Последний текст Анны Политковской, опубликованный в журнале «Профиль Украина» 25 сентября 2006 года. 7 октября журналистку и правозащитницу убили в лифте ее дома в Москве — четыре выстрела, включая контрольный в голову.

Источник: “Профиль Украина” №38 (157), 25 сентября 2006 г. С. 62-64.

Вся российская политика — и внешняя, и внутренняя — традиционно насквозь пропитана двойными стандартами. Так было почти всегда. В советское время, в горбачевское отчасти, меньше — при Ельцине. И, наконец, теперь вернулась к почти советскому уровню лжи. Когда это касается газа — лично я спокойна, да пусть хоть удавятся за эти их “голубые” доллары! Но передо мной каждый день — сотни папок. Это копии материалов уголовных дел людей, сидящих у нас за “терроризм” или пока еще находящихся под следствием и судом.

Почему слово “терроризм” тут в кавычках? Потому, что подавляющее большинство этих людей — назначенные террористы. И эта практика “назначения в террористы” не просто вытеснила к 2006 году какую-либо истинную антитеррористическую борьбу, она сама по себе стала воспроизводить желающих мстить — потенциальных террористов — и привела к краху отечественной правоприменительной системы. Когда прокуратура и суды работают не ради закона, не ради поиска и наказания виноватых, а на политический заказ из Кремля и в погоне за приятной Кремлю антитеррористической отчетностью, с которой не стыдно показаться и перед Бушем, лепят уголовные дела как пирожки.

Прокурорско-милицейский конвейер “организации чистосердечных признаний” отлично навострился обеспечивать хорошие показатели “борьбы с терроризмом” на Северном Кавказе.

Именно все это вкупе именуется российской так называемой антитеррористической политикой.

Дальше — примеры. Они сильнее любых слов. Майор милиции Абубакар Альмурзиев из Ингушетии год отсидел в следственном изоляторе Владикавказа. Там, во Владикавказе, в столице Северной Осетии, находится центр российского антитеррора, базируется специальная следственная бригада Генеральной прокуратуры “по искоренению причин терроризма на Северном Кавказе” (все это время ее возглавлял Константин Криворотов, с сентября — Александр Солженицын). С 16 августа 2005 года Криворотов подводил Альмурзиева под “чистосердечные признания” в качестве “члена бандгруппы ‘джамаат”, связанной с “Аль-Каидой” через араба Абу аль-Валида” (этого араба так никто и не видел, он — “неустановленное лицо”, а все уголовное дело — беллетристика, а не юридический документ). Двенадцать месяцев Альмурзиев жил от пытки к пытке, он должен был признаться, что снабжал “джамаат” оружием — ведь о “пресечении деятельности’ “банды Абу аль- Валида” наши спецслужбы отрапортовали громогласно. Но Альмурзиев — человек железной воли, каких немного на этом свете. Он ни в чем не признался. На 50 процентов именно это его спасло от того, чтобы лет этак двадцать гнить где-нибудь за Сыктывкаром. На другие 50 — бесстрашное упорство его адвоката, Мусы Хаматханова.

— Но когда они поняли, что вы не тот, почему не отпустили? — спрашиваю майора.

— Там уже не отпускают. Взяли — значит, признавайся, — отвечает Абубакар, весь в шрамах после пыток. Спасла его случайность: в Москве Путин поменял одного генпрокурора на другого, и рикошетом пошла перетряска прокурорской вертикали — искали компромат на “бывшего”, смотрели дела, наткнулись на дело Альмурзиева, где абсолютно явным было юридическое мошенничество, и так сняли следователя Криворотова, который был креатурой смещенного генпрокурора. Результат: с 15 августа Альмурзиев на свободе.

