судимость не составляло особого труда. В тюрьмы отправляли даже малолеток за то, что, например, собирали колоски на поле после жатвы. Всего же на 1 июня 1962 года в Новочеркасске состояло на учете 1586 человек, ранее осужденных за уголовные преступления. Но именно в 1962 году по сравнению с предыдущими годами в городе отмечали уменьшение преступности.

Любое глобальное событие происходит на основе меньших, одномоментно сконцентрированных, совпавших по времени и месту, каждое из которых в отдельности, само по себе, мало что значит. Так, отдельные неполадки оборудования и действия людей синхронно соединились в Чернобыле и привели к катастрофе, накопившийся газ и случайная искра порождают взрыв, в огромном свободном пространстве воздуха и моря сталкиваются самолеты и корабли. Как будто кто-то специально готовит почву и обстоятельства, выбирает время и место. И собирает жертвы. Как будто действует некая энергия связи и кто-то невидимый подносит запал.

Так и в Новочеркасске. К июню 1962 года именно здесь локально сконцентрировалась и накопилась взрывная масса. К вышеуказанным местным обстоятельствам следует добавить общие для государства причины, порождавшие недовольство народа в целом по стране.

После смерти Сталина цены на товары первой необходимости росли. Государство обирало свой народ посредством выпуска и насильного распространения облигаций денежного займа. Люди были также недовольны тем, что за границу на помощь различным странам (не только социалистического лагеря, а и в Индию, Египет и другие страны) уходили средства и товары: «Сами без штанов, голодные, а других кормим!». Но эта политика в какой-то мере казалась оправданной: как же, интернациональный долг. Да и проклятые империалисты зажимают бедную Африку и очень любимую Кубу. Так и пели: «Куба — любовь моя!». Куба размещала у себя советские ракеты, а за любовь платила… сахаром. Единственный продукт, который дешевел.

Холодная война, требуя больших расходов, опустошала государственные закрома. Затягивая пояс на животе народа, власть стремилась оправдать свои действия, подвести под них идеологическую базу. «Лишь бы не было войны!» — соглашались люди и при Хрущеве, и потом при Брежневе, не уважая, впрочем, ни того, ни другого, что проявлялось в особом виде народного творчества — в анекдотах. Пищу для них давали выходки, поступки и высказывания самих вождей. А вот Сталина со страхом и уважением вспоминали втихомолку. Громко вспоминать уже не решались, да и правда о злодеяниях «отца народов» погашала такую ностальгию. Но о ежегодно снижаемых при нем ценах помнили.

В первые годы своего правления Хрущев смягчил драконовские меры по отношению к личным подворьям крестьян и решил развивать сельское хозяйство, по своему понятию, конечно. Так, в 50-е годы существовал налог на каждое дерево: на вишню — один, на яблоню — другой. Весной налоговые агенты пересчитывали деревья. Также учитывалась и каждая корова, от которой необходимо было сдать в год 380 литров молока. И шкуру — со свиньи, с овцы. Если не имелось во дворе этих животных, надо было купить и все–таки сдать необходимый налог. Теперь это отменялось, как и жесткая регламентация деятельности совхозов и колхозов, которым только доводился план по сдаче сельхозпродукции.

Однако либерализация села длилась недолго. Как только личные подсобные хозяйства чуть-чуть вздохнули и стали набирать силу, Хрущев обеспокоился, как бы не появились новые «кулаки», которых так старательно изводили в годы коллективизации. Был снова сделан упор на развитие общественного производства и провозглашена цель: «Догнать и перегнать Америку по производству мяса и молока!».

В декабре 1958 года на Пленуме ЦК КПСС Хрущев изложил свою придумку: выкупать скот в крестьянских дворах. Это должны были делать колхозы, улучшив тем самым свои показатели в животноводстве и избавив крестьян от труда на личном подворье. А в городских поселках и городах вообще запрещалось держать любую скотину.

Вдохновившись кукурузой во время поездки в Америку в 1959 году, советский лидер внедрял ее даже в Сибири, а в хлебородной Ростовской области, например, она значительно потеснила настоящую «царицу полей» — озимую пшеницу. Как следствие такого перекоса, не хватало хлеба, и в муку добавляли перемолотые желуди и другие наполнители.

