Елена Саввична Морозова поразила зрителей Электротеатра имени Станиславского своим Дионисом в «Вакханках» Терзопулоса. Она стала героем первого сезона Электротеатра. Когда-то Елена уже блистала в театре им. Станиславского в «Укрощении строптивой» Владимира Мирзоева, да и что там говорить — сыграно четыре десятка ролей в кино и театре. Но то, что делает Морозова, никакому кино не под силу показать. В Электротеатре она, кроме «Вакханок», сыграла в странном кубинско-сигарном нуаре «Анна в тропиках», в моноспектакле «Пушкин» на лестнице. Кроме того, в репзалах театра она ведёт популярный тренинг для всех желающих -«Телодвижениезвук». Прима Электротеатра рассказала мне о странном детстве, Школе-студии МХАТ, Станиславском и Майкле Чехове, вакхической йоге Терзопулоса и своей тяге к идеям Гротовского. Также поговорили о роли Саввы Морозова, Апполона и Диониса в жизни актрисы, о даосизме и ведьминском женском начале. Ну, и без Чехова с Достоевским не обошлось, тем паче, что осенью у актрисы прибавятся две главные роли в «Чайке» и «Идиоте».

— Вы ведь булгаковская актриса, сейчас вот Геллу играете в музее Булгакова, а давеча саму Маргариту у Виктюка?

— У Романа Григорьевича спектакль есть до сих пор, но нет там меня и Коли Добрынина, игравшего тогда Мастера.

— Чем отличается «Мастер и Маргарита» Алдонина от спектакля Виктюка?

— Алдонинский спектакль я ещё студенткой видела, была в восторге. У него всё решено через свиту Воланда, через присутствие их в людях, через превращение всего, во что верят люди — в не пойми что. При этом Воланд у него — профессор Стравинский, а свита — медсёстры. А у Виктюка взят и другой уровень отношения художника и власти. Совсем разные задачи ставили режиссёры.

— А вам где было интереснее играть, в свите или Маргариту?

— И то, и другое — ведьминское начало. Маргарита у Виктюка показывает суть женской природы. Это иная, непознанная природа. В этом смысле Марго кричит в конце — буду беречь твой сон я! Для Романа Григорьевича женская охраняющая сила — страшная, непознанная, ведьмовская, поэтому там, в другом измерении, она охраняет мастера как дракон с огненными крыльями. Виктюк и Терзопулос для меня очень созвучны. Они, конечно, разные планеты, но вселенная у них одна. Да и Борис Юрьевич Юхананов тоже там.

— О, я и хотел это услышать. А давайте теперь к делу перейдём, меня очень интересует самая странная девочка советского кино, агент Стрекоза (фильм 1981-го года «Руки вверх!»). Она точно с Марса прилетела, и фантастика там не совсем советская, больше Филиппа Дика напоминает.

— Девочка, которая играла Стрекозу, очень любила фантастику. Ей всё время снились странные сны. Уже в шестом классе девочке стало понятно, что она иногда выскальзывает из тела во сне и наяву.

— Ух ты. Да ведь любой сон и есть некоторая степень выскальзывания из тела, если не уподобляться психофизиологам, а говорить по существу. А вы, значит, это осознали. Редкая вещь для советской девочки. И что произошло?

— Девочка увидела себя сверху, и комнату, и испугалась. Решила посмотреть, что делает мама на кухне. А когда девочка проснулась, побежала маме рассказывать. Мама подтвердила, что именно то делала, о чём девочка рассказала. Успокоила, сказала, что у неё тоже бывает, надо относиться к этому путешествию нормально. Девочка занималась конным спортом, у неё была своя планета во сне, где жила белая лошадь, и они путешествовали, превращаясь во что угодно.

— Маленький принц и Алиса. Так вот они какие, писатели Антуан де Сент-Экзюпери и Льюис Кэрролл. Такая именно история девочки Стрекозы хороша для «Синей птицы» Юхананова. Елена, заранее извиняюсь, вас замучили, наверное, этим вопросом — почему дочка четы Григорьевых, знаменитого режиссёра и диктора ЦТ, стала вдруг Морозовой? Почему так изменилось всё в вашей жизни — имя, отчество, фамилия?

