Авторка: Милана Левицкая

В начале декабря мы собрались на мероприятие «Собирая свой ковен» поговорить о том, как связаны квир и магия. Это был разговор об отношениях власти, которые связывают эти два мира — через опыт стигматизации. Мы обсуждали, почему эзотерика может быть для кого-то стратегией сопротивления и откуда растут ноги у шейминга наших «странных» увлечений.

Зачем нам нужна магия: границы и визы

Есть много разных определений магии, но все их можно объединить в такое: это практика, которая связана с верой, что мы можем контактировать с реальностью, большей чем наше посюстороннее бытие. С чем-то, что мы не можем проверить или доказать опытным путем.

У людей в разные периоды истории была потребность как-то оформить свой эмоциональный и интеллектуальный опыт, связанный с поиском смысла жизни. Мы можем описать это предельно широкой категорией “духовного опыта”: что-то, что не вмещается в функциональные сценарии нашей жизни. Опыт, к которому сложно поставить вопрос “зачем”. Очень часто — не только в предшествующие эпохи, но и сегодня — это аффективный опыт.

Магическое мышление — это осознание и ощущение границы между обыденным и трансцендентным (“потусторонним”). Человек осознает наличие такой границы, и через какой-то экзистенциальный или аффективный опыт вдруг осознает, что ее можно пересечь. Но там, где есть граница, есть и опасность. Переход границы — это всегда тревожно.

С какими опасностями связана граница и пограничное пространство?

не пройти,

заблудиться,

не вернуться.

*Вопрос для тех, кто практикует Таро: какая карта в колоде таро символизирует пересечение границы? Аркан 13, Смерть. В основе всякой идеи контакта с трансцендентным лежит осознание смертности — это самый очевидный и “безвозвратный” в нашей жизни переход границы, который никто не описал эмпирически.

Магия — это ритуализация пересечения границы. Это “мои способы пересекать границу”. Мой тип визы.

*Какие мы можем привести примеры перехода из обыденной жизни? В каких из них тебе ярче всего видно, что эти способы индивидуальны? (купание, прием хим.веществ, оргазм, интернет, творчество — а какой у тебя пример?)

Возможность перехода границы связана не только с новым опытом, но и с тем, как этот опыт качественно преображает нас. Переход границы или пребывание в пограничной зоне что-то нам дает. Переход — это поход “за ресурсом” (люди пытаются совершить переход, чтобы обрести смысл жизни, получить силу, получить влияние на ситуацию, получить материальную выгоду, помощь). А когда мы говорим о ресурсе, мы одновременно говорим о власти: ресурс создает ситуацию неравенства, за него конкурируют, его кто-то присваивает.

“Виза” — это не только способ организации перехода, но и способ очертить властные отношения: кто выдает визы, тот и контролирует ресурс. Это касается любого общества: и первобытного, и нашего с вами.

“Посредники в получении визы”: власть и магия по Мишелю Фуко

Чем сложнее социальное устройство, тем сильнее бюррократизируется и контролируется любой индивидуальный опыт. Для наших “ритуалов перехода” это тоже работает.

Во многих сферах человеческой жизни появляется система социального контроля и надзора за индивидуальными переходами: институции, пропуска, посредники. Религиозные институты — посредники между человеком и сферой трансцендентного, которые полностью берут на себя отвественность за практики перехода в обмен на то, чтобы снижать для нас риски. Они гарантируют, что мы “получим визу, “не заблудимся” и “сможем вернуться”. Для общества индивидуализация — это риск. Прежде всего риск маргинализации и безумия.

Конфликт:

• Индивидуальный поиск смысла жизни дает мне свободу.

• Чем я свободнее, тем сложнее меня подчинить и эксплуатировать.

• В нашем мире 99% ресурсов принадлежит 1% населения: без подчинения и эксплуатаиции такая диспозиция невозможна.

“Бинарная пицца”: куда положить наш индивидуальный опыт?

Большая часть культур, которые существуют или когда-либо существовали, можно описать через бинарные структуры: “да или нет”, “черное или белое”, “существует или не существует”, “живой или мертвый”, “женский или мужской”, “добрый или злой” и т.д.