Исламу Сусханову, чеченскому студенту-скульптору, повезло меньше — генпрокурора Устинова при нем не снимали. Ислам — из поколения “зачищенных” чеченских студентов. Это сотни очень молодых людей, которые в 2002-2005-м учились в чеченских вузах, теперь осужденные к огромным срокам строгого режима. Сначала они числились похищенными “неустановленными силовыми структурами”, а потом стали под пытками признавать себя виновными во всем, что от них требовали. Непризнавшихся обычно ликвидировали. “Чистосердечникам” же оставляли жизнь и осуждали по дурно склеенным обвинениям. Ислам Сусханов, к примеру, получил 14 лет за три эпизода в составе “бандгруппы”, которой руководило “неустановленное лицо Абдул-Азим”. Сусханов признался, что 6 июня 2002 года он установил изготовленное им взрывное устройство, чтобы 9 июня на нем подорвались федералы-милиционеры. Правда, эти конкретные милиционеры из Пензы подорвались на том самом месте 9 марта того же года, а 9 июня уже лечились от полученных ранений далеко от Чечни… Второй и третий эпизоды — такого же юридического качества “чистосердечных доказательств”. И что? 14 лет зоны.

Без сомнения, сейчас кто-то вспомнит об адвокатах: а они где? Ведь у каждого “чистосердечника”, плохой или хороший, но был ведь адвокат?

Действительно, система “назначения в террористы” сложилась уже и в этой ее части. Есть адвокаты-борцы, как тот, который достался майору Аймурзиеву. Но большинство-то другие. Далее — цитаты из заявления в правозащитный центр “Мемориал” от некоего Идриса Матиева (он находится под стражей, его обвиняют в нападении боевиков на Ингушетию в июне 2004 года, а заявление датировано июлем 2006-го): “…Поначалу, когда меня избивали сотрудники центра “Т” (центр по борьбе с терроризмом — А. П.), я думал, что женщина, которая присутствует на моих пытках, — их коллега (Матиев пишеь об адвокате Л. Хумарянц из Владикавказа — А. П.). …Хумарянц не только присутствовала на моих пытках и не то чтобы выражала недовольство или пыталась данное бесправие прекратить, а наоборот, непринужденно шутила с операми, которые в это время жестоко меня избивали, чтобы я подписался на ночь 21 — 22 июня 2004 г. … Под каждым протоколом расписывалась в качестве адвоката Хумарянц, несмотря на то, что видела меня, лежащего на полу и прикованного к батарее в плачевном состоянии, всего избитого и стонущего. Она расписывалась, даже не читая, перекидываясь парой-тройкой слов с Сосницким (следователь той же следственной группы, базирующейся во Владикавказе — А. П.)…”

Защищаю ли я Сусханова, Матиева и других — “убийц наших солдат”, как любят у нас трепаться так называемые “патриоты”?

Нет. Беда в том, что при таком юридическом качестве суда и следствия только сами Сусханов и Матиев точно знают, в чем виноваты или нет. Больше никто. Я же борюсь, чтобы знали все. И совершенно уверена, что ни у кого нет индульгенции насиловать закон и право — ни под каким идеологическим соусом. Такое насилие приводит к тяжелейшим последствиям — на много лет вперед. Безвинно осужденные — те просто сходят с ума от несправедливости. У Сусханова уже дважды были попытки суицида в колонии. Он не вылезает там из штрафного изолятора — он бунтует. Что мы от него хотим? От них всех — поколения “зачищенных” и выживших? Чтобы они погибли в зонах?… Если Сусханов выйдет на свободу, то это будет в 2017 году, когда ему исполнится 34. Другие — из того же поколения — покинут зоны 35-37-летними. Они предстанут перед обществом неженатыми. Бездетными. Без образования. Без профессий. Но с клокочущим нутром: жизнь загублена, справедливости нет.

Вот что написали мне матери группы осужденных молодых чеченцев: “…По сути эти исправительные колонии превратились в концлагеря для чеченских осужденных. Они подвергаются дискриминации на национальной почве. Из одиночных камер и штрафных изоляторов их не выпускают. Большинство, или почти все, осуждены по сфабрикованным “делам”, без базы доказательств. Находясь в жестоких условиях, подвергаясь унижениям человеческих достоинств — у них вырабатывается ненависть ко всему. Ведь это целая армия, которая вернется к нам, с испорченными понятиями…”

Честно: я боюсь их ненависти. Боюсь потому, что она выйдет из берегов. Рано или поздно. И крайними станут все, а вовсе не те следователи, которые их пытали. Дела “назначенных террористов” — это то поле, где лоб в лоб сталкиваются два идеологических подхода к тому, что происходит в зоне “контртеррористической операции на Северном Кавказе”: мы законом боремся с беззаконием? Или мы лупим “нашим” беззаконием по “их”? Сталкиваются, обеспечивая искру и в настоящем, и в будущем.

