как-то всегда неожиданно видеть проявления жизни, будто-то и не ждешь, что она есть. выходит она в своем великолепии — блаженна, естественна и красноречива. так и смотришь ей в лицо — здравствуй, откуда ты. так и говорите вы на языках чужих друг другу и дрожь от чужеродности ласкает тела, будоражит кровь. глухое чувство от встречи с ней прячется под острием внешнего, звон превращается в гул и идет этот гул через дни прошлые и будущие как колокол разрушения, как колокол, сотрясающий старое. блаженны ищущие, блаженны неприкаянные, блаженны страждущие раскола могил. цветы, растущие на могилах, дождь, наполняющий высохшие от времени кувшины на могильной плите, мох, мягкий и безмолвный — ложе нового мира, принимающее бездомные сердца, ветер над могилой, впитывающий их голоса. новое это не хорошо забытое старое, а старое, которое вспомнили, которое оживили. прошлое — это образ манящий и непреходящий, он уж не может перейти, не может раскаяться, он уже ничего никому не должен. я смотрю на кадры кино, двигается прошлое — отсюда и навсегда одинаковым образом, замершее, рассказанное. оно лежит в гробу и веет над могилой. оно и там и здесь. завтра будет the same. кишки прошлого, разворачивающиеся на колесе времени — пища и плоть забытья. пища и плоть. пища и плоть.

удитительно, практически все я помню — глаза руки губы, я помню запахи и звуки. остановленые в последнем моменте они наезжают друг на друга образуя многослойную картину — того, что никогда не исчезнет, никогда не станет вновь. груды голых тел отживших свое минут, людей достигших того, чего желали. пустота минут и омерзение от утраты взамен боли смолчания взамен крика. я исследую собственную жизнь на то, что я нзываю бытием и понимаю, что не могу привлечь его тогда, когда желаю меньшего. желаю того, что никогда не будет мной, что не умрет со мной, что не станет жертвой

полное уничтожение чего-либо

полное забвение

полное бесстрашие перед смертью

это смерть наступившая еще вчера

музыка играющая на похоронах — этого ли вы хотели

да именно этого вы хотели

сигареты пасмурным днем после пробуждения в постели едкой ночной смолы

этого ли вы хотели

да, этого вы хотели

красота красного через стекло цветка в синеве серого неба и молчание

этого ли вы хотели

да, этого вы и хотели

завтра будет то же самое

этого вы и хотели

призраки никогда не существовавших историй как гимны потерянного

водка вино и потоки спермы — все одно

все смертное бремя без вечности, не дно — потому что умерли дети

я думаю, что моя роль всегда одинакова, и всегда одинакова доля ее исполнять

нету ни шага назад ни вперед, есть растерянность и сизифов труд по вере в прошедший день

белые тела молодых людей лежат вповалку под храмом и играют в жизни которые кажутся им чем-то большим, чем жизни входящих в храм. песни в пустых пространствах и анекдоты о том, что никогда не случалось и никогда не случится — плоть мира, плоть и пища.

переделать этот мир под антиутопию, под постакалиптический трип — это желание расширить территорию своего мифа, воскресить то, чего не было, но что живет внутри.

улыбки без тени трагедии, взгляды поверх тел тихие и оторванные от окружающего в своем спокойствии ожидания завершения

это то, к чему пришли молодые люди сегодня — то, что они считают мерилом себя и мира, то, что они считают возможным действием, то, что они считают единственным действием

этот фильм не про постапокалиптику, а про бесплодность идеи пустоты и выработанности себя и этого мира. эти люди паразитируют на существовании, которое они ценят меньше, чем свои убеждения, они дети, рожденные другими людьми — для того чтобы отвергнуть мир, который их породил.

дети, так и не ставшие взрослыми — смотрят на себя взрослых и улыбаются, не зная что делать.

дети умерли взрослые не родились

они сами — груда тел, через которые они ходят. они сами — безмолвие, они сами — тлен, принявший возможность музыки за свою собственность, взявшие дар себе.