Как ты начал заниматься фотографией?

Довольно-таки спонтанно. У нас в доме был высокий шкаф; до некоторых полок я не дотягивался — подставлял табуретку и долезал. Лет в семь я обнаружил на верхней полке тяжелую коробочку из коричневой кожи. Оказалось, это дедов фотоаппарат «Зоркий», 1961 года выпуска.

В первые же летние школьные каникулы мы поехали с мамой в Таджикистан к ее друзьям. Тогда был весь такой интересный и дружный Советский Союз: можно было полететь за тридевять земель, там было жарко, но говорили по-русски, пили морс, и всё было хорошо. Первые же кадры я сделал в древней крепости. Потом фотографировал кузнеца за работой, мастеров, которые лепили тандыр, детей, с которыми мы играли во дворе.

Проявив и напечатав эту плёнку в Москве, я обнаружил кучу хороших кадров. И дальше это превратилось в такое интересное маленькое хобби. Меня не особо тянуло делать миллион плёнок, этим хотелось заниматься от случая к случаю. Потом появилось желание самому печатать фотографии, и у меня появились все эти ванночки, проявитель, к старшим классам мне даже купили фотоаппарат «Зенит», который ломался несколько раз в году, и я ездил в Красногорск, в единственную гарантийную мастерскую. На него я даже снимал путч 1991 года.

Но основная твоя специальность — не фотография.

Сложно сказать. Художественный уклон у меня есть, потому что оба родителя — художники. Это получалось как-то само собой.

А специальность сформировалась из того, что я пошёл учиться в вуз, чтобы не попасть в армию. Меня интересовала история, археология — то есть что-то такое материальное, что можно раскопать, посмотреть, подержать в руках. Ещё интересовала антропология — наука о людях, о том, как они живут в разных частях земли, о том, какие они удивительные и разные.

В итоге я проучился год на истфаке, потом перешел на политологию на другой факультет. Специальность моя совершенно не была связана с фотографией. Даже наоборот, фотография была на какое-то время позабыта, заброшена. Впрочем, как и рисование — я с трудом вмещал в свою голову ненужные знания, и забросил то, что получалось легче всего.

Я менял свою профессию несколько раз: поработал на разных выборах, пошел в журналистику, побыл редактором, переводчиком, и став инструктором по дайвингу, снова начал фотографировать телефоном — году, наверное, в 2006. Я тогда писал тексты для МТС, и мне дали на тестирование телефон, у которого была урезанная версия интернета. Ещё у него была камера 1,3 мегапикселя, так что, когда я жил в Египте, я на этот телефон делал фотографии. Мне очень нравилось, что можно пойти куда-то с телефоном и сделать кадр. Я делал их так же медленно, как и на плёнку: выбирал объект, кадрировал — и только потом снимал. Их было очень мало, но они все были в тему.

Потом я устроился матросом на яхту, которая шла из Тайланда через весь Индийский океан и Красное море — Мальдивы, Джибути, Эритрею. Чтобы как-то это запечатлеть, я купил «мыльницу». Тогда уже понеслось: было много дневниковых кадров.

Твой интерес к церкви не имеет никакого отношения ни к семье, ни к образованию. Это сугубо личная история?

Это удачное стечение обстоятельств — уж не знаю, случайное или нет. Я как-то задумался об этом, но так и не пришел в твердому выводу. Мой папа уже много лет расписывает церкви, но я познакомился с его работами достаточно поздно. Фотографировать в церкви я начал благодаря другу, который занимается выпуском журнала «Православное образование». Он позвал меня, а я не отказался. Мне понравился опыт, а то, что от меня требовалось, стало получаться хорошо и легко. Так что всё пошло.

Помнишь первую съёмку в церкви или в монастыре?

Первая съёмка для журнала была летом в детском православном лагере на берегу Оки. Там было красиво, весело и интересно, фотографии получились жизнерадостные.

Потом было открытие храма Иоанна Богослова под Вязом. Это было «переоткрытие» — храм снова стал действующим после долгого использования музеем градостороительства. И я попал на первую литургию, которая проходила в совершенно голом помещении с лампами дневного света, с еще пустым алтарем, было установлено всего несколько икон. Прихожане были самые настоящие — люди, которые ждали открытия и теперь пришли помолиться, а не просто посмотреть. Были целые семьи с детьми, люди, которые стояли в очередь на причастие, те, кто пришёл на исповедь. Не могу сказать, что легко подобрать слова, чтобы всё это описать, но атмосфера для меня была новая и непривычная.

Что это за люди — те, кто сегодня приходят крестить детей и венчаться?

Совершенно разные. Кто-то понимает, что нужно искать корни и в какой-то момент возвращается к традиции, кто-то, наверное, из нее и не выпадал. Для кого-то это мода, такое тоже может быть. Это нормально, бывает по-всякому.

Что нужно, чтобы быть «сертифицированным» церковным фотографом, не нужно никакого специального разрешения?

Нужно получить согласие того, кого снимаешь и благословение того, кто отвечает за это место.

Ты когда-нибудь снимал людей другой веры?

