Анархо-индивидуалист Этребилал Авив писал: «Одна из причин того, почему в наши дни слово “индивидуализм” может показаться сбивающим с толку заключается в упорном распространении капиталистической, либеральной, буржуазной, марксистской или антикапиталистической пропаганды, в которой десятилетиями поносилось это понятие. “Индивидуализм — это каждый сам для себя, и Бог для всех остальных”, “это атомизация, порождённая отсутствием классового сознания”, “потеря и отречение от идеалов коллективизма в пользу недальновидного эгоизма и социального успеха” или же “симптом болезни современного общества” — вот вкратце несколько стереотипов, с которыми нам, анархо-индивидуалистам, приходится сталкиваться и бороться. Вот почему мне кажется сегодня необходимым развязать несколько узлов, показав, что я имею в виду под индивидуализмом и с какими представлениями о нём борюсь. Помимо этого, мы должны учитывать, что и сам термин “индивидуализм” присваивался другими и обсуждался другими столь же редко, как и термин “личность”» [1]. Слова Этребилала Авива верны. Вульгарные псевдоиндивидуалисты вроде Айн Рэнд или либералов добились большей популярности, присвоив себе ярлык «индивидуализм». К сожалению, эта популярность привела к существенной дискредитации индивидуалистической философии. Эта дискредитация исходила и продолжает исходить как от фашистов, считающих, что «индивидуализм вреден для сплочённости нации», так и марксистов, рассматривающих индивидуализм как проповедь атомизации и социального эскапизма, что, естественно, является преградой на пути формирования классовой солидарности и реализации классовой борьбы.

Однако искажение сущности индивидуализма обусловлено не только тем фактором, что либеральные индивидуалисты, которых мы, либертарные индивидуалисты индивидуалистами не считаем [2], одержали культурную гегемонию, но и тем, что немало марксистов, в том числе и сам Маркс, пошли на поводу у этой гегемонии, проецируя либеральный индивидуализм на либертарный и тем самым лишая себя возможности уловить специфику и отличность либертарного индивидуализма от буржуазно-либерального. Именно поэтому некоторые марксисты, если начнут более глубоко изучать индивидуалистическую мысль, не смогут понять одну метафору, с помощью которой либертарные индивидуалисты передают в переносном значении важный аспект их философии. Этой метафорой является «одиночество».

Наиболее популярную вариацию этой метафоры мы находим у Ибсена в пьесе «Враг народа»: «Самый сильный человек на свете — это тот, кто наиболее одинок» [3]. Вульгарные буржуазные псевдоиндивидуалисты а-ля Рэнд воскликнули бы: «Да здравствует отчуждённый, атомизированный, сильный, одинокий и плюющий на всех человек!». Это вульгарное толкование подхватили бы марксисты и продолжили бы в унисон: «Прав был Маркс! Анархо-индивидуалисты на самом деле — это буржуа под маской социализма!». И так они продолжат идти по пути заблуждения, вульгарности, непонимания и узкомыслия.

Но каково же истинное значение метафоры одиночества? Что имел в виду Ибсен? Давайте это выясним. Но зачем? Для того, чтобы товарищи анархо-индивидуалисты в будущем не тратили своё время на разоблачение глупостей некоторых марксистов, желающих оклеветать благородный и антибуржуазный индивидуализм различной казуистикой, ставящей себе целью отождествить либертарный индивидуализм с буржуазно-либеральной подделкой.

Безусловно, я не отрицаю, что и среди тех, кто называл себя «анархо-индивидуалистом», были те, кто вульгарно интерпретировал слова Ибсена. Например, довольно одиозный и действительно в какой-то мере «либеральный» по своей ментальности итальянский индивидуалист Рензо Новаторе толковал эти слова в духе атомизации, отчуждённости, антисоциальности и безответственности: «Я презираю будущее, чтобы упиваться радостью и сносить страдания уже сегодня. Я смотрю на человечество сверху вниз, ибо это не моё человечество. Я ненавижу тиранов и питаю отвращение к рабам. Я не стремлюсь к солидарности и ей не одариваю, ибо я убеждён, что она суть ещё одна цепь, и разделяю точку зрения Ибсена, что сильнее всех тот, кто более всех одинок» [4].