Почему эта бинарная структура имеет такое огромное значение, чем она удобна? Тем, что она идеальна для обоснования иерархии.

В бинарной логике все феномены, которые нас окружают, все проявления человека в социуме, можно распределить на “пицце” двоичного кода: есть центр, начинка, и есть периферия, корочки. Центр это мейнстрим, периферия — это маргинез. Центр — это власть, периферия — отсуствие власти. Центр освещен, прозрачен, понятен, периферия затемнена, плохо просматриваема, невидима. Она затемняема центром (маргинализируема), и она сама затемняет себя (усвоение маргинальности) — часто из соображений безопасности. Центр обладает субъектностью, он имеет право простирать взгляд на периферию, изучать ее, препарировать, маркировать, изолировать, уничтожать.

*Если мы будем готовить “пиццу” культуры в нашем с вами обществе, здесь и сейчас, подумай, что стоит в центре, а что на периферии в теме гендера? А знания? Где находится на пицце наука, религия, магия, где находится гомосексуальность и гетеросексуальность, где находится трансгендерность, гендерная небинарность? Где находятся разные возрасты? А если мы будем готовить “пиццу” из другой культуры или другого века — останутся ли эти ингридиенты там же или куда-то передвинутся?

Идея о том, что наш субъективный духовный опыт должен находится на периферии окончательно закрепилась в 17-18 веке. Это время институализации научного знания в европейской культуре.

В это время складывается идея рациональности как социального блага. Появляется формула “я мыслю значит существую”. Европейская цивилизация поглощена фантазией о том, что наш несовершенный человеческий разум может быть очищен от аффектов и субъективности. Идеальный субъект — это бесстрастный и полезный субъект.

Именно в это время (совершенно не случайно) в мировой истории происходят две очень важные вещи, которые на многие века вперед определят наше существование в бинарном и иерархичном мире:

• формирование национальных государств

• постепенный переход к капитализму.

Третьим гвоздем в крышечку этого гроба становится культ рацио.

Теперь мы а) не можем перемещать наши тела без разрешения государств, б) обязаны работать, чтобы поддерживать государственную машину (наше тело не только не имеет права бежать, но и заложено как средство производства, оно больше нам не принадлежит), и в) это все логично и умно, а если вам так не кажется, то вы “сумасшедший” и вас надо исправить.

Немного позже мы обсудим, почему “сумасшедший” — это очень важная роль в обсуждении власти, и в понимании того, как она связана с магией и квиром.

Что же было не так с ведьмами?

17 век — это окончательное офомление культа рацио, но, конечно, начинается все раньше.

К 10 веку функцию организации риуталов перехода в европейской культуре берет на себя христианство. Почему? До феодалов доходит, что это очень удобно — когда социальное неравенство и неограниченная эксплуатация одних людей другими подкрепляется каким-то единым трансцендентным смыслом, духовной идеей. Это помогает людям сублимировать свое напряжение от социального неравенства, и подавляет свободную волю, и одновременно оставляет мало лазеек для индивидуализации. Институализация религиозного опыта превращает религию их духовной практики в социальный институт управления массами.

В 11, 12, 13 веке христианские идеологи начинают выпускать огромное количество текстов, которые как бы посвящены религиозной морали, но на деле они посвящены управлению массами с выгодой для феодала. В этом моменте есть подсказка: мораль это вообще социальная категория, слово “moralis” вводит еще Цицерон в Римской империи, и оно означает “традиционное поведение, свод социальных норм”. Несмотря на это, религиозная мораль апелирует всегда не к социальному, а к духовному: христианская культура ставит знак равенства между духовным и удобным для сохранения статуса кво в сообществе. В тексты о религиозной морали попадают разные правила по распределению социальных феноменов на пицце бинарности. Правила для обнаружения маргинального.

Начиная с 13 века на обочину хронически попадают такие персонажи как:

• еретик (не признающий официальную церковь в качестве единственного посредника),

• сумасшедший,

• нищий/больной,

• гомосексуальный (и весь квир вообще),

• колдун/ведьма,

• еврей.