— Когда-то да, замучили, с этим вопросом посылала сразу куда подальше. Сейчас это меня так, как раньше, не волнует. Всё та же история про явственные сны, которые прекратились однажды. Наступил период выбора профессии у девочки, и она честно окончила бухгалтерские курсы. Потому что мама говорила девочке — только не в актрисы, только не эта судьба. Родители на гастролях и съёмках постоянно, а девочка сидела с замечательной родной тётей, сломавшей себе в 18 лет позвоночник. Тётя гоняла на горбатом запорожце по Европе, очень любила сажать на крышу инвалидки детей. Девочку тётя воспитывала, бросаясь в неё костылями.

— Так. А как удавалось совместить экономический факультет МАИ со Школой-студией МХАТ?

— А я всегда заболевала, чтобы передвинуть экзамены в одном из институтов, иначе бы никак не успевала. При этом ещё работала барменом в ночном клубе «Пилот», который держал Антон Табаков. Зато теперь в ночной клуб я не ходок, да и не пью огненную воду почти ни в каком виде.

— Гигантское звукоусиление в клубах, на рейвах, кинотеатрах. Тоже ведь способ встряхнуть нас, людей, завязших в телах. Станислав Гроф произвёл на психфаке МГУ фурор, добиваясь «трансперсонального состояния» очень громкой музыкой и холотропным дыханием.

— Конечно, шаманские звуки и ритмы — вся наша музыка. Без НЧ-звука и слушать не будут. А когда гудят кости, всё возможно. Когда девочка училась уже во МХАТ, опять пришли сны. Они стали серыми, цвет ушёл из снов. Однажды в сон пришёл человек и низкочастотно прорычал — я нарёк тебя Еленой. На третьем курсе позвали девочку играть в спектакле. И вдруг прямо в фойе девочка встречает этого, из снов, человека. Савва Морозов в полный рост — в фойе стоит скульптурой. Потом появились другие спектакли, с Гарольдом Стрелковым, учеником Фоменко. И там девочка заявила — давайте на афишках писать Елена Морозова.

— Псевдоним?

— Если бы. Девочка начиталась тогда китайско-японской литературы. Особенно её поразила притча о бабочке, приснившейся Чжуан-цзы, который предположил, что он бабочка, которой приснилось, что она Чжуан-цзы. И она пошла в паспортный стол, и после трёх попыток поменяла имя, отчество и фамилию.

— А что, нельзя разве было менять советское имя? Требовали справку, что вы уже Морозова?

— Точно! Мне пришлось показать вырезки из газет, где я уже была в спектаклях Леной Морозовой, тогда они согласились. Причём заведующая загсом предупредила, обратного хода не будет. Но папа девочки целый год с ней не разговаривал.

— Ну и как вам училось? Они увидели на экзаменах, какая странная девочка пришла и говорит?

— Я весь ужас забыла, меня же поначалу зарубили. А когда встретилась уже взрослая на съёмках с Золотовицким, он мне напомнил, признался — ты, говорит, Морозова, сумасшедшая была. Сначала всё хорошо, родителей я жёстко предупредила, чтобы никому не звонили во МХАТ, иначе уйду от них. Взяла и поменяла весёлую песенку «Эх, полным полна коробочка» на злачную песню «Нам попугай пропел загадочно, с веточки, с пальмовой. Помоги мне, сердце гибнет» — бух на колени и в полном кайфе ползу к Алле Борисовне Покровской, с благодарностью, что она меня взяла. Тут Дима Брусникин подбегает со стаканом воды — успокойтесь, девушка, говорит. Талантливая — говорили между собой — девочка, но не будем рисковать…

— В Школе-студии небось каждое второе слово — Станиславский?

— Ужас и кошмар. Я честно пыталась всё понять, всё прочитала, бесконечно воображала себя «в предлагаемых обстоятельствах». Сверхзадачу ещё как-то понимаю, а эти «предлагаемые обстоятельства» непонятны до сих пор. Я прописывала истории персонажей в тетрадки по 48 листов в клеточку. У меня была девушка из «Горячего сердца» Островского, я исписала тонну тетрадок, придумав, что она ведёт дневник. Написала историю её родителей и парня, в которого она…. Историю всей деревни написала! Эта лихорадочная деятельность так меня запутывала, что я начинала сходить с ума.

— Так это отличная учёба на драматурга. Так и пишется вся новая драма. Как же удалось остановить это безумие?

