Create post
Ховринский наблюдатель

Неявные вакханки

Ксения Маркелова
Julia Berdiyarova
Виталий Морозов

Всеволод Лисовский, режиссёр-комиссар Театра.Doc, пять лет делает неявные спектакли. Это новость почти не осознанна театральным сообществом. Зачем делать театр, где не играют, не-театр? До Лисовского, как ни странно звучит, не-театром занимался Антонен Арто. Про «театр жестокости» ясно одно — если умеючи вставить в театральную рамку историю любого человека, оно и выйдет жестоко. Найти себя, как говорит Клим, жесточайшая работа, а любое честное прикосновение к реальности может вызвать шок.

Вакханки в&nbsp;<nobr>Док-театре</nobr>

Вакханки в Док-театре

Причём режиссёры, актёры и зрители становятся неразличимы в безжалостном моменте прикосновения к памяти, чувству, ощущению. Вы скажете — мы не к ним прикасаемся, а ими — к реальности. Но в том и загвоздка, что уже в следующий момент мы всё подделываем — память, чувство и ощущение. Над загадкой того, как и почему это происходит, сто лет бьются психоаналитики и философы, а в древних Ведах говорили авторитетно — всё, что воспринято, есть майя, иллюзия. А что мы знаем о вакханках, о Дионисе, кроме текста Еврипида? Ничего не знаем, даже помня каждое слово Еврипида. Что-то вроде песни «Аквариума» надо внести в понимание, это мы вполне можем понять:

Что ты смотришь совой -

Дышишь, словно рухнул с дуба?

Посмотри на себя —

Хвост торчком, глаза востры.

Это все пустяки; в жизни все легко и любо,

Пока вдруг у тебя на пути

Не возникнут три сестры.

У них кудри — как шелк,

А глаза — как чайны блюдца;

У них семь тысяч лет без пардонов, без мерси.

У них сердце — внутри; они плачут и смеются;

Загляни им в зрачки — и скажи прощай-прости.

Три сестры, три сестры

Черно-бело-рыжей масти

В том далеком краю, где не ходят поезда;

Три сестры, три сестры

Разорвут тебя на части:

Сердце — вверх, ноги — вниз,

Остальное — что куда.

А в саду — благодать, пахнет медом и сиренью.

Навсегда, навсегда, навсегда —

Я шепчу: Приди, приди!

Кто зажег в тебе свет — обернется твоей тенью,

И в ночной тишине вырвет сердце из груди.

«Театру неявных воздействий» Лисовского близка «Эстетика отсутствия» Гёббельса, особенно понятие театр разускорения. Кроме того, можно из трактата Эрики Фишер-Лихте «Эстетика перформативности» взять основные понятия — автопоэзис, эмердженция, петля обратного воздействия, дестабилизация бинарных оппозиций, лиминальность, трансформация — и применить к недавним премьерам Лисовского «Гамлет. Молчание», «Вакханки», «Неявные воздействия». Заранее уверяю, всё сойдётся, поэтому не будем это делать, а представим прямую речь участников лаборатории Лисовского, по поводу «Вакханок» и прочего, включая худрука «Дока» Михаила Угарова. Это всяко интересней.

Михаил Угаров

Через тело приходит много чувств, и всё включается одновременно — неприятие, интерес, отвращение, любопытство, соблазн, отказ. Целый клубок раскручивается, когда смотришь «Вакханок». Когда нет стариковской эротики, как любят делать немцы, то и хорошо, несмотря на то, что Сева хочет представить весь спектр тел. Я слышал, кто-то худел ради этого шоу, но здесь существенно другая история. Вы ещё стесняетесь, это слабое место, а польские мастера перфоманса — нет. Подумайте, девушки, вы .уя не видели, что ли… Современный терроризм в том, что насилуют зрителя вот таким животом, вот такими сиськами и прочим, а вы стыдливо худели. Я бы структурировал текст, разбивал на главки. Помню, как сдавал на экзамене этих «Вакханок», поэтому помню — у пьесы нет конца. В тексте движутся тела-буквы, их не ухватишь. Давайте честно спросим — кто из наших современников читал пьесу «Вакханки». Мне напоминает историю с «Классом Бенто Бончева», где поначалу две голых девушки и парень смотрят расписание. На репетицию я призвал голую массовку, человек 15. И как увидел, сказал — уйдите все. Потому что было банное ощущение. То есть когда трое — эротично, а когда 15, возникает потребность в шайках, мочалках и паре. А у вас, как ни странно, была эротика.