Однако было бы весьма ушлым делом реально считать, что интерпретация Новаторе верна и разумна. Новаторе — крайний пример, и довольно неудачный. Принимать его во внимание не нужно, поскольку он лишь «хаосник», желающий утверждать свою волю и жить ради исключительно своих узких наслаждений. Он пандеструктивист и узкий эгоист. Однако узкий эгоизм и пандеструктивизм — это не то, что разделял сам Ибсен. Это же не разделяли и такие другие анархо-индивидуалисты, использующие метафору одиночества, как Сидни Паркер, Манюэль Девальд и процитированный уже выше Этребилал Авив. Именно на основе эти четырёх индивидуалистов я раскрою смысл метафоры одиночества, а также то, как она связана с основополагающим принципом индивидуализма — самопринадлежностью личности.

Во-первых, необходимо сказать, что под «одиночеством» Ибсен не подразумевает отчуждённость и атомизированность индивида, ведь он и не мог этого подразумевать. Разве стал бы Ибсен писать следующее, если он действительно был бы проповедником принципа «каждый сам за себя»: «Долой государство! Вот революция, в которой я готов принять участие. Подрывайте самое понятие “государство”, ставьте условиями общественности лишь добрую волю и духовное единение — это и будет началом достижения той единой свободы, которая чего-нибудь стоит» [5]? Стал бы сторонник атомизации и морали «человек человеку волк» призывать к «духовному единению» людей? Вряд ли. Особенно какие-либо обвинения со стороны некоторых марксистов Ибсена отпадут, если воспринимать его слова про «одиночество» в контексте самой пьесы «Враг народа». Слова «самый сильный человек на свете — это тот, кто наиболее одинок» произносит персонаж Томас Стокманн. Но почему он их произносит? Что с ним происходит? Какие события побуждают его к такому высказыванию? По сюжету пьесы, Томас Стокманн желал помочь городу, отремонтировав систему труб, чтобы туристы и местные жители не травились грязной водой. Однако это не было на руку местной буржуазии, которой было не выгодно тратиться на замену систему труб. Вместо этого, эта местная буржуазия предпочла, преследуя свои меркантильные классовые интересы в виде погони за максимальной прибылью, переложить затраты по замене труб на плечи пролетариата (местных жителей), тем самым «национализировав расходы и приватизировав доходы» (вода, которая течёт по трубам, является «целительной», и лечиться в ней приезжают туристы как на курорт; деньги туристов же идут в карманы акционерного общества — собственников лечебницы). Томас Стокманн совестливо обеспокоен лишь своими людьми и добродетелями: он не хочет, чтобы люди умирали и болели, а потому желает заменить систему труб. Местная буржуазия наплевала на людей, гонится за прибылью даже ценой здоровья людей. Однако местные жители обманываются местной буржуазией, которая использует свою власть (местную буржуазию представляет Петер Стокманн — брат Томаса Стокманна, а он городской чиновник), чтобы дискредитировать побуждения Томаса Стокманна и обвинить его в расходах жителей на замену системы труб (в то время как вина лежит абсолютно на акционерном обществе и Петере, которые из–за своей алчности довели до такой ситуации город). Из–за этого обманутые жители предают Томаса Стокманна остракизму: в едином стадном порыве они несправедливо обзывают Томаса Стокманна «врага народом» (при том, что именно он хотел помочь городу), кидают в его дом камни, порывают с ним дружественные связи, отказываются от его врачебных услуг (Томас врач и инженер) и так далее. Томас Стокманн же, как индивидуалист, опирается лишь исключительно на самого себя — на свою совесть, добродетель, честь, принципы и ценности (он выше всего ставит честность, правду, гуманизм и свободомыслие). Следовательно, Томас Стокманн обладает моральной автономией: он самобытен в том смысле, что его поступки, суждения, желания и убеждения определяются его собственным разумом, совестью и знаниями — его собственной волей, а не волей какой-то внешней и довлеющей над ним гетерономии — мнениями и волей толпы, местными жителями, давлением местной буржуазии (Петера в частности) и так далее. Томас Стокманн сообразует свои действия лишь со своим внутренним нравственным законом совести и добродетели, а не с настроениям и давлением внешних сил. В этом и заключается смысл «одиночества» Томаса Стокманна: самый сильный человек — этот тот, кто обладает моральной автономией — это самопринадлежная личность, опирающаяся исключительно на саму себя (свою волю, знания, совесть, убеждения, принципы и прочие составляющие микрокосма личности), а не на других и их влияние или притязания. В этом и заключается сила или могущество автономной личности: она не отчуждена от себя, поскольку ничто не определяет её вне неё самой; никакая внешняя гетерономия (сила) не отчуждает личность от определения ею своей судьбы и поступков. Самость такой личности не растворена в коллективной воле толпы, ведь если бы воля Томаса Стокманна была абсолютно подчинена настроениям, заблуждениям и воле обманутых жителей, то он бы принял их признание его «врагом народа», поддался бы их желанию его изгнать из города или пошёл бы на сделку со своей совестью и позволил бы себя подкупить Петером. Но нет: Томас Стокманн решает отстоять истину, остаётся в городе и решает организовать со своей дочкой Петрой школу, где он будет воспитывать благородных и свободных людей, которые будут должны в будущем очистить город от «буржуазной грязи», низости, стадности, тупости, раболепности, бессовестности, лжи, лицемерия, безразличия, цинизма и жестокости, организовав жизнь на принципах правды, свободы, гуманизма, сострадания, справедливости и честности. Таким образом, могущественная воля Томаса Стокманна господствует над обстоятельствами, а не обстоятельства господствуют над ней. Он, несмотря на внешнее давление и презрение с численными оскорблениям со стороны местных жителей, остаётся приверженным самому себе — своим принципам. Его принципиальность есть одно из ярчайших проявлений самопринадлежности или эгоизма («эгоизм» здесь понимается как приверженность самому себе — как самообладание). И именно поэтому Томас Стокманн говорит в конце пьесы, что «самый сильный человек — это самый одинокий человек». Самопринадлежный, то есть приверженный самому человек, никогда не склоняется перед давлением обстоятельств, не отрекается от самого себя и не склоняет голову перед давлением внешних угнетающих, развращающих и отчуждающих сил, что норовят навязать личности то, что глубоко чуждо её совести и ценностям. Такой человек твёрдо и чётко следует самому себе даже несмотря на то, что все вокруг от него отвернулись так же, как местные жители отвернулись от Томаса Стокманна. В этом заключается истинное могущество: быть приверженным своей личности даже в наиболее трудных обстоятельствах. И в этом заключается «одиночество»: человек остаётся приверженным своей индивидуальности даже тогда, когда весь мир от него отрёкся. Однако это отречение не знаменует конец самости личности, не означает то, что личность должна отречься от себя, поскольку лишь личность определяет свои ценности и убеждения, а не внешнее одобрение или порицание обманутой и несознательной толпы.

