День 3. К Монблану на трамвае

«Британская путешественница Сэнди Уайтлокс с трудом забралась на Монблан и обнаружила там выпивающих русских», — под таким заголовком в начале августа вышла статья в Daily Mail. Вслед за британской газетой эту новость подхватили десятки российских СМИ и блогов, она попала в топ и за день собрала 3 миллиона просмотров. «На высоте чуть более трех тысяч метров в приюте “Гуте” Уайтлокс обнаружила российских туристов, которые, по ее словам, отмечали день рождения и распивали шампанское из гигантской трехлитровой бутылки. Стоимость бутылки, по оценке британки, составляла более двух тысяч евро». С чем связано такое педантичное внимание британской путешественницы? И почему возник такой резонанс у этого, казалось бы, столь незначительного события?

Я думаю, британские читатели увидели в этом подтверждение стереотипа о пьющих и гуляющих на широкую ногу русских, а наши — выражение несокрушимости русского духа. Ничего подобного, впрочем, в замысле не было. Я просто праздновал свой день рождения перед восхождением на Монблан. Мы выпили всего по глоточку, угостив при этом всех альпинистов в приюте. Возможно, и этой британской леди в тот день досталось полбокала. А начинался день так.

Мне исполнилось 42. В шесть утра мы собрались у подъемника Bellevue. Первым с днем рождения меня поздравил друг Володя. Я знаю его с детства, мы играли в одном школьном театре. Теперь я занимаюсь венчурными инвестициями, а он — ураном. «Мой подарок символичный, но я не привез его тебе прямо сюда. На восхождении с ним будет тяжеловато», — Владимир показал мне что-то в телефоне. Я вглядываюсь — и расплываюсь в улыбке. Это фотография картины. На ней Муха-Цокотуха с ледорубом в связке с Комаром штурмуют гору с отметкой 4810 метров. Это Монблан! По ярким акриловым краскам, наивной художественной манере и специфическим персонажам я узнаю любимого мной художника Вову Перкина. У меня в коллекции несколько его работ, но вот эта явно будет особенно памятной. Поздравления продолжаются, пока мы садимся в гондолу и поднимаемся вверх до станции трамвая «Монблан».

Этот трамвай — одна из последних зубчатых железных дорог в горах Франции и самая высокая одноколейка в савойском округе. От Сен-Жерве, Ла Файе, через луга, пастбища, вдоль горных озер она проходит в Ни д’Эгль, Орлиное гнездо. По ней ходят три трамвая с женскими именами: «Анна», «Мария» и «Жанна». По слухам, это имена трех дочерей бывшего владельца линии. Поезда, соответственно, синего, красного и зеленого цвета. Нам попадается красный. Он и довозит нас до Орлиного гнезда на высоте 2300 метров. С конечной станции наша группа начинает медленный подъем в гору. Идем гуськом, периодически обмениваясь короткими репликами: беседу поддерживать трудно — сбивается дыхание. Постепенно тропинка теряется между булыжниками железистого известняка, и в скором времени мы, объединившись в связки по три человека, уже не идем, а карабкаемся в гору.

Первым в связке поднимается гид. Он забирается выше на пять-шесть метров, перебрасывает веревку через какой-нибудь выступ и, используя его как рычаг, страхует двух других. Я иду, как всегда, с Матисом. Пытаюсь подниматься в основном «на ногах», как учили на уроках скалолазания. Нужно находить выступы для рук, хвататься, потом искать ступеньку для ноги, полностью переносить на нее вес и выпрямлять ногу. Так руки меньше нагружаются. Но у меня не всегда получается. Когда кажется, что подошва вот-вот соскользнет с узкой опоры, я висну на руках и подтягиваюсь, и только потом ставлю ногу. Это кажется надежнее и проще. Однако спустя пару часов от подтягиваний мышцы предплечья начинают предательски дрожать. Но, кажется, мы выходим на плато. «Сейчас мы подойдем к Большому кулуару», — говорит Матис. «Здесь нужно быть осторожными. Кулуар начинается здесь. Постойте… назад, назад. Назад!!!» — обычно спокойный голос Матиса срывается в неожиданный крик. Мы в замешательстве пятимся, наступая друг другу на ноги.