Сергей Васильев

Я понимал, что это не театр, а некое сопровождение чтения текста зрителями. Поэтому как актёр я не должен лезть со своим действием, опирающимся на что-то глубокое, зрелое, выученное. Я должен думать о тексте вместе со зрителем. То есть моя ситуация такая же, как у зрителя — не актёрская, но человеческая. Так что работали мы в режиме перфоманса. Мне и дальше было бы интересно работать в таком режиме. Получилось очень логичное исследование «Вакханок». Именно зрители были для меня олицетворением проблематики Еврипида — мужского и женского, творческого и упорядоченного. Для меня Дионис — образ всего творческого в мире. Только творчество может открыть глубочайшие конфликты, о которых люди не хотят знать. Поэтому Дионис оказывается и в ситуации и жертвы, и палача, гонителя и гонимого. Для меня мастерство — ничего не разбирая, выйдя голым, сделать так, чтобы древние греки стали ясны, а текст попал в зрителя. Сева Лисовский это умудрился сделать. В отличие от перфомансов Яна Фабра, где они тотально репетируют каждый жест, мы были в ситуации полной спонтанности. Обстановка на сцене была такая, что непрерывно что-то пульсировало. Мне хотелось бы, чтобы эта вещь начала сама с собой разбираться, для этого надо сыграть раз двадцать.

Василий Березин

Наш режиссёр задаёт тон одним словом — не в…бываться. Кто не следует этому настроению, выпадает из племени. Только Сергей — Дионис мог делать свою игру, ведь ему поклоняются вакханки. Был прямой контакт со зрителями без слов. Я стоял голый и смотрел в глаза зрителю, а тот прятался в телефон. Но когда мы встречались взглядами, наступала полная тишина — у меня и него. А глаза у зрителей зыркали и зыркали, их трудно поймать. И так было у всех, я думаю. Мы-то, голые на сцене, понимаем, что зрители в галстуках и кофтах всё равно голые. В какой-то момент мне не хватило боли — порезов, укусов, ударов — я же жертва вакханок. Я сам удивился своей жадности — спину царапали, а ноги нет. Нам бы как Марина Абрамович выступать, у неё цены на фото начинаются с 200 тысяч евро. Но это не важно, потому что зритель есть всегда. Мы воздействуем на всё, на каждый атом. Вода в стакане тоже зритель, судя по принципу неопределённости Гейзенберга. Наш зритель — третьего уровня, как говорит Сева. Однажды в окне, особом месте станции «Библиотека им. Ленина», где мы танцевали, бомж побил палкой Никиту. А для меня там был офис, я увидел классический офис в месте бомжей, как состояние — полная прозрачность за окном, я никому никто и ничей. Мы бомжей поселили в офис, изменив точку зрения прохожих

Всеволод Лисовский и&nbsp;вакханки

Всеволод Лисовский и вакханки

Всеволод Лисовский

Не надо нам в венского акционизма, у нас есть воля режиссёра. Главное достижение «Вакханок» в том, что удалось абстрагировать тела. Вася и его .уй молодцы, поработали сегодня. Мне написали из одного видеоарт-проекта, нет ли актёра, согласного подрочить в кадре. Я отвечаю — есть, только следите, чтобы он не кончил, мне надо, чтобы он был правильной жертвой вакханок. Так что у нас уже кончился театр. Мы начнём с точки, где театр кончается, будет называться «Неявные воздействия». Театр, как любой живой организм, стремится к смерти. Вот мы пытаемся максимально осознанно заниматься тем, что находится после смерти театра. Мы осознаём, что не бывает мирового театра в Москве и области, поэтому будем раздвигать рамки на конкретной местности, искать местную точку окончания театра. Вот, и сделаем это спектаклем «Неявные воздействия», в рамках «лаборатории неочевидного». Настаиваю на том, что «Вакханки» спектакль, не одноразовый перфоманс, в рамках темы молчание классиков. Но повтор может быть, а может и не быть. Гамлет-молчание мы повторяем, а здесь пока неочевидно. Но мне не хватает для «Вакханок» солидных дам, после 50-ти, потому что не надо поощрять желание публики видеть юных красоток. Как говорится, сел за стол — играй, а публика, как и карта, никуда не денется. Есть зритель или нет, я это называю тремя уровнями участия. Есть участники-актёры, знающие текст и некие приёмы. Но соотношения текста и приёмов во временной последовательности они не знают. Есть участники второго уровня, зрители, знающие только о том, что нечто будет развиваться. А участники третьего уровня — пассажиры, прохожие, кошки, полицейские, собаки, чайки, охранники, пловцы, домохозяйки в окнах, водители трамваев и метро. Они подвергаются неявным воздействиям, потому что не успевают расшифровать механизм воздействия. То есть участники первого уровня могут заработать, второго — потратиться на билет, но настоящий зритель — третьего уровня. Участники третьего уровня похожи на генератор случайных чисел и даже могут побить. Мы не знаем, на кого и как повлияем, мы владеем только энергией незнания.

