Мандельштам, Шиш Брянский, Византия.
Осип Мандельштам пишет в своих «Заметках о поэзии»:
«Первые интеллигенты — византийские монахи — навязали языку чужой дух и чужое обличье. Чернецы, то есть интеллигенты, и миряне всегда говорили в России на разных языках. Славянщина Кирилла и Мефодия для своего времени была тем же, чем воляпюк газеты для нашего времени. Разговорная речь любит приспособление. Из враждебных кусков она создает сплав. Разговорная речь всегда находит удобный путь. По отношению ко всей истории языка она настроена примиренчески и определяется расплывчатым благодушием, то есть оппортунизмом. Поэтическая речь никогда не бывает достаточно «замирена», и в ней через много столетий открываются старые нелады, — это янтарь, в котором жужжит муха, давным-давно затянутая смолой, живое чужеродное тело продолжает жить и в окаменелости. Все, что работает в русской поэзии на пользу чужой, монашеской, словесности, всякая интеллигентская словесность, то есть «Византия», — реакционна. Все, что клонится к обмирщению поэтической речи, то есть к изгнанию из нее монашествующей интеллигенции, Византии, — несет языку добро, то есть долговечность, и помогает ему совершить подвиг самостоятельного существования в семье других наречий.»
В этом отношении (да и в отношении столь обильных последнее время мироточений на Руси) нетленно звучит стихотворение Шиша Брянского за 2004 год (Критическая масса, 1)
Шиш Брянский
В моей стране струится миро,
И только мне оно видно,
Я щюрюсь радосно и сиро,
А вы гавно,
А вы гавно.
В моей стране воркует Сирин,
И мангазейское вино
Вразмешку с мхом и снегом синим
Я пью из клюва у него.