Следовательно, метафора «одиночества» у Ибсена подразумевает то, что только человек, который готов до конца следовать своей совести, принципам и ценностям, может быть по-настоящему могущественной личностью, чью волю и индивидуальность внешние обстоятельства не могут сокрушить, заставив её отречься от самой себя и упасть в бесчестье. Такая личность готова следовать своим ценностям и убеждениям даже тогда, когда весь мир от неё отвернулся, поскольку сам этот мир погряз в заблуждении, низменности, лицемерии, бессовестности, цинизме, несознательности и глупости. У Ибсена этот мир аллегорически показан через население всего городка. «Одиночество» — это состояние принадлежности самому себе в любых условиях и обстоятельствах. Только «одинокий» человек, чья самость не растворена в стадной коллективности (и, безусловно, необходимо отметить и помнить, что коллективность необязательно бывает стадной) и который остаётся верен своей добродетели, способен сохранять истинное величие и могущество перед тем, чтобы не развращаться и не изменять своей совести перед давлением различного тлетворного влияния (в этом случае это местная буржуазия и Петер Стокманн). В этом заключается квинтэссенция сказанных Стокманном слов в конце.

Применение этой метафоры мы находим и у других анархо-индивидуалистов. У Манюэля Девальда есть следующие слова: «Другими словами, индивидуалист — это человек, наиболее осознающий свою уникальность, который сумел достичь автономии наилучшим образом, став самым сильным человеком. Может он и “одинок” среди толпы, общества, разных групп, организаций и т. д., но лишь потому, что его “одиночество” неразрывно связано с его этическими убеждениями, и употребление слова “одиночество” уместно в данном контексте, так как является синонимом уникальности и автономности. Таким образом, индивидуалист является целым сам по себе, в отличии от не индивидуалистов, которые являются лишь частью некоего целого» [6]. У упомянутого ранее Авива тоже есть подобные мысли: «Если анархо-индивидуалист лишается свободной ассоциации, то он остаётся почти с ничем — одиноким человеком в том смысле, что он “одинок” посреди толпы или даже внутри той же самой ассоциации, поскольку он полагается исключительно на самого себя и действует в соответствии со своей личной, а не универсальной этикой, не препятствуя и не пренебрегая при этом взаимопомощью, общением с другими или иным видами коллективного содействия» [7]. Как мы видим, что Авив, что и Девальд, под «одиночеством» подразумевают не атомизацию человека, а лишь способность следовать самому себе — своей личной этике, как пишет Авив, и быть уникальной и автономной личностью, способной самостоятельно определять свою судьбу и действия, не являясь при этом растворённым ментально в коллективной воле организации или ассоциации, то есть лишённым самобытности и самости. И, несомненно, как и у Ибсена, «одиночество» у Авива и Деваьда не подразумевает антисоциальность — оторванности от людей, отчуждённости от них, отрицания кооперации и взаимодействия с ними — не означает отказ от коллективного действия. В процитированном выше отрывке Авив упоминает, что индивидуалист, оставаясь автономным, «…не препятств[ует] и не пренебрег[ает] при этом взаимопомощью, общением с другими или иным видами коллективного содействия» [8]. В том же эссе у Авива есть следующие строки: «Мы хотим быть свободными вместе, опираясь на взаимопомощь как на основополагающий принцип нашей деятельности» [9]. Вряд ли утверждение о том, что «индивидуалист не пренебрегает и не препятствует взаимопомощи и общению» между людьми можно записать в «антисоциальность», «отчуждённость», «атомизацию» и «отрицание коллективного взаимодействия». У Девальда тоже нет отрицания взаимодействия с людьми: «Если это вульгарное понимание индивидуализма ложно, то это не потому, что люди, которые в настоящее время говорят, что индивидуалисты живут в обществе, как и другие, но потому что современные общества навязывают личности определённые организации: личность сотрудничает с такими социальными организации лишь до тех пор, пока это сотрудничество не перестаёт быть добровольным. Из чего можно сделать вывод, что индивидуализму, следовательно, не чужды социальные организации, ведь, например, большое количество анархо-коммунистов, придавая выражению “коммунизм” не менее религиозный или не менее христианский смысл, также утверждают себя индивидуалистами. Сам Макс Штирнер, один из светочей индивидуалистической философии, превозносит в своём бессмертном труде “Единственный и его собственность” идею “союза эгоистов”» [10]. Анархо-индивидуалист Сидни Паркер, будучи социальным пессимистом, тоже не отрицает кооперацию между людьми, соглашаясь с мыслями Ибсена об «одиночестве»: «Индивидуалист соглашается с Ибсеном, что “самый сильный человек на свете — это тот, кто наиболее одинок”, но он признаёт ценность кооперации в том, что она способа удовлетворить его определённые потребности. В этом нет ничего противоречивого, поскольку именно тот, кто силён достаточно, чтобы быть одиноким, способен создать по-настоящему свободный союз с другими. Однако такие союзы не являются самоцелью — они существуют лишь до тех пор, пока те, кто участвуют в нём, считает его полезным для себя. Такой союз не представляет собой нечто священное и обязательное для состоящих в нём. Он — творение и слуга своих создателей, не более» [11].