К 15 веку эти категории сливаются в одну: обладание одним признаком автоматически может означать обладание всеми или некоторыми.

*По такому принципу был придуман пропагандистский прием под названием “кровавый навет”: в 15 веке он применялся в Испании государством против евреев: это были сплетни про то, что евреи якобы “расчленили и съели испанского ребенка” (т.е. нарушили социальное табу), и тут же к этому мифу прирастали подробности о том, что они “сделали это для черно-магического ритуала, в котором также присутствовал ненормативный секс, и мотив нечестного обогащения или навеления порчи/болезни”.

А какое интересное событие началось в 15 веке и завершилось как раз к 17-му, когда появились государства, капитализм и культ рацио? Конечно же, гонения на ведьм и инквизиция. Это удивительное время, которое левой мыслью и феминистской теорией считается а) кирпичиком в фундаменте капитализма, который привел к отчуждению и эксплуатации всего и вся, и б) первым зафиксиованным в исторических хрониках фемицидом.

По разным оценкам за 2 века на европейском континенте инквизиция могла убить от 40 до 100 тысяч человек (среди которых было огромное количество женщин, и среди которых также отдельную группу составляли квир-персоны). Еще больше человек в этот период потеряли свою собственность из–за репрессий в отношении маргинализированных групп.

Квир, заслуживающий наказания

В конце 15 века создается документ — квинтессенция мизогинии и фаллоцентричной паранойи — книга “Молот ведьм”. Ее создали два монаха доминиканца, Якоб Шпренгер и Генрих Крамер. В книге они очень подробно и скрупулезно объясняют, почему и как за все плохое отвечают женщины, и еще более подробно и изощренно фантазируют про то, что же с ними следует делать по такому случаю (это очень параноидальный текст, в котором мужчины сублимируют подавляемые садистические эротические фантазии, и в котором главным “врагом” человечества объявляется свободное эротическое желание). Фактически, согласно логике Крамера и Шпренгера, любая женщина, имеющая контроль и власть над собственным телом и желанием, должна быть наказана и уничтожена, т.к. она представляет собой угрозу фаллоцентричной культуре.

Не удивительно, что образ ведьмы становится символически значимым для женского движения, ведь он напрямую связан с сопротивлением патриархатному гнету и борьбой женщин за право на свое тело. Феминистка Сильвия Федеричи в своей книге «Калибан и ведьма: женщины, тело и первоначальное накопление» описывает экономическую и патриархатную подоплеку этих процессов. Масштабные репрессии против женщин нужны были для того, чтобы закрепить их подчиненное место в новом порядке. Если мужчине надлежало стать пролетарием и полностью отдать себя производству, то женщина должна была взять на себя всю остальную работу: вести хозяйство, растить и воспитывать детей, ухаживать за пожилыми родственниками и т. д. Причем делать это ей полагалось бесплатно. Возможность контролировать свою репродуктивную функцию, работать, самостоятельно распоряжаться деньгами, иметь возможность уйти от мужа — все эти желания становились «странными» и делали женщину объектом преследования как ведьму.

Инквизиция также была инструментом гомофобного насилия. Гомосексуальность приравнивалась к ведьмовству, в некоторых странах, особенно в странах Северной Европы, в 16 веке за ведьмовство было казнено больше мужчин, чем женщин. Многие из них были обвинены в ереси и колдовстве, и в этих обвинениях также присутствовали обвинения в гомосексуальности или других ненормативных сексуальных практиках.

Логика преследования квира как опасной субъектности лежит в экономичнеской плоскости. Цисгетеронормативный сценарий гарантирует самовоспроизведение “живой собственности” феодалов и сохранения текущей власти: феодалу, а позже и обезличенному государству нужно, чтобы рабы и солдаты рожали новых рабов и солдат — это гарантирует сохранение властной системы. Если я начинаю критически осмыслять это и обращаюсь к таким субъективным категориям как любовь или желание, я подрываю государственную безопасность. В этом вопросе мало что изменилось для наших стран сегодня — точно такой же логикой в 20 и 21 веках пользуются диктатуры и автократии, чтобы репрессировать квир-сообщество. Квир становится не просто индивидуальным выбором, но и тактикой сопротивления. Квир противоречит идее коллективного тела и массового сознания.