Однако, попытки поднять уровень производства в сельском хозяйстве административными методами не удавались, не помогло и разделение райкомов на промышленные и сельские. Авралом, призывами и указаниями урожаи не прибавлялись и мясо не нарастало. А крестьянские хозяйства, питающие страну, находились под большим гнетом. Понятие «частник» считалось крамольным вплоть до перестройки 80 х. И даже потом неуважение к частной инициативе и собственному бизнесу так и осталось в сознании людей, выросших по формуле «все вокруг колхозное, все вокруг мое» (ничье, по сути), и не принявших приватизацию и ее последствия.

Тогда же, в начале 60 х, в соответствии с коммунистической идеологией надо было поддерживать идею приоритета рабочего класса, которому могло стать обидно, что крестьяне богатеют, если дать им волю, — так считал Хрущев. Такое вот абсурдное понимание. Ведь тех же рабочих кормило именно село — родительские сумки с продуктами, за которыми ездили каждую неделю. Худо ли, бедно ли, даже кусочек своего огорода и трижды учтенная животина давали пропитание крестьянской семье.

Постепенно в городах волюнтаристские реформы привели к плачевному результату: ухудшилось качество продуктов и уменьшилось их количество, с прилавков магазинов выветрились дотоле обильные разносолы. В воспоминаниях остались бочки с грибами, селедкой разных пород и сортов, мясные и рыбно-икорные деликатесы. Лишь в обилии дробью желтел на полках магазинов бездефицитный горох.

Такая же ситуация была и с товарами народного потребления. Строились станки, ракеты, заводы, плотины. В грандиозности планов и свершений самые обычные бытовые нужды человека отходили даже не на второй, а на еще более далекий план. Не хватало многого, но и то, что было, постоянно дорожало. Общий дефицит дополняли издержки торговли. Товары уходили из–под полы, по блату, перепродавались на рынке втридорога.

Желая стимулировать производство животноводческой продукции, поддержать сельское хозяйство, правительство увеличило закупочные цены на мясо и молоко, но переложило эти расходы на плечи народа, повысив розничные цены. Это стало уже непосильной ношей для «правящего класса» — пролетариата, единственным источником существования которого была заработная плата, потерявшая свою значимость сразу почти на треть.

А ведь через двадцать лет, в 1980 году, в Советском Союзе должен был быть организован Большой колхоз — коммунизм. Без уже не нужных денег, с полным изобилием товаров. Так был обозначен магистральный путь, и никаких помех на нем не должно было быть. Люди верили и, затянув пояса, шли вперед, «к победе коммунизма». Но как дойти к «сияющим вершинам» голодным и униженным?

Экономические предпосылки недовольства в обществе резонировали с общей политической ситуацией. Всего шесть лет прошло после исторического ХХ съезда КПСС, где тот же Хрущев развенчал всемогущего тирана. Одну только капельку выдавили из рабского сознания людей, но и это подняло его с колен. «Я — Человек!» — это должно было звучать гордо, как определил пролетарский писатель Максим Горький. И это звучало. Люди поверили в свою значимость. Хрущевской оттепелью назвали это время. Очень меткая характеристика: не тепло и не холод, а так, временной промежуток между морозами. Но самоощущение людей, несмотря на повальную нищету, было хорошее, в обществе действительно витала некая теплость.

Дух коллективизма, взаимопомощи, искренней дружбы и товарищества царил в основной массе советского народа. Еще оставалась эйфория от победы в Великой Отечественной войне, мир казался незыблемым и вечным. Полет советского человека в Космос (первого в мире!) и другие достижения науки и техники, произведения культуры (фильмы, музыка, лучший в мире балет!) усиливали гордость и оптимизм людей. Сопричастность к этим достижениям чувствовал каждый, даже малограмотный рабочий, и не видевший ничего, кроме своего села, крестьянин. Радио и газеты оптимистично доносили массам выверенную информацию. Пропагандой и умелым воспитанием человека с раннего детства, по всей октябрятско-пионерско-комсомольско-партийной цепочке создавался особый субъект: гомо-советикус. Нивелировались национальные особенности, и народ казался единым, а вся страна — семьей. Исключением представлялись воры, хапуги, начинающиеся диссиденты и склонные к мещанскому, буржуазному образу жизни отдельные «отщепенцы». Об этом негативе предпочитали умалчивать. В печати, в различных выступлениях и на мероприятиях все выглядело хорошо и единообразно. Самому выделяться, высовываться было неразумно, кого надо было — выдвигали.