Таким образом, метафора одиночества в индивидуалистической мысли лишь означает способность личности оставаться автономной и приверженной самой себе, не растворяя свою волю во всеобщем потоке коллективных настроений, а сохраняя свои «собственные границы» и способность диссоциироваться от коллективной общности. Это означает, что «одиночество» — это выражение самопринадлежности личности, которая в любой момент может противопоставить свою волю и суждение тому коллективу, в котором она находится, если она считает, что в чём-то с ним не может согласиться или если действия коллектива прямо противоречат убеждениям или совести личности. «Одиночество» означает, что личность всегда сохраняет способность судить по своим соображениям о том, что делает та организация или ассоциация, частью которой она является. И если эта ассоциация начинает делать что-то непотребное и гнусное (убивать кого-то несправедливо, например), то личность не станет в едином стадном порыве делать то же самое, поскольку её самость не растворена в общей коллективной воле и не отчуждена общностью. Личность остаётся «одинокой» в том смысле, что перманентно судит, воспринимает и действует лишь в соответствии со своей совестью, идеалам и ценностями. Её взаимодействие с другими продолжается лишь до тех пор, пока её личные цели и ценности совпадают с целями и ценностями других, но она никогда не отрекается от своих принципов и не позволяет себе раствориться в общей коллективности, потеряв понимание где уже проявляется её воля, а где воля остальных.

Либертарные индивидуалисты приветствуют лишь добровольные ассоциации по общим интересам («союзы эгоистов»), где каждая входящая в него личность кооперируется и выстраивает с другими коллективное совместное действие на основе совпадения личных интересов в общие. Автономность каждого из членов союза является важной, поскольку обеспечивает то, что союз остаётся добровольным объединением равных и уникальных личностей друг с другом, где никто ни над кем не господствует, то есть нет управляющих и управляемых. Вместо господства (иерархий), личности выстраивают взаимодействие на основе соглашения, договора, консенсуса, взаимоуважения, диалога, сочувствия, взаимопонимания, автономии каждого, взаимопомощи, солидарности и искренности в побуждениях. А там, где никто ни над кем не господствует и каждый следует лишь своим интересам, которые совпадают с интересами других, действительно торжествует союз свободных людей, где нет подчинения и посягательства на автономию других — нет рабов и господ, поскольку «каждый господин самого себя», то есть «владеет сам собой», а потому никто не позволяет другим над собой господствовать, что, следовательно, ведёт к тому, что никто ни над кем не господствует, ведь никто никому не подчиняется. Как писал Макс Штирнер: «Если прекратится покорность, то неминуемо уничтожится и господство» [12].

Упомянутые выше Девальдом и Паркером мысли о добровольном союзе являются базовыми для всех анархо-индивидуалистов. Э. Арман тоже писал об этом: «Анархо-индивидуалист рассматривает всякое объединение с кем-либо только как временное средство и наименьшее зло для удовлетворения своих потребностей. Таким образом, анархо-индивидуалист вступает в союз лишь в случае крайней необходимости и исключительно добровольно. Вступает анархо-индивидуалист в такие союзы лишь на короткий срок, всегда помня о том, что каждый может выйти из него, как только этот союз начнет негативно сказываться на ком-либо из участвующих в нем» [13].