— Наступило лето, и ко мне в руки прилетел Михаил Чехов. Кто-то из педагогов мне это подсунул. Работа актёра над собой, с упражнениями и описаниями. И вот я, дурында-второкурсница, прибегаю осенью и кричу — дорогие педагоги, не понимаю, почему мы не делаем упражнений по Михаилу Чехову? И ощутила всеми волосками своего тоненького тельца, что вот он, полный пипец — такая мощная повисла пауза. Как будто я исполнила песню Рамштайн. После этого педагоги перестали меня занимать в своих кружках и давать отрывки. Попала в чёрный список, наверное.

— Да они сами боялись попасть в чёрный список, прилюдно упоминая имя Майкла Чехова.

— Потом мне сказали — это совсем уже не школа Станиславского, как ты не понимаешь? А я в ответ — да это не я не понимаю, а мой персонаж ничего не понимает в предлагаемых обстоятельствах.

— Школа поиска настоящего «я». И как, удалось своё «я» отыскать с помощью ученика «последнего розенкрейцера» Рудольфа Штейнера?

— Когда определится моё «я», всё будет другое, меня в социальном мире не будет, но можно будет найти где-то на море, или в горах, очень далеко от метро и машин, и всей суеты зарабатывания денег.

— А ведь Майкл Чехов обожал Станиславского, считал его первым учителем, наравне с тем, кого запрещено было упоминать в Школе-студии.

— Так и я многое люблю у него. «Перспективу роли» обожаю, «сверхзадачу» понимаю, «действие». Но «темпоритм», который есть у Михаила Чехова — чудесен. Я во всём миксую, помидоры с шоколадом знаете, как вкусно? У меня и в тренингах микс восточных, дальневосточных, ближневосточных и западных практик.

— А Теодорос Терзопулос как с вами обращался? Пришёл и сказал, что есть неведомая вакхическая йога?

— Он нас просто отбирал по вакхической йоге, это сразу было тестом. Кастинг на «Вакханок» проходил через упражнение в йоге. Мы делали упражнение, а он говорил — теперь прямо в этом упражнении говорите текст. Каждый день по полтора часа целый месяц был тренинг.

— Все 40 упражнений из его книги?

— Две трети точно делали. Очень цельная система, не то, что у Елены Морозовой на тренинге.

— А в чём основные отличия?

— У него всё привязано к трагедии, к удержанию вертикали, узкий горячий луч, задача инициации внутренних центров энергии, очень мощно всё, да вы же книжку уже изучили. А у меня широко — драматический голос, тело как резонатор, расслабление и концентрация, массаж звуком и теплом, очень много всего.

— Сразу вас выбрал Дионисом?

— Не сразу. Сначала я был вторым вестником. С каждым актёром он проводил отдельную репетицию, разговор о персонаже и трагедии. А я-то не прочь на эту тему пообщаться. И как-то мы сцепились на теме Диониса, когда я узнала, кто он и о чём он. Насколько я понимаю эту тему, произошло изнасилование человечества Апполоном. И Терзопулос утверждает, что мы живём исключительно в обществе Апполона, он создал то, что мы считаем цивилизацией. Поэтому у нас драма правит, а не трагедия. Драма — точка действия из горла и груди, а инстинкт отброшен как источник энергии. Всё, что ниже пояса, усохло и замёрзло, Дионис и трагедия убиты. Теодорос говорит, всё происходит сразу в детском саду, когда детишкам внушают, что нет ничего хуже пиписок. А это полный разрыв с энергиями природы.

— Исчезли праздники урожая. Да, эти праздники и были вакханалиями, принесением в жертву, оргиями и пирами, в древнем ужасающем смысле. Достаточно «Медею» Пазолини посмотреть.

— А мы с Терзопулосом долго о космической энергии вели беседу. И как восстановить энергию нижнего черепа — таза. Всё нужное находится в треугольнике Терзопулоса — так можно таз называть.

— Как же так, ведь в голове наше всё, так нас учат с рождения. Логика строит причинно-следственные связи, мир. О, Апполон. Как можно знать иное, тотальное? Это соединение верха и низа пугает.