Казалось бы, с римских времен известны инструкции для управления массами: «Хлеба и зрелищ!», «Разделяй и властвуй!». Второй лозунг умело применялся КГБ, зрелища обеспечивала КПСС, а вот с хлебом становилось все хуже, и это являлось главной причиной зреющего год от года недовольства. Локально по стране нет-нет да и вспыхивали бунты. В Донбассе, Грозном, Кривом Роге, Темиртау и других городах прошли митинги и демонстрации, разогнанные милицией и войсками. Но кто об этом знал? Вера в невозможность насилия была абсолютной, иначе бы страх в зародыше сковал бунт в Новочеркасске.

Базовой причиной забастовки на НЭВЗе явилось повышение с 1 июня 1962 года цен на мясо — на 30%, и масло — на 25%, решение о котором было принято Советом министров 17 мая и объявлено по радио 31 мая и в последующие дни. И обосновано по-иезуитски: «Сложности в сфере сельского хозяйства есть результат нашего бурного роста».

Ситуация на тот момент была схожей по всей стране. Об этом свидетельствуют документы из «Особой папки» ЦК КПСС. Подписанные 2.06.62 г. председателем КГБ В. Семичастным и помеченные грифом «Совершенно секретно» аналитические записки в ЦК КПСС характеризуют реакцию населения на повышение цен. В них приводятся конкретные данные о появлении антиправительственных листовок в г. Могоча и на Петровск-Забайкальском металлургическом заводе в Читинской области, в аэропорту Внуково и КБ 1 г. Москвы, на ст. Хабаровск, в городах Грозный, Пенза, Рига, Киев, Минск, Горький, Тамбов, Пермь, в Архангельской области и в других регионах страны. Докладные пестрят высказываниями отдельных лиц с указанием фамилий и мест работы. Приведены и положительные отклики на решение правительства. Это уникальные документы, передающие как обстоятельства народного возмущения, так и характер эпохи.

Слесарь депо станции Курск Токарев во время обращения ЦК КПСС и Совета Министров СССР к советскому народу подчеркнул: «Хорошее мероприятие. Главное у нас: дешевые хлеб, сахар, мука, крупа и другие продукты. Что же касается увеличения цен на масло и мясо, то это временное явление. Когда их в стране будет больше, цены сразу снизят».

Мастер завода передвижных агрегатов Евдокимов (Курск) заявил: «Очень хорошо, что наше Правительство не скрывает от народа временных трудностей. Когда мы поднимали промышленность, упустили вопросы развития сельского хозяйства. Надо было бы давно провести это мероприятие, тогда не было бы разрыва в ценах».

Рабочая московского метро Костромицкая подчеркнула: «Эта жертва не так велика. Можно поступиться и еще кое-чем, лишь бы не было войны».

Наряду с этим (приведенным выше пониманием и одобрением — Т. Б.) имеют место политически неправильные, обывательского и враждебного характера высказывания.

Дежурная по перрону Павелецкого вокзала Михайлова говорила: «Неправильно было принято постановление о запрещении иметь в пригородных поселках и некоторых селах скот. Если бы разрешили рабочим и крестьянам иметь скот и разводить его, то этого бы не случилось, мясных продуктов было бы сейчас достаточно».

Заслуженный артист РСФСР Заславский сказал: «Мы от этого мероприятия не умрем, но стыдно перед заграницей. Хоть бы молчали, что мы уже обгоняем Америку. Противно слушать наш громкоговоритель целый день о том, что мы, мы, мы. Все это беспредельное хвастовство».

Кстати, Штепсель и Тарапунька, известные комики, позволили себе даже такую шутку: «Где продукты берешь? — Сумку к радиоприемнику привешиваю!»