В мемуарах Михаила Семенова “Вакх и сирены” встретилась любопытная история про князя Вову О. Этот молодой человек в составе небольшой группы русских студентов аристократического происхождения после революционных волнений 1905 года приехал в Гейдельберг получать образование. По свидетельствам Семенова, надо сказать, не всегда вызывающим доверие, Вова был самым богатым и развращенным студентом из России. Его годовой доход достигал нескольких сотен тысяч рублей, которые он беспощадно транжирил. Он вел разгульный образ жизни, каждый вечер его привозили домой мертвецки пьяным.

Так вот, судя по воспоминаниям Семенова, некая девица Соня, приняв слишком близко к сердце заботу о состоянии молодого человека, решила его окрутить. И это, несмотря на то, что о Вове О. шла слава, как о молодом человеке с нетрадиционной ориентацией. Ей удалось затащить Вову в постель и тому, как человеку чести, оставалось только жениться. Молодые вместе с Михаилом Семеновым, ставшим свидетелем их обручения, отправляются на праздничный завтрак. Интересно, что после третьей бутылки шампанского жених начинает посылать воздушные поцелуи молодым студентам, завтракающим в соседнем зале, а невеста нежно склоняет головку на плечо автора сего мемуара.

Этот достаточно проходной рассказ Семенов обрывает на интриге: “Жизнь этой трагикомической пары, Вовы и Сони, столь богата разными приключениями и неожиданностями, что заслуживает целого особого романа.” Лучшего чем эта фраза повода для того, чтобы пробудить во мне жажду исследователя, трудно придумать. Мне тут же захотелось подробнее разузнать о судьбе Вовы О.

***

В сносках к книге Семенова отмечено, что Вовой О., вероятно, был Владимир Сергеевич Олив — 1884 год рождения, камер-юнкер, титулярный советник, предводитель дворянства. Кстати, из Wikipedia мы можем узнать, что отец Вовы — Сергей Васильевич Олив — человек уважаемый и известный, генерал от кавалерии, главноуправляющий Ведомством учреждений императрицы Марии, член Государственного совета.

Но про интересующего нас Вову в Wikipedia практически ничего нет. Узнаем только лишь, что он окончил в 1909 году Александровский лицей; до революции проживал в своём имении, в селе Алексеевка; стал последним малоархангельским предводителем дворянства.

По другим ссылка поисковика мы находим, что Владимир Сергеевич был начальником передового отряда Красного Креста. А также, что 11 октября 1918 года его очень хотело увидеть ВЧК, но Олив не был найден. Упоминается, что наш герой эмигрировал в США (Нью-Йорк), имея на руках двух дочерей. И больше ничего.

***

Нашего героя в студенческие годы окружали люди, среди которых принято было писать дневники и воспоминания. Кое-что удается разыскать в этом направлении.

В частности граф Валентин Платонович Зубов один из участников того аристократичекого вояжа в Гейдельбергский университет, в будущем искусствовед, доктор философии, основатель Института истории искусств, в своих мемуарах «Страдные годы России (1917–1925)» пишет:

«Вскоре начались студенческие забастовки, актовый зал превратился в арену для политических митингов, некоторых правых профессоров пытались оскорблять действием, например Александра Ивановича Введенского. Я на это смотрел до осени 1905 года, когда в один прекрасный вечер мне позвонил по телефону мой товарищ Володя Олив и сказал, что он через несколько дней едет в Гейдельбергский университет. Не долго думая, я ответил: «Ну, и я поеду». Нас для начала собралось четверо: Владимир Сергеевич Олив, Михаил Михайлович Охотников, Сергей Львович Бертенсон, сын лейб-медика, и я; позже прибавились другие. О немецких университетах и их жизни мы имели весьма малое понятие и первый семестр вели себя, как дикари.»

***

Есть воспоминания еще одного участник гейдельбергской четверки — Сергея Львовича Бертенсона. Интересно, что он после революции служил в МХТ, а в 1928 году отбыл в отпуск в США и оттуда не вернулся; позже он работал сценаристом в Голливуде. Вот, что он пишет в мемуарах, опубликованных в 1957 г.:

«Однажды, в разгар всего этого хаоса, отец мой, совершенно неожиданно для меня, заявил, что он решил отправить меня учиться в Германию, в Гейдельбергский университет. Это меня страшно обрадовало: я получал возможность не только продолжать университетские занятия, о которых в то время на родине нечего было и думать, но значительно расширить круг моих научных и художественных запросов. Кроме того, передо мною открывалась перспектива поездки за границу, где я еще никогда не бывал. Для полноты удовольствия я стал уговаривать моих ближайших друзей Охотникова и Олива, которые в это время тоже уже были студентами Университета, разделить со мною Гейдельбергскую эпопею. Оба они с радостью ухватились за эту мысль, но надо было получить согласие их родителей. Отца Олива, строгого и строптивого генерала, как ни странно, мне удалось уговорить очень легко. Он почему-то ко мне благоволил и быстро согласился с моими доводами в пользу поездки. У Охотникова все дела решала мать, находившаяся тогда в имении. Подробная телеграмма, посланная ей моим отцом, в авторитет которого она очень верила, быстро решила все дело, и согласие ее было получено без малейших затруднений. Как только о нашем плане узнал другой наш товарищ гр. В.П. Зубов, учившийся вместе со мною на историко-филологическом факультете, то и он заявил о желании ехать вместе с нами. Все устраивалось как нельзя лучше и приятно волновало предстоящим будущим.

