Create post

ЧЕЛОВЕК И ВЕЩЬ В ОДНОЙ КОМНАТЕ

Maria Kokunova
(фотография автора)

(фотография автора)

Вот вещь в центре внимания. Вот уставший человек напротив вещи — человек, уставший от вещи. Прежде человек пытался установить дружеские отношения с вещью, осознавая её как товарища и даже называя её «товарищ-вещь». Человек быстро разочаровался в таких отношениях с вещью, поскольку налицо был неравноправный союз, связанный с борьбой за власть. Человек мыслил вещь как товарища, но подспудно желал такого товарища, который бы откликался на любую просьбу в любой момент времени или вечности. Вещь же всегда обладала гордостью, поскольку мыслила себя как творение, и готова была к любым серьезным отношениям с человеком, если только будут соблюдены принципы равноправия. И вещь старалась исполнить любую прихоть человека. Однако, в тот момент, когда вещь осознала свое угнетение, она решила отыграть свое и отомстить. Вещь сама начала управлять человеком — навязывая себя человеку как единственно возможного товарища в мире, где непосредственное общение между людьми перестало быть возможным без посредника — вещи. Взаимоотношение с вещью оказалось залогом самореализации человека как субъекта, отняв у субъекта большую часть его субъективности. Теперь человек-недоконца-субъект был лишен свой тотальности субъективации. Сознание перестало властвовать над телом и стало играть роль, скорее, догоняющего. Не угнаться за тем, что происходит с человеком и его вещами, с вещами и их людьми, а там происходит очень многое — большая голая жизнь.

Единственная свобода, которая позволяла человеку ускользнуть от вещи — это переворачивание взгляда. Человек переворачивал взгляд, чтобы ускользнуть от диктата вещи, ибо диктат вещи осуществлялся посредством прямого взгляда. Перевернутый взгляд открывал человеку возможность путешествовать по системе знаков, в которые была включена вещь. Через такую операцию вещь как бы прекращала своё существование, а сама становилась знаком, через который можно было бы отправиться к другим знакам. Человек мог не потреблять вещь, мог не следовать её императиву: «приобрети меня». Человек останавливал жизнь, ради сознания. А вот сознание человека было порождено текстом, и потому человек выигрывал у вещи, заключая союз с текстом, с молчаливым божеством, которое отдает и дарит тому, кто его попросит: и вещам, и людям. Таким образом, и человек, и вещь были в долгу у текста.

Следует сказать, что само нахождение уставшего человека перед вещью случилось в силу определенных потрясений. И одним из таких потрясений было смещение текста со своего места. Место текста оказалось пустым, ибо разраставшийся текст обретал такие скорости, в которых и человек и вещь продвигались к пределу своих сил, получая в своей борьбе между собой лишь усталость, а не те экзистенциальные выигрыши, которыми наслаждались прежде. Разрастание текста привело его к коллапсу, да и человек, и вещь от усталости больше не смогли продолжать свою игру с текстом. В итоге, текст рухнул. Остались только человек и вещь друг перед другом.

Впрочем, художники уже предвидели подобную ситуацию еще в бытность текста повелителем взаимоотношения между субъектами. Вот и в одном из интервью, посвященном передвижной выставке «Ниже Нижнего» арт-группа «Куда Бегут Собаки» как-то отметили, что своими объектами изображают растерянность и страх перед вещью, которая является своего рода «вещью-в-себе». Участники арт-группы заявили о непроницаемости вещи, выставляя вещь в публичном свете как нечто абсолютно закрытое для взгляда.

Предвидение разрыва между человеком и вещью возможно лишь на поздней стадии взаимоотношений человека и вещи: только тогда, не раньше, и не позже. Под таким этапом времени понимается, конечно, не состояние общества в ту или иную эпоху, привязанное к строгим временным рамкам, а, скорее, историческое развитие того или иного субъекта: ибо каждый проживает одну и ту же Историю, Историю мира, однако с разными скоростями, и тот, кто оказывается «впереди», обречен на кошмар и ужас, так как выброшен из самоуспокаивающей коллективности аффекта, из конвенции (будь это даже конвенция: «всё плохо»), которая успокаивает именно тем, что рядом есть кто-то, кто может разделить ужас, а значит скрыть его от взгляда. Абсолютное одиночество во времени — это выброшенность из эпохи в личное проживание истории.

Так и тот, кто окунулся в язык и в его саморазрастающийся коллапс, обречен видеть мир без языка, хотя, напротив, в обществе другие свободные умы назовут его, пожалуй, самым ярым адептом саморазрастающегося языка: но это лишь «омут-с-головой», лишь доведение аксиомы до тотальности, за которой случается схлопывание.

Так и схлопнувшийся язык не оставил вещи ничего другого, кроме как остыть и потерять всякий интерес к взаимодействию с человеком, а человеку в свою очередь — усталость взгляда на вещь, за которым уже ничего нет. Это не ужас и не страх, человек расстроен и отчужден, человек усталый смотрит на вещь, и не видит за ней ни субъекта, ни знак, ни инструмент. Остается лишь взгляд на вещь, ставший взглядом в пустоту, вещь не является больше даже вещью-в-себе. Человек и вещь в одной комнате — сама ситуация как бы говорит, что скоро кроме комнаты ничего не останется.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Maria Kokunova

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About