Июньский фестиваль «Новая драма» в Центре им. Мейерхольда стал традиционным. Силами артдиректора Елены Ковальской и команды ЦИМ удалось собрать интереснейшие спектакли, и теперь ясно, что после внезапного, горького, безвременного ухода из жизни основателей Театра.doc Михаила Угарова и Елены Греминой, именно ЦИМ, всегда работающий с новой драмой, способен собирать на своём фестивале лучшие постановки по современным пьесам. «Новая драма» 2018 была посвящена независимому, некоммерческому и негосударственному театру. Только что вышел номер 35 журнала «Театр», посвящённый этой же теме. Особенно интересно смотреть и описывать то, что творится за пределами Москвы, например, Ростовский театр «18+». Представление «Ханана» Юрия Муравицкого по пьесе Германа Грекова популярно в Ростове. В «Ханане» есть вполне одесские куплеты от группы «Братья Тузловы», и начинается всё с «Хана нам». Поэтому поначалу мнилось нечто из древней истории, Ханаан и Ветхий завет, но все предвкушения развеялись как дым. Когда ближе к финалу ударный припев «Хана нам» звучал второй раз, подумалось — а ведь ударь они зрителей настоящим панком вместо куплетов, разнеси они сейчас декорации вдребезги, круто бы вышло, продвинуто.

Юрий Муравицкий сказал, что полностью доверяет ехидно-нежным «Братьям Тузловым», а панк сыграл бы на стороне зрителей, развлекал и соответствовал бы их представлению о жанре карнавала на костях выродившейся деревни. И правда, трёхчасовой триллер умудрился удерживать внимание зрителей каждую минуту, несмотря на то, что жесты и голоса стилизованы под лубок.

Но по порядку. По сцене идет актер Александр Гайдаржи (Саша), и когда входит в палатку «выродившейся деревни», вдруг сгибается пополам, набычивается, на полусогнутых, мрачно смотрит на маманю, Наташу Ханану (Светлана Лысенкова), согнутую в три погибели. И ревёт хорошо поставленным басом болельщика «Локомотива», то есть гопника: «Ты Достоевского принесла?» Насчёт «Локомотива» мы пошутили, потому что жители «Хананы» не гопники, а насельники чисто русского комикса. Триллер-комикс поставлен на уровне жестов: все, кто заходит за целлофановый занавес, сгибаются от непосильной жизни, а женское население поднимает руки и высоким угодливым голосом спрашивают друг у друга: « — а Сашка где? — третий день читает, не бьёт никого». Население избы состоит из микро-тирана Сашки, читающего всё подряд, матери, таскающей в дом еду и книжки из разрушенной библиотеки, и немого беззащитного мужа — скотника Бориса (Анатолий Матешов).

Мать говорит с тираническим сыном высоким угодливым тоном, а бессловесного мужа гоняет суровым басом. Иерархия власти работает безотказно, пока в дверях не появляется более серьёзный скотник, любовник матери из соседнего села. Этот серьёзный скотник Пётр Семёнович (Владимир Воробьев) знает заговоры для правильного кошерного убийства животных. Пошептал в ухо и зарезал. Но мало этого весёлого и тягучего кошмара жестов, и сразу же выясняется, что мать семейства иногда спит с тираническим сыном. По совокупности свойств этого семейства, оно вполне могло бы располагаться внутри киносценария Луцика — Саморядова. По степени лихости и теневой, вывороченной наизнанку карнавальности пьеса сравнима с «Окраиной». Пьеса Грекова вполне провидческая, она приснилась депутатке, которая только что продавила в Госдуме статью УК о сексуальном насилии в семьях. По этой статье, видимо, и сфабрикуют новое дело главы карельского «Мемориала» Юрия Дмитриева. Но мы отвлеклись на жутковатый театр.doc, которым полностью занято государство. Итак, чувствуя неизбежность ужасной развязки, зритель не в состоянии отвлечься от кукольных движений и стилизованных жестов, и через пару часов наблюдения безысходной сельской жизни понимает — а ведь есть вещи значительно хуже, чем сексуальное насилие в семьях.

И наступает хуже, то есть с зоны приходит старший брат Дима (Александр Овсянников). Это такой предельный «Брат 2», что и Балабанов бы позавидовал. Старший отморозок — ласковый пахан, и намного опаснее младшего микро-тирана. Он ограбил кассу, в мешке автомат Калашникова и деньги. Он отбирает власть у младшего, а в результате его ласково зарезал серьёзный скотник Пётр Семёнович, пошептав в ухо свой скотобойный заговор. В пьесе активно действуют Зина, подруга Наташи (Оксана Зиброва) и Екатерина, соседка Наташи (Эльвира Цыганок). И соседка пишет донос в милицию, позавидовав мешку краденых денег, и по следу брата Димы идут подельники, всему хана.

Кроме берущей за кадык русской семейной истории, в спектакле по-настоящему хорошо, минималистично играют актёры, натренированные Муравицким. Его метод называется «точка ноль»: это сильно отличается и от «нулевого ритуала» Клима, и от «нулевой позиции» Угарова. Судя по тренингам на фестивале Территория 2016, актёры у Муравицкого должны сначала осознать и обнулить собственный автоматизм жестов, а потом на сцене, да ещё в личную пустоту внести автоматы жестов, эмоций, мыслей персонажей. Это тем более интересно, что «нулевой позицией» в гештальт-терапии и психоанализе называется единственно правильный процесс выслушивания терапевтом пациента. То есть полное отсутствие реакции на слышимое позволяет интенсифицировать говорящего, вплоть до непредсказуемых аффектов памяти. Здесь мы прямо выходим на «аффективную память» Станиславского, которую он, боясь обвинений в связях с чуждым социализму психоанализом и ещё более страшной йогой, переименовал в «эмоциональную память». Михаил Чехов знал историю увлечения учителя йогой и психоанализом, потому предложил ещё более сложный метод, опирающийся исключительно на воображение. Вернее, на «имаго» как сверхчеловеческое состояние сознания, на розенкрейцеровскую йогу доктора Штейнера. Интересно, что Юрий Погребничко отметает качественную разницу между аффективной памятью и воображением, обнуляет спор Станиславского и Чехова, и с точки зрения Гурджиева он совершенно прав.

Итак, в нулевой точке происходит двоякое: и остранение, и мощное присутствие одновременно. «Ханана» выглядит серьёзным, ужасающим русским комиксом, как и памятный, давно не идущий в ЦИМ спектакль Муравицкого «Папа уходит, мама врет, бабушка умирает». Третьим экспериментом по «точке ноль» у него был «Дипломный спектакль» с выпускниками курса МШНК: пробирающий до костей компендиум автоматизма офисной жизни юного поколения. Так что «Ханана» Грекова-Муравицкого недостижимая другими театрами вершина на русском поле комикс-экспериментов, это определённо.