Что дешевле при капитализме: лечить или сжигать ведьму?

В течение 16 века охота на ведьм и борьба за “нормативность” приобретает колоссальный размах. В Европе лидируют Германия и Испания, особенно Германия, которая в это время состоит из огромного количества удельных феодальных княжеств, лидеры которых ведут отчаянную борьбу за власть, и уничтожают друг друга с помощью обвинений в ведьмовстве. Доходит до того, что в некоторых городах-государствах сжигают по ведьме каждые три дня. Утешительно видеть, что репрессивная логика подавления индивидуальности всегда начинает жрать сама себя. Если в 15 веке немецкие суды над ведьмами приговаривали к сожжению маргинальных персон, то к концу 16 века маховик репрессий так разогнался, что сжигать за ведьмовство начали тех, кто стоял у истоков первых судебных процессов: судей, охотников на ведьм, членов магистрата и их семьи.

Еще немного грустного о масштабах таких процессов: в середине 16 века Нидерланды являются испанской колонией. Чтобы погасить там протестные настроения король Испании Филипп II издает указ, в котором обвиняет всех жителей Нидерландов в колдовстве и ереси и приговаривает к смерти. Многие приговоры действительно были исполнены. Это — тактика радикального запугивания, когда преступником по дефолту был признан каждый и карательные органы могли рандомно преследовать жителей, чтобы сломить их боевой дух.

На исходе 16 века экономика некоторых городов Европы пострадала настолько, что правителям приходится повсеместно сворачивать программу Инквизиции, просто чтобы спасти торговлю. В 17 веке наступает “переломный момент”, когда становится очевидным: невозможно массово убивать людей и одновременно жить за счет их эксплуатации. Набирающий обороты капитализм учит государство задавать вопрос о том, как извлечь выгоду из репрессий. Ведьмы, квиры и другие “маргиналы” с претензией на индивидуальную трактовку социальных норм из грешников становятся преступниками, больными и/или сумасшедшими.

В 15 веке европейская культура смотрит на безумие двояко. С одной стороны, это плохо (глупо, грех, неполезно, дьявол и тд), но с другой — безумие связано с экстатическим мистическим опытом, оно может быть способом перейти границу (безумным приписываются мистические свойства, мудрость — это колдуны и провидцы). В 16-17 веке остается только критическое отношение к безумию: оно неудобно, т.к. оно не подчиняется*. Оно также неудобно, т.к. напоминает людям о власти природы, а значит, и о том, что власть государства ограничена. Аффективное, безумное приравнивается к животному — и оно должно быть подавлено**.

*Подробнее о том, как просиходит этот процесс перехода и что означает сумасшествие, болезнь и тюрьма для капитализма, можно прочесть в книгах Мишеля Фуко “История безумия”, “Надзирать и наказывать” и др.

**Справка для тех, кто практикует Таро: эта идея воплощается на аркане Сила, особенно на более ранних версиях колоды (там животное физически истязается, например, его бьют палками или рвут ему пасть руками).

К 18 веку на смену инквизиторскому нарративу “вины перед богом” пришла карательная психиатрия с ее нарративом “вины перед социумом”, при этом логика обращения с личной свободой не изменилась. От носителей “маргинального опыта” требовалось признание вины и раскаяние в своей “испорченности” для общества. Т.е. неважно, что физически делали с телом: сжигали как в 15 веке или помещали в лечебницу в 18 веке — и в 15 и в 18 веках важно было, чтобы носитель или носительница “маргинальных убеждений” признали дискурсивный порядок и покаялись, отказались от себя и признали при свидетелях, что эксплуатация, власть и несвобода логичны, а они — свободные индивиды, носители субъективного желания и опыта — нелогичны и неправильны, и что они подлежат исправлению.

В национальном капиталистическом государстве создаются три машины для подавления индивидуальной воли: сумасшедий дом, тюрьма и больница. Неудивительно, что дальнейшем эти учреждения становятся последним пристанищем многих открытых ЛГБТ+ людей, а также конвейером “исправления” женщин, несогласных с патриархатной повесткой.