— Надо думать и нижним черепом. В голове схема, порядок, смерть, а внизу хаос, энергия, жизнь. Вот о чём йога Терзопулоса. Он увидел, как я репетирую вестника, что я нахожусь в нужном состоянии. Обычно ведь хлыст режиссёрский нужен, вроде матюков Виктюка. А тут я уже утром в нужном, необычном состоянии. А один раз я заметила, что выпадает лунное затмение, и предложила Теодоросу репетировать танец ночью. И вдруг Второй вестник совпал с Дионисом.

— В «Вакханках» казалось, что происходят спонтанные выбросы энергии, мурашки по коже, казалось, будто в вашем Дионисе много голосов. Сразу вспомнилась васильевская Валери Древиль.

— Если тренинг Терзопулоса открывает энергию, приводящую к спонтанности, значит, он не зря приезжал. Мне тоже говорят — Агава понятна, предсказуема, устойчива, а твой Дионис опасный энергетический пузырь.

— А греческий йог уже новые планы на вас имеет?

— Да, были у них разговоры с Борисом Юрьевичем. Но Теодорос расстроен, что мы редко играем «Вакханок». Потому что эту трагедию нельзя собрать за три дня, требуется двадцать дней ежедневных тренировок. У Терзопулоса театр не работа, но жизнь, чего он нам и внушал, тренируя единство тела, души и духа с голосом.

— Похоже на методы Ежи Гротовского. Голос от пяток, есть и пить некогда, потому что тренинг поглощает всю жизнь. Опасное ведь дело, почти все прямые ученики польского йога мало пожили — то болезни, то катастрофы.

— Хотела бы я поехать к ним в Италию учиться. Или поехать к Фрею Фаусту, потомственному шаману, основателю системы анализа движения Axis Syllabus. До рождения детей я поездила по Европе, тренировалась в Израиле и Германии. У Фрея Фауста полное погружение в тело и это энергетически похоже на то, что одна женщина из Красноярска показала мне нечто. Продувание голосом костей — шаманская техника, и это самое важное в моём тренинге.

— Так ведь за камнем, то бишь за Уралом, всё насквозь проникнуто Дао, а главное у даосов что? Правильно, промывание костного мозга ради длинной жизни. А чем промывать? Не водой же.

— Я это всё ощущаю своей кровью, мой папа из Красноярска.

 — Елена, с кем бы вы поработали из режиссёров?

— Когда-то был период «окучивания» Анатолия Васильева, но познакомиться лично не удалось. Я тогда очень хотела из клуба «Пилот» ходить пешком репетировать на Поварскую. Семь раз я приходила на лестницу, ждала Васильева и засыпала. Ну не судьба. А в Школе-студии нашла единомышленника, и мы сделали «Звук шагов» Беккета, используя упражнения Гротовского. И вот только теперь, после «Вакханок» встретила Васильева, который сказал — ну что же вы тогда спали, мы бы давно сделали что-нибудь. Мечты. А реальность такова, что оба Юрия — Квятковский и Муравицкий, как ты недавно убедился, хотят со мной, Аркадиной, «Чайку» делать.

— О, вот это тема. Но давай, кроме разбора «Чайки», вспомним показ «Идиота» Клима Козинского, с твоей феерической Настасьей Филипповной. Мне показалось, что Муравицкий в «Чайке» вовлекает актёров в исследовательскую игру, пытаясь соединить непонятную чеховскую форму с нынешними, ещё более непонятными реалиями, а вот Козинский наоборот, ничего не меняет в причинно-следственных связях классического текста.

— Это только так кажется. У Клима Козинского я отвоёвываю на каждой репетиции, вместе с Фёдором Михайловичем, эти самые причинно-следственные связи классицизма. Результатом борьбы стал коллаж, который меня вполне устраивает. У нас бурная переписка, кроме того. Причём режиссёр написал мне, что спектакль — про другие планеты, других людей. Таких людей, как у Достоевского, не бывает в реальности, это не люди, писал режиссёр. А я ответила в том духе, что зачем тогда трогать Достоевского, можно достать какую-нибудь научную фантастику и поставить. Настасью Филипповну в скафандре не могу представить. Поэтому моя Настасья Филипповна не эфемерна, она — натянутая тетива арбалета, тяжёлого такого земного оружия. А «Чайка» действительно безумна. Там ведь три режиссёра и каждый из них — Треплев. Меня поражает, насколько реальные они Треплевы — Муравицкий и Квятковский, Вытоптов тоже, пока в меньшей степени.