От усталости реакция притупилась. К тому же я не понимаю, чем оправданы такие эмоции. Перед нами действительно кулуар шириной метров 150-200, по нему сплошь разбросаны валуны. По траверзу кулуара проходит что-то вроде узкой тропинки. Сверху по небольшой канавке к ней стекает талая вода с ледника. Она частично скапливается на тропинке, так что та немного притоплена и вся в грязи. Смотрю наверх, куда смотрит отпихивающий меня назад Матис, и ничего примечательного не вижу. Хотя… метрах в ста выше что-то движется. Это катится камень величиной с футбольный мяч. Он постепенно набирает скорость и, делая курбет, подскакивает в воздух. Пролетев несколько метров, рикошетом попадает в другой камень, покрупнее, и тот разбивается вдребезги. Как праздничный фейерверк, с десяток крупных осколков выстреливают в разные стороны. И тут я понимаю, что нужно бежать назад. Праздничный фейерверк превращается в камнепад, точнее, артиллерийский обстрел булыжниками вдоль кулуара. Десяток камней со свистом пролетают вниз. Мы только успеваем спрятаться за ближайшую каменную глыбу. Я прижимаюсь к ней всем телом, сердце колотится. За глыбой прячутся еще несколько человек. Как здесь вообще можно пройти?

«Нужно успокоиться и подождать, когда это прекратится. Когда пойдем, смотрите только под ноги. Нужно не оступиться и не упасть. Это совсем просто. Только я буду смотреть наверх, за камнями. Скомандую бежать — тогда побежим вместе». Я никогда не был под артиллерийским обстрелом. Только один раз, помню, было что-то подобное: мы с товарищем из университета во время событий 1993 года пошли смотреть на горящий Белый дом. По телевизору ничего не транслировали, и непонятно было до конца, что происходит. Поэтому мы, по молодости, решили узнать сами. Помню, мы были на Улице 1905 года, когда раздалась автоматная очередь. Потом еще и еще. Все попадали на землю, так как стреляли, кажется, с торговых палаток и прямо на уровне голов. И вот сейчас, за валуном, я отчетливо вспомнил эти ощущения: коктейль из горького чувства страха и сладковатого возбуждения. Сам представляю, как в мою голову попадает снаряд-булыжник, и наступает абсолютная темнота.

Снаружи все стихло. Мы осторожно поднимаемся, поглядывая вверх, и выходим на траверз кулуара. Следуя инструкции Матиса, опускаю голову и смотрю на тропинку и его ботинки. Он идет умеренным шагом, ботинки все грязные от мокрой глинистой земли. Когда где-то вверху раздается щелчок или удар, все внутри меня замирает, но темп не сбавляю. Неужели покатился очередной валун, и сейчас опять начнется обстрел? Но звук удара не повторяется, и мы идем дальше. Нам нужно пройти сто с лишним метров. Время, как резина, растянулось. Наконец Матис останавливается, а за ним и мы. Нас вновь защищает большой каменный выступ. Мы в безопасности.

После «кулуара смерти» мы продолжаем карабкаться по отвесной стене вверх, пока не достигаем места ночевки, приюта «Гуте». Здание приюта — деревянный каркас, обшитый блестящим металлом. Выглядит футуристично. Здесь, на высоте 3900 метров, нас ждет трехлитровая бутылка шампанского «Кристалл», сделавшая нас всемирно известными. Ее привезли на вертолете, так как донести ее в рюкзаке даже гидам было бы непросто. Бутылку вносят в столовую после ужина, под аплодисменты постояльцев приюта и песню Happy birthday, исполненную «а капелла». Я разливаю по бокалу членам нашей экспедиции, а потом передаю шампанское по столам дальше — чтобы разделить праздник со всеми остальными.