Алина Пономарёва

Первый раз в жизни выступала обнажённой. Сева Лисовский так всё объяснил и оправдал, что вопросов ни у кого не было. Кроме труппы Театра.Doc были люди на сцене, которых мы впервые видели. Мой воронежский мастер был в шоке, увидев меня в «Вакханках» на фото. До этого мы участвовали в разных молчаниях, устроенных Лисовским. На самом деле внешнее молчание всегда дополняется думанием о роли, таково было задание. Однажды это молчание превратилось в «Вакханок». И там уже невозможно было стоять и промалчивать роли. Каждое сценическое движение и разбивку сцен во времени продумал режиссёр. Мы ничего не предлагали своего в движениях, вакханками управлял Дионис (Сергей Васильев), получивший от режиссёра план. Но конец спектакля мы подпортили, так неистово безумствовали, что унесли свою жертву, Василия Березина. Унесли его с поля боя на руках, в порыве, не договариваясь.

Что такое матриархат? В Еврипиде мы поклоняемся одному Дионису, только к нему направлена любовь. Мы хор вакханок, защищающих своего бога. Глава полиса — атеист, но почему-то приходит к нам, подсмотреть и в чём-то убедиться. Наверное, он ревнует вакханок к Дионису, вот и становится врагом. Если считать вакханок основой матриархата, то это понятно, ведь мы, обнажённые девы, чтим и любим одного лишь Диониса. Если бы играли не «Вакханок», а какой-нибудь «Матриархат», у нас было бы масса материала для этюдов. Смотрите, кругом сплошной матриархат. Для меня очевидно, к великому сожалению, что большинство женщин сейчас не любят мужчин, всячески принижают их значение в своей жизни. Но это здесь, а там, где я выросла — в центральной Азии, мужчина остаётся мужчиной. Потому что там принимаешь его таким, какой он есть, и любишь его, не отделяешься от него, помогаешь и строишь общую судьбу. А здесь я нигде не вижу искренней любви, но ещё хуже, что мужчины здесь поголовно подкаблучники. И дело не в том, что женщины в городах сидят в офисах и больше зарабатывают. Всё начинается с рождения мальчика, когда ему не дают никакой свободы, их строят с детского сада — родители, учителя, профессора в институтах. С рождения внушают — это стыдно, а то плохо, вот и вырастают не совсем мужчины, не имеющие ни свободы, ни собственных мыслей.

Угаров и&nbsp;Лисовский, зрители тел

Угаров и Лисовский, зрители тел

И не удивительно, что, в отличие от партнёров-мужчин, у женщин вообще не было стеснения, стыда и зажатости в «Вакханках». Меня это поразило уже после спектакля — никакого ощущения стыда у женщин, мне это было очевидно. Может, это вообще так, а не только в нашей постановке. И Василию Березину было позволено обойтись без стыда, бороться с нами и стать жертвой Дионису, что у него великолепно получилось. У обнажённых вакханок была полная защита от зрительских взглядов, в отличие от мужчин, вот что ещё поразило. Мы, защищая оракула, были дома, а они нет. Поэтому у обнажённых мужчин был страх зрительских взглядов, это очень сильно работало. А между вакханками и взглядами зрителей образовалась энергетическая стена, у меня не было неприятных ощущений от прикасаний взглядов, мы двигались как одно, водили хороводы, ощущая полную защиту со стороны мощной женской стихии. Мы настолько сплотились, соединились и смешались на сцене, что чувствовали упоение женской энергией. Если это не экстаз вакханок, то что?

Совсем другое, опасное, раскрывающее ощущение, когда мы ходим по карте в проекте «Неявные воздействия». Охранник любого места говорит — уходите. Там много интересного происходит, когда неизвестно, какие люди на что среагируют, и главное, как. Случайные зрители действуют друг на друга больше, чем мы. И вот, в закрытом дворе охранник — уходите, кричит. А мы даже не начинали, просто смотрели на дома. Я у него спрашиваю, почему. Меня будут ругать, отвечает. И мне это очень по нраву, не Островского же играть на мёртвом языке. Когда пытаешься оживить музей, затраты не оправданны, изнуряешься. Настоящая игра всегда связана с жизнью, с происходящим прямо здесь и сейчас.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Ксения Маркелова
Julia Berdiyarova
Виталий Морозов

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About