Магия возвращается, патриархат не сдается

В 20 веке европейская культура несколько раз пережила бум интереса к магии и колдовству. По времени они примерно совпадали с этическими кризисами, которые переживала западная культура, осмысляя две мировые войны, а также с возникновением в национальных капиталистических государствах движений сопротивления патриархатному порядку. В начале века это суфражизм, в 60х годах это сексуальная революция и феминистское движение, антикапиталистическое движение, экодвижение.

Это время, когда люди снова обращаются к духовным, спиритуалистским практикам как к практикам сопротивления эксплуатации, гендерным стереотипам, государству, потребительству. Феминистское движение ищет возможность переосмыслить и переозначить гендерные роли, которые нам предлагает патриархат, и мифология и фольклор дают доступ к сильным женским или гендерно-неконформным персонажам. Оказалось, что традиционные культуры могли быть не только источниками патриархатных стереотипов, но и источниками поддержки, солидарности, смелости. При этом образы, которые почерпываются в фольклоре, уже узнаваемы: если принести их в массовую культуру, их не нужно объяснять.

Со времен инквизиции прошло 5 веков, а белый богатый цисгетеромужчина у власти продолжает бояться, что “эта сумасшедшая женщина выйдет из–под контроля и оторвет ему член”. В 20 веке женщине, которая борется за равную оплату труда нужен яркий и понятный “без слов” образ для первых полос газет, чтобы он не сомневался — действительно оторвет. Классическим примером того, как фемдвижение использует эту ролевую модель “сумасшедшей ведьмы-квирухи” стала “ведьмовская” антикапиталистическая акция феминисток на Уолл-стрит на Хэллоуин 1968 года: фемгруппа WITCH (международный женский террористический сговор из ада) сделали перфоманс — они прошлись по главной финансовой улице и “прокляли” многие корпорации. Эта перформативная акция выхода из–под контроля очевидно так фрустрировала мир серьезных белых мужчин, что на следующий день действительно произошел обвал фондового рынка.

В 60-е годы в квир- и фем-комьюнити также распространился интерес к реальным магическим практикам. «Новое язычество», или Викка, хорошо легло на идеи экоактивизма, сексуальной революции, освобождения женщин. Например, для антикапиталистического экологического движения очень важной была параллель между эксплуатацией женского тела и эксплуатацией природы. Для ЛГБТ+ комьюнити было важно, что спиритуализм расширяет гендерные рамки и легализует сексуальное желание.

При этом все равно важно понимать, что у этих “эмпауэрмент образов” в 60-е были ограничения и рамки. Например, родоночальник английского виккантва Джеральд Гарднер был гомофобом, а многие из лидеров викканского сообщества в те годы были правыми политиками. “Сепаратистское викканское вижение”, Дианическая викка, сформировалась в 60-е из критики правой викканской повестки вокург идеи свободы женского тела, но к в 80-90-ым годам стало очевидно, что у Дианической викки повестка TERF.

Квир + магия + капитализм = капитализм

Немаловажную роль в том, что квир сообщество так подружилось с магической эстетикой во второй половине 20 века, сыграла гомофобная цензура. В конце 30-х гг в США начал действовать кодекс Хейса — цензурный кодекс для киноиндустрии. Он просуществовал до конца 60-х. Согласно правилам Хейса гомосексуальность могла изобрадаться на экране только в негативном и отталкивающем ключе, а “социально-опасным элементам” нужно было приписывать квирность — как намек на злую природу персонажа. После 60-х квиры с гордостью начали присваивать свои “страшные антигероические роли”. Общество сублимировало в эти образы свой страх, а сообщество присваивало его и тем самым укреплялось. Фактически, квир сообщество возвращало себе власть и видимость через присвоение негативных образов, в которые их загоняла цисгетеронормативная цензура.