Празднование длится совсем недолго. Нужно ложиться спать, чтобы хоть за короткое время собрать силы на штурм. Нас всех, кажется, даже после шампанского не покидает чувство тревоги. Сможем ли мы добраться до вершины? Кто дойдет, а кто повернет назад?

День 4. Белая гора

Несколько часов перед штурмом Монблана, отведенные на отдых, я провожу, ворочаясь с боку на бок. Отчаянно пытаюсь заснуть. Но чем больше стараюсь, тем яснее сознание и острее чувство тревоги. И уговоры действуют с точностью до наоборот. Если я уже не жду сна, нужно начинать ждать пробуждения. Наконец раздается звук будильника, он пронизывает пространство как резкая зубная боль. Два часа ночи, время ожиданий закончилось, наступает время испытаний.

Одевшись и захватив кошки и ледоруб, вслед за Матисом выхожу на улицу. Здесь уже собралось много людей, но обычных для такой ситуации болтовни и шуток не слышно. Все сосредоточены и немногословны. Матис просовывает веревку в карабин на моей обвязке, а потом — Андрея. Сегодня мы пойдем в одной связке. «Как ты? Тебе удалось поспать?» «Спал как убитый», — отвечает Андрей с нарочитой веселостью. Я смотрю ему в глаза и не верю. Он, как и я, пролежал всю ночь с чувством тревоги. «Тогда пошли».

Идем в полной темноте. До рассвета еще далеко. Вижу только маленький островок света, образуемый лучом моего налобного фонаря, да еще — светящуюся змейку поднимающихся впереди альпинистов. По этой змейке я могу предположить, насколько пологим или крутым будет впереди склон. Тишина. Отчетливо слышно дыхание, мое и Андрея.

Дышать тяжело. Здесь, на высоте почти 4000 метров, воздух разряженный, кислорода не хватает. Вдыхаю жадно, как рыба, выброшенная на лед, но надышаться не получается. Стылая пустота заполняет легкие.

Мне никак не удается синхронизировать движение с Андреем. Потому двухметровая веревка, соединяющая нас в связку, то натягивается, дергая меня вперед, то провисает, путаясь в ногах. Я пытаюсь приспособиться, но без успеха. К тому же, Андрей идет, как-то странно наклонившись вперед. «У тебя все в порядке?» — «В порядке», — эхом вторит он. И мы идем вперед. Так продолжается несколько часов.

«Мы пойдем тем темпом, который будет комфортен всем. Не будем гнать, гнать вообще не нужно», — говорил Матис еще вчера вечером, распивая шампанское за ужином. Впрочем, мы все знаем, что это полуправда: если кто-то не поднимется на вершину до восьми утра, он вообще на нее не поднимется — его развернут гиды. Дело в том, что по темпу восхождения они рассчитывают возможность вернуться. Если человек не справляется с восхождением за пять-шесть часов, обратно сам он уже не спустится. Вот такая логика. И я помню о ней, когда вижу очередную обгоняющую нас тройку.

Андрей идет все медленнее и медленнее, веревка все чаще провисает и путается в ногах. Мы переходим в седловину и останавливаемся у крохотной, забитой снаружи хижины. Это хижина Валло на высоте 4300 метров, последнее место, где можно укрыться на пути к вершине Монблана. Начинает светать. Привал.