— Играющие тренеры?

— Всё даже сложнее. Когда Квятковский режиссирует, Муравицкий — Треплев, и наоборот, плюс Вытоптов, и все ищут новые формы. У них в ходу всякое интересное — приносят записные книжки Станиславского, как тогда репетировали «Чайку». Например, Сорин говорит Аркадиной — таинственно, и они всё выстраивают под это слово. Но тогда надо глубинный разбор устраивать, чтобы пьеса обнажилась до фундамента, до скелета, до таинственного. А нам до этого далеко.

— Похоже на детектив с открытым финалом. Это прекрасно. Может, вы сами придумаете развязки всех сцен в небывалой тональности. Может, при такой свободе, через пару месяцев вы начнёте такую отсебятину нести, что зритель на премьере и забудет про Чехова?

— Может. Есть актёрский такой биоакт, ради которого всё происходит. Это надо и интересно. А если говорить про актёрскую личность, то я полностью солидарна с Аркадиной. Формы формами, и я люблю эксперименты. Но вот пришли молодые продюсеры, насчёт нашей «Чайки» в формате театральной бессонницы 21 ноября, и я пока не совсем понимаю, чего они хотят. Насчёт этого модного слова формат не совсем понимаю, как Аркадина.

— Нет, лучше быть Настасьей Филипповной и у Чехова, и у Муравицкого, исследующего желания и позывы нынешней тусовки. Этот образ ведь символичен насквозь и просто праздник какой-то для психоаналитика, ибо продуцирует непрерывный поток архетипов. У Чехова-то любое кряхтенье строго рассчитано, логично. А «достоевские» подпольные люди настолько бесформенны, но действенны притом, что годятся на все времена. Я к тому, что если играть Аркадину как Настасью, любые темноты сегодняшних тусовочных страстей станут прозрачны. Твоя Настасья, особенно в первой части, где чистый моноспектакль с мгновенными скачками в «позиции сна» всех персонажей — с такой силой завораживает мужской пол, что любая нынешняя тусовщица, феминоид, а тем паче логически выстроенная Аркадина — и рядом не лежали.

— Ты что же, предлагаешь Юрам заняться «Идиотом», а Климу — «Чайкой»? Если бы так просто всё решалось в этом деле. Нет, в «Идиоте» основной месседж уже не изменится. Могут быть внутренние подвижки в интерпретации, в движении, в работе с веером. Тон и ритм не изменятся. «Идиота» мы ещё до «Вакханок» репетировали, а потом Козинский был помощником Терзопулоса, так что вертикаль представления давно сложилась. Репетиции Достоевского — приключение души, там трудно что-либо изменить. Полутени, полушаги, мерцание воды в солнечных лучах. И ты натолкнул на мысль — предложу режиссёру и последнюю сцену сделать с авторским текстом, который для меня — родная территория Настасьи Филипповны. Акиры Куросавы нам не хватает.

— А каких ещё гениев феминизма хочется сыграть?

— Любых женщин Островского. У нас вышел спор на предмет, что Чехов понятнее Островского. Как раз Островский для меня актуальнее, а лексика не причём. Мы сейчас на улице вообще не по-русски разговариваем, и даже на репетициях наш простой язык вряд ли был бы понятен классикам. Да, и Пушкина конечно, «Маленькие трагедии». Очень хотела бы женщин «Пира во время чумы» сыграть, актуальнейшая вещь!

— Лена, и последний вопрос ценою в актёрскую жизнь. Интересна самая необходимая актёрская вещь — память. Как вы, актёры, работаете с памятью, запоминаете огромные тексты?

— Мы ещё в детстве играли втроём — мама, папа и я. Ну, помнишь, в ту игру, где кто больше запомнит слов, нанизанных на один какой-нибудь образ — арбуз, например. Здорово это память укрепляет. Но сейчас ещё интереснее. Когда читаю «Идиота», весь образ Настасьи Филипповны нанизывается на артикуляцию и ритм гласных звуков. В каждой реплике есть своё настроение, нюанс, выраженный как будто формой звука. А я эту форму запоминаю именно через произнесение, артикуляцию. Получается очень конкретный звуковой образ, держащийся не в смысловой, а в телесной, эмоциональной памяти.