Начались сборы. Сперва послана была телеграмма ректору Гейдельбергского университета о зачислении Зубова и меня на философский факультет, отвечавший нашему филологическому, а Олива и Охотникова на юридический […]

Лекциям и учебной работе я посвящал утренние и дневные часы, вечерами занимаясь очень редко. Зубов предложил мне организовать совместные занятия дома по изучению истории искусства, которое он довольно хорошо знал, и мы регулярно собирались вместе, обсуждая интересовавшие нас вопросы и сообща прочитывая нужные книги и статьи. Большим стимулом для этого являлись лекции профессора Тодэ […]

Тем временем в России политические страсти улеглись. Высшие учебные заведения получили автономию с выборными ректорами и директорами, и академическая жизнь стала входить в норму. Можно было свободно продолжать образование в Петербурге, и потому мои родители написали мне, чтобы, по окончании летнего семестра, я возвращался домой. Моему примеру решили последовать и мои друзья, за исключением Трапезникова, который ждал защиты своей диссертации на степень доктора истории…».

Основная фактура гейдельбергской истории, изложенной Семеновым, подтверждается другими свидетельствами, но, к сожалению, без пикантных подробностей.

***

Упоминание, что Владимир Сергеевич был малоархангельским предводителем дворянства, приводит к еще одному следу. В “Записках белого кирасира” Юрия Константиновича Мейера мы находим воспоминания про Владимира Олива первых революционных лет (1918 года):

“Так в начале лета доживали последние дни помещики в Орле: Матвеевы, Талызины, Боборыкины, Левшины, Куракины, Оливы, Шамшевы, Блохины, Шепелевы-Воронович, Володимировы. Беспечность и непонимание ими надвигавшейся грозы были непостижимы. Так, в дни, когда Ленин боролся со смертью после выстрела Доры Каплан и все газеты исходили бешеной слюной, провозглашая массовый террор, Владимир Сергеевич Олив серьезно развивал мысль об организации своего рода дворянского клуба, где мы все могли бы часто встречаться.”

Еще одна история от Мейера:

“Так вот, комитетом во главе с председателем Губернской земской управы Сергеем Николаевичем Масловым, милейшим человеком и видным членом конституционно-демократической партии, было решено поручить мне руководство изготовлением френчей, с заданием возможно быстрее набрать нужное число швей. Заведующим сапожной мастерской был назначен Владимир Сергеевич Олив. Работницы были набраны весьма быстро. Это все были или окончившие в этом году гимназию и институт барышни, или ученицы 8 класса, свободные во время летних каникул. У Олива рабочий коллектив состоял из гимназистов, кадет и вольноопределяющихся демобилизованного артиллерийского дивизиона.

Что же касается работы, то можете себе представить, что я и Олив могли организовать в таком деле, о котором до этого времени вообще не слыхали.”

Совсем другая жизнь. Про того ли она беззаботного Вову О., что куролесил в Гейдельберге?

***

Не густо я материала набрал… Остается еще одна зацепка — эмиграция в США. Есть базы, в которых можно за нужный период времени посмотреть итоги переписи населения США. Смотрим данные переписи за 1920 год. Пусто. Смотрим данные за 1930 год. Быстро находим некоего Vladimir S Olive из России. Другого имени столь близкого к Владимиру Сергеевичу Оливу нет. Ура, нашел! Но сомнения остаются. У Vladimir S Olive из американской переписи указан немного более поздний год рождения — 1886 год (против 1884 года у Владимира Сергеевича). Кроме того, у него в найденном документе упоминается только одна дочь (1926 года рождения, место рождения — Нью-Йорк). Жена у Владмира С. — Анна (совсем не Соня) сильно моложе мужа (1901 год рождения), поженились они в 1920 году.

В базе переписи населения США за 1940 год данных о Vladimir S Olive я не нашел.

В целом реконструкция до сих пор неизвестного финишного этапа жизни Владимира Сергеевича Олива какая-никакая получается. После революции Владимир помыкался по России. В 1923 году эмигрировал в США. Возможно, из революционной России он уехал раньше и какое-то время находился в Европе (известно, что некоторые члены семейства Олив обосновались во Франции). В США он с женой Анной какое-то время живет в Нью-Йорке, где у них в 1926 году рождается дочь Елена. Дальше он перебирается в Виргинию (Broad Run, Loudoun, Virginia, USA), судя по всему в сельскую местность, где работает управляющим в фермерском хозяйстве. Умирает он до 1940 года.

Получается что отпрыск богатой когда-то семьи, отец которого занимал высокое положение в царской администрации, отчаянный гуляка князь Вова О. оканчивает свою жизнь на чужбине, на ферме!

***

Это все, что мне удалось обнаружить. Не могу сказать, что удовлетворен поисками. По ощущению в моей реконструкции могут оказаться совмещены истории 3–4 разных людей. Исходная история от Михаила Семенова кажется не совсем достоверной, так как особо не подтвердились ее детали. Но она дала мне посыл для небольшого исследования и лишний раз напомнила о бурной жизни поколения, которому не повезло жить в эпоху перемен.