«У тебя все в порядке?» — на этот раз Андрея спрашивает Матис, уже настойчивей. Андрей криво улыбается: «Немного стер ноги». — «Сядь, посмотрим». Андрей, тяжело дыша, усаживается на подставленный ему рюкзак, стягивает ботинки и носки. Фонарик освещает глубокие кровоточащие раны. Носки пропитались кровью. Матис расстроенно качает головой: «Это только середина пути вверх, а потом еще целый день вниз. Так ты сотрешь ноги до кости». Я чувствую, что от холода у меня начинают дрожать губы. Наваливается апатия. «Ты пойдешь дальше или нет? — настаивает Матис. — Нам еще очень много идти». Андрей растерянно разводит руками: «Я, конечно, хочу дойти, но не знаю, как буду спускаться». Матис, видя, что у меня начинают трястись от холода руки, протягивает мне большие рукавицы: «На, погрейся. Я думаю, Андрей должен возвращаться, иначе будет катастрофа. Но мы в одной связке. Андрей не может спуститься сам, а Диму не к кому будет пристегнуть: в связке можно идти только втроем, не больше. Если кто-то сорвется, гид может удержать только двух человек. Если мы отправляем Андрея с гидом, с ним должен спускаться еще кто-то. Подождем, может, появятся еще желающие вниз». Сидим у хижины Валло, ждем. Проходит одна группа, потом вторая и третья. «Никто не собирается вниз? Все в порядке?» Угрюмые взгляды, уставшие лица, но все намерены двигаться к вершине. «Да что же это такое? Неужели я сейчас, не дойдя каких-то там пятисот метров, потащусь вниз?»

«Ну, если так нужно, я могу с Андрюхой спуститься и освободить тебе место в связке с моим гидом», — слышу голос Игоря. Это еще один мой товарищ, мы сравнительно недавно познакомились. «Ты это серьезно? Ты хочешь вернуться, не поднявшись на вершину?» — «Да мне практически все равно. Я был недавно на Килиманджаро. Один черт». Игорь демонстрирует полное равнодушие. Он улыбается и говорит, будто это плевое дело — идти вперед или повернуть обратно. Но в его голосе я слышу нотки благородной фальши. Конечно, ему не все равно. Это замечает и Матис: «Ладно, черт с вами. Я возьму не двоих, а троих. Но если что-то случится, я в лучшем случае навсегда лишусь лицензии гида, а в мы все вместе слетим вниз. Перестегивайтесь». Теперь я в связке с Игорем, Францем и Матисом. А их гид вместе с Андреем отправляется обратно в приют.

Меня все больше разбирает дрожь, не помогают даже рукавицы Матиса. В то же время по моей спине льется пот. Теперь мы идем совсем медленно. Каждый шаг вызывает одышку, меня покачивает. Матиса журналист «Форбс» потом спрашивал о впечатлениях от восхождения. «Да какие впечатления? Страшно было, — сказал он. — Представляешь, за тобой на аркане идут три зомби. Они абсолютно не в себе, но все время прутся за тобой. Это страшно, правда». Да, мы шли за ним совершенно как живые мертвецы. И так дошли до самого конца, на автомате. Говорят, штурм вершин — это вызов воле. Не верьте: это вызов способности переключиться на автопилот. Только на автопилоте не чувствуешь боли в мышцах и натертых ногах, не пугаешься бешеного стука сердца и не обращаешь внимание на жесткое давление в висках. Вот только перед самой вершиной можно перейти на ручное управление. «Это вершина, парни, вершина! Впереди вершина Монблана!»

Мы взошли на белоснежный купол к семи утра. К этому времени солнце поднялось уже высоко над горизонтом и ослепительно сияло. Я попробовал снять солнечные очки, но не смог — по глазам резанули лучи, отраженные кристаллами снега. Даже в очках было больно смотреть. Казалось, открывающаяся панорама, минуя сетчатку глаза и зрительный нерв, отражается прямо в коре головного мозга. И отпечатывается там, как литография. Кислородное голодание, физическое истощение, длительный путь и ожидание до предела обострили мое восприятие, и я наслаждаюсь этим непосредственным, прямым переживанием свободы и завершенности. Впереди — лишь одеяло облаков, которое окутывает пробуждающуюся Европу. Я, наконец, догнал вершину уходящей от меня горы.