Результат такого “назначения в террористы” — рост числа не желающих с этим мириться.

Один лишь пример. Не так давно, утром, трое студентов Ингушского госуниверситета — молодые образованные ребята, из достойных семей, ушли вдруг с лекций, добрались до развилки на трассе у станицы Троицкой, откуда через несколько десятков метров по горке — КПП и казармы воинской части, расквартированной после Беслана тут на постоянной основе. Высокий забор вокруг закрытой территории. Но ведь иногда военным надо куда-то ездить… И когда первая машина выехала, студенты вытащили из портфелей “калашниковы” и расстреляли этих первых попавшихся солдат… И их в ответ расстреляли.

Не стоит себя тешить иллюзиями, что это была случайность. Чем больше “назначенных террористов” — тем больше реальных.

В конце — кое-что об Украине. Недавно Украина выдала по российскому запросу некоего Беслана Гадаева, чеченца. Его арестовали в начале августа при проверке документов в Крыму, где он жил на правах вынужденного переселенца. Вот строки из его письма от 29 августа: “…После того, как меня экстрадировали из Украины в Грозный, меня завели в кабинет и сразу же спросили, убивал ли я людей из семейства Салиховых, Анзора и его друга, русского “камазиста”? Я поклялся, что никого я не убивал и ничью кровь не проливал, ни русского, ни чеченца. Они сказали утвердительно: “Нет, ты убивал”. Я опять стал это отрицать. После того, как я ответил им второй раз, что я никого не убивал, они сразу же стали меня бить. Сначала меня два раза ударили кулаком в область правого глаза. Пока я приходил в себя после этих ударов, они скрутили меня и нацепили на меня наручники спереди. Затем посадили меня на пол так, что мои ноги были охвачены руками спереди, и между ногами сбоку просунули трубу, для того чтобы я не смог шевелить руками, хоть я и был в наручниках. Затем они взяли меня, а точнее эту трубу за концы, которая была закреплена на мне, и подвесили меня. На близстоящие две тумбочки, высотой примерно с 1 метр. Сразу же после того, как они меня подвесили, они стали прикреплять на мизинцы рук провода. Пару секунд спустя меня начали бить током и одновременно били меня резиновыми дубинками куда только могли. Не выдержав боли, я стал кричать, произнося имя Всевышнего, моля их прекратить это. В ответ на это, чтобы не слышать и не слушать, как я кричу, они надели мне на голову черный пакет. Сколько это продолжалось, точно не помню, но я стал терять сознание от боли. Увидев, что я теряю сознание, сняли с меня пакет и спросили, буду ли я говорить. Я ответил, что буду, хотя не знал, о чем им говорить. Я так ответил, чтобы хотя бы на время избавиться от пытки.

Затем они сняли меня с подвесного состояния, сняли трубу и швырнули меня на пол. Сказали: “Говори”. В ответ на это я сказал, что мне нечего им говорить. На мои слова они ответили мне тем, что ударили меня той же трубой, на которой меня подвешивали, в район того же правого глаза. От этих ударов я упал на бок и почти в бессознательном состоянии ощущал, как они стали бить меня куда попало. …Меня снова подвесили и повторили то же самое, что и до этого. Сколько это продолжалось, я не помню, меня снова и снова обливали водой. На следующий день они меня искупали, мазали на лицо и по телу что-то. Примерно в обеденное время ко мне зашел оперативный работник в гражданке и сказал, что пришли журналисты и что мне надо будет взять на себя три убийства и разбой, пригрозив тем, что если я не соглашусь, они все повторят, а также опустят меня, применив ко мне издевательство сексуального характера. Я согласился. После того как я дал интервью журналистам, они, также пригрозив этим же издевательством, заставили меня дать показания, что все те побои, которые я получил от них, которые они мне нанесли, я получил якобы при попытке к бегству…”

Пожалуйста, вспомните историю Галаева, когда опять захотите поддержать своими усилиями нашу антитеррористическую политику.