Соответствует ли вышеизложенная метафора «одиночества» тому, как анархо-индивидуалисты понимают индивидуализм, то есть учению о моральной автономии или самопринадлежности личности? Безусловно. Самопринадлежность — это то, что Штирнер называет в русском переводе «собственностью» (или «достоянием») — самообладание, самовладение своими чувствами, мыслями, желаниями, интересами, судьбой, волей и ценностями, которые не порабощают личность, а служат ей в качестве слуг её «Я», позволяя ей удовлетворять свои стремления и желания, а также быть свободной, могущественной и неотчуждённой от себя. Кроме Штирнера, индивидуализм как «самопринадлежность» или «моральная автономия» определял анархо-индивидуалист Ан Ринер: «Под “индивидуализмом” я подразумеваю моральное учение, которое не опирается ни на догмы, ни на традиции, ни на внешние детерминирующие факторы, а апеллирует исключительно к индивидуальному сознанию и совести» [14]. Именно об этом пишут Авив, Паркер, Девальд и Ибсен: об индивидуалисте, который является свободным, поскольку опирается не на волю внешних гетерономий (толпа, коллектив, традиции, нормы, государство и разного рода источники внешнего принуждения, стремящиеся потенциально навязать что-то или детерминировать судьбу и желания личности вне неё самой), а исключительно на своё сознание и совесть (идущие вместе с его принципами), тем самым не подчиняясь никому и не прогибаясь под обстоятельства (остракизм, желание местной буржуазии его оклеветать и подкупить и т.д., если брать за пример Томаса Стокманна) и оставаясь свободным человеком, следующим лишь «своему велению сердца». И в следовании велению своего сердца он «одинок», поскольку он является единственным, кто остаётся верным этому пути до самого конца. Безусловно, различные попутчики будут встречаться ему на его пути, и он взаимно и добровольно пойдёт с этими попутчиками дальше вместе, но лишь до тех пор, пока их пути не разойдутся. И затем, когда настанет время разойтись, он не свернёт со своего пути, поскольку может посчитать, что путь его попутчиков ведёт куда-то не туда, возможно, в какую-то ужасающую бездну. Тогда он попрощается с попутчиками и пойдёт дальше своей дорогой, не изменив своему курсу. А если попутчики попытаются насильно его заставить пойти по их пути «в бездну», индивидуалисту-страннику не останется ничего, кроме как обороняться от их покушения на его автономию. В этом суть его «одиночества» — в том, что лишь он знает свой путь и лишь он до конца будет ему следовать, не позволяя никому навязать ему тот путь, который он считает ложным, и не допуская, чтобы кто-то поработил его для того, чтобы лишить его самопринадлежности, то есть воли или самостоятельности дальше следовать своему пути. Изменить свой курс индивидуалист может лишь через критическую рефлексию над своими убеждениями и искреннее принятие новой позиции, если она действительно убедительна в своей аргументации.

Когда же человек лишён самопринадлежности — он раб, не имеющий «причины в самом себе» — лишь марионетка в руках превосходящих и довлеющих над ним сил. Такой раб безропотно повинуется этим силам, не обладая внутренним стержнем, а потому является безвольным существом, неспособным к самостоятельному определению своей судьбы, что делает его обречённым на вечную детерминацию его действий и желаний вне него самого. А это значит лишь одно: рабство — следование не своему, а лишь чужому пути, где этот чужой путь идёт вразрез с интересами и пользой для самого порабощённого.

Таковы мои размышления и суждения. Искренне надеюсь, что некоторые марксисты и прочие уймут сути слов, поняв их истинное, а не превратное значение. И если они всё же это сделают, я искренне надеюсь, что они перестанут обвинять всех анархо-индивидуалистов без разбора в проповеди «отшельничества», «атомизации» и принципов «каждый сам за себя» и «человек человеку волк».

Ссылки:

1. Этребилал Авив. «Наш индивидуализм». URL: https://teletype.in/@editorial_egalite/nash_individualism

2. См. статью Альберта Либертада «Индивидуализм». URL: https://teletype.in/@editorial_egalite/kUxjEQBd6nz

3. Генрик Ибсен. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3. Государственное издательство «Искусство», г. Москва, 1957 г. С. 632.

4. Рензо Новаторе. «А кроме того, я — нигилист!». URL: https://ru.theanarchistlibrary.org/library/renzo-fuck-all

5. Генрик Ибсен. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4. Государственное издательство «Искусство», г. Москва, 1958 г. С. 694 (из письма к Георгу Брандесу).

6. Манюэль Девальд. «Размышления об индивидуализме». Из главы «Либертарный индивидуализм и авторитарный индивидуализм». URL: https://teletype.in/@editorial_egalite/-d5-fOxvjwV.

7. Этребилал Авив, там же.

8. Там же.

9. Там же.

10. Манюэль Девальд, там же.

11. Сидни Паркер. «Анархо-индивидуализм». URL: https://teletype.in/@editorial_egalite/anarchism_individualism_guide

12. Макс Штирнер. «Единственный и его собственность». Харьков: Основа, 1994. С. 182.

13. Э. Арман. «Небольшое пособие по анархическому индивидуализму». Приводится из сборника «Человек после общества. Антология французского анархо-индивидуализма начала ХХ века». Изд. «Эгалите», Саратов, 2022. С. 80.

14. Ан Ринер. «Небольшое пособие по индивидуализму». Приводится из сборника «Человек после общества. Антология французского анархо-индивидуализма начала ХХ века». Изд. «Эгалите», Саратов, 2022. С. 19.