Как-то давным-давно я попал в иракский поселок Шекхан, где живут езиды. Так получилось, что туда сначала съездил мой товарищ, а по его стопам попал и я. Я попал в деревню, меня спросили, а что ты здесь забыл? Я говорю, ну вот, путешествую, интересно. И меня повели в какой-то дворец. «Дворец» — название, конечно, очень условное: украшений мало, но дом огромный, и внутри очень много народу. Мне сказали: «Пожалуйста, расспрашивай сколько хочешь, ты приглашен к нам на праздник». Приехал верховный шейх езидов, я задавал ему какие-то глупые вопросы и потом жалел, что не задал более умные. По случаю праздника они проводили очистительный ритуал — прыгали через огонь, и я сделал совсем немного, несколько кадров.

А бывает, что отказываются фотографироваться?

Конечно. Совсем недавно у меня была съёмка монашествующих в Сретенском монастыре. Я заметил в зале необыкновенную монахиню — фотогеничнее её в том зале не было никого. Настоящий вязаный платок, ряса явно не на фабрике сшита, интереснейшие чётки, зачитанный псалтирь. Лицо описать не берусь: что-то в нём чувствовалось природное, благость старческая, что-то далёкое от столицы. Когда человек живёт, он по-всякому гримасничает, и эти гримасы накладывают отпечаток. Морщины возникают не просто так: если человек хмурится часто, то морщины будут между бровей, и так далее. И по этой бабушке видно было, что не было у неё в жизни таких плохих эмоций — всё лицо прямо лучащееся.

И я только поднимаю камеру — она прячется за книгой. Я к ней подошёл и говорю: можно вас сфотографировать? Она отказала. Ну ладно, не буду. И я не нарушил своё обещание, но жалел — удивительное лицо, удивительный типаж. Ну что поделать.

Когда люди не хотят, чтобы их фотографировали, для меня это стоп-сигнал, я стараюсь не нарушать этого правило.

Чаще всего монахи избегают фотографов. Молитвенное состояние хрупкое, чтобы концентрироваться, нужно избегать отвлечений, поэтому монахи стремятся оберегать свое пространство от вторжений внешних людей. В женском монастыре, куда мы ездили делать репортаж осенью, только некоторые монахини и только после разъяснения игуменьи, согласились попасть в кадр. И при этом все равно смущались. И как в любом месте, нужно чтобы к твоему присутсвию привыкли и перестали обращать внимание или отворачиваться.

Я стараюсь не смущать никого фотоаппаратом, но быть по-настоящему чутким и деликатным тоже не получается, иначе я не сделаю ни одного кадра. Это как раз касается журнальной работы, когда мы ездим по монастырям.

А есть у тебя любимые храмы?

Многие старые храмы, которые дышат историей, и куда попадает живой свет. Например, я уже три раза съездил на подворье Дмитровское, это между Рижской трассой и Рублёвкой. Эти места мне знакомы с детства, я там часто ездил на велосипеде, но не обращал внимание на эту церковь. И вот теперь уже трижды там побывал. Мне там понравилось — по архитектуре, по свету, по тому, что там происходит. А еще восприятие места зависит от времени суток, от службы, от того, хорошо или плохо поют, иногда «топор можно вешать» от того, что слишком много народу (в такие места я бы не пошёл).

Ты слышишь, хорошо поют или плохо?

Конечно, это чувствуется. На сугубо животном уровне, это же резонанс, который наполняет объём церкви. Если на клиросе хорошо поют, от этого резонируют диафрагма, лёгкие, тело получает какие-то сигналы от этих нот. Так что если поют так себе, то это не чувствуется, а если поют интересно и хорошо, то ощущается радость.

Есть что-нибудь, что тебе хотелось бы поснимать?

Мне очень хочется попасть в какой-нибудь приход, очень дальний, очень нецентровой, где нет богатых спонсоров и поддержки, где люди сами строят храм, понимая, что он им нужен — и строят его понемногу. Эта идея меня не покидает. Хочется увидеть что-то, что сделано не из бетона и без десятины с нефтедолларов. Чтобы там было только то, что идёт от души, от духа.

Я видел съёмку одного парня, который сфотографировал крещение в Карелии, в церкви, которая сделана из избы. Там настолько чистым чем-то веет, настолько красиво, просто и душевно. И это передаётся фотографией. Фотографией нам рассказывают, как в этой деревушке крестили двух сестёр. Купель — это пластиковый тазик, на нём прикреплены три свечки. Батюшка — бородатый и невысокий рыжий дедушка. На потолке какие-то разводы из–за того что крыша протекает. Но всё настолько здорово, настолько интересно, настолько по-настоящему, что глаз радуется.

Вот что-то такое я хочу снять. Я как раз думаю о такой поездке и такой съёмке.

Я не хочу искать экзотику, с одной стороны, но мне интересно было бы поснимать староверов.

Меня вообще волнует Раскол, который развёл не только в религиозном, но и в культурном плане — да так, что получилось как будто бы два народа. Это интересно, очень. Я смотрю на фотографии, которые были сделаны ещё в начале прошлого века, и понимаю, что тема интересная, но в неё просто так не войдёшь.

Я был в одной старообрядческой деревне, но не нашел там того, что искал. Приехав к староверам в деревню и познакомившись с местными, можно почерпнуть какую-то поверхностную информацию, и если явится что-то невыразимое и сокрытое, это будет скорее удачей.

То, что происходит в совсем тонких мирах, в тонких сферах, передать сложно. Можно это передать символически, образно, но как это ухватить? Бывает красивый свет, бывает эмоция в портрете, в лице, а интересно поймать метафизическое ощущение. Но снимать с точки зрения «О, классная этнография, экзотика» — это меня не особо интересует.