В 90-е эти образы наполнили поп-культуру, но это была скорее уловка самого капитализма. Он сделал их продаваемыми — для этого их пришлось лишить зубов и сексуализировать: исключить маскулинность и мужскую гомосексуальность, оставить феминность и поместить ее под мужской взгляд (популярный кинообраз ведьмы в 90-е годы — это феминная ведьма-лесбиянка словно из порно для гетеросексуальных мужчин). Тем не менее для многих квиров, которые росли в 90-е или ранние нулевые годы это были образы, несущие эмпауэрмент, тк они давали квиру видимость после десятилетий молчания.

20 век фактически стал “переоткрытием” магии как практики сопротивления и индивидуализации. Но капитализм тоже развивается и, развиваясь, он проникает во все сферы жизни человека. Сегодня у нас нет такого “личного”, в которое бы не проникла капиталистическая логика. С точки зрения бинарной системы капитализм — это центр, рынок, прибыль — это центр. Все, что нельзя капитализировать — маргинально. Но развитый капитализм очень “жадный”, в отличие от феодализма 16 века он ничего не “выбрасывает”: сегодня он пытается съесть даже корочку, при этом не оставляя ей никаких прав. Как итог: даже ранее маргинальные практики и идеи продаются и становятся частью потребительских стратегий привилегированных белых людей. Это такой “ризомный” капитализм — он проникает даже в сами практики сопротивления себе же.

Это касается магических практик, искусства, сексуальности, традиционных культур. Так работают механизмы культурной апроприации, пинквошинга, квирбейтинга. Сегодня капиализм может продать нам любую ранее “маргинальную” практику, за которую люди из маргинализированных групп могут лишиться поддержки, работы или жизни. При этом положение реальных носителей продаваемого как “изюминка” маргинального опыта не улучшается или улучшается минимально. Выгоды получают корпорации и привилегированные классы, для которых подобная покупка или тиражирование не несет за собой рисков практиковать свободомыслие — магия, квир или элементы традиционной культуры не будут угрожать их капиталу или статусу.

Иллюстрацией того, как привилегированные группы капитализируют опыт маргинализированных групп и получают с них дивиденды — это и сама история создания классической колоды Таро, которую мир узнал под именем колоды Райдера-Уэйта. Уильям Райдер и Артур Уэйт — это два белых образованных и мужчины из мира бизнеса (Уэйт был редактором журнала, а Райдер издателем), которые участвовали в большой “рекламной кампании” магических практик в Англии в начале 20 века. Уэйт практикует мистицизм, но он имеет достаточно высокий социальный статус: он хорошо образован, он имеет доступ к большому массиву знаний и текстов о мистицизме разных эпох, он признан как ученый и издает собственный журнал. Он компилирует информацию о более ранних колодах таро, которая пришла в 20 век как сказка из эпохи Возрождения, и нанимает квир-персону из мира искусства, феминистку, небелую художницу и актрису Памелу Коллман-Смитт, которая тоже увлекается мистицизмом, для создания 78 иллюстраций по мотивам его интерпретации оккультных текстов. А после договаривается с издательством еще одного белого богатого мужчины, Уильяма Райдера, владельца семейного издательского бизнеса. Вместе они создают продукт под собственным брендом для популяризации и продажи высшим слоям общества: образованным скучающим богатым белым людям, которые покупают “инструкцию к ритуалу перехода”. Стоит ли добавлять, что Памела Коллман-Смитт умирает в нищете и забвении, как и многие из прототипов персонажей ее рисунков — ее современни_цы из английского арт и квир комьюнити.

Капитализм поглощает практику сопротивления, сливается с ней — и делает ее своим союзником. Т.е. даже сопротивляясь, мы с большой долей вероятности в какой-то момент начинаем производить властный нарратив.

Почему же магия все еще может оставаться частью наших стратегий сопротивления? Например, потому что наши духовные практики могут помочь нам найти “свой ковен”, почувствовать принадлежность к своему сообществу или вернуться к самим себе. А также потому, что эти практики имеют долгую историю подавления, а значит являются для нас частью коллективной исторической памяти: они неразрывно связаны с опытом уязвимых групп, а значит, могут помочь нам сохранять и подсвечивать истории жизни и смерти людей, чей опыт был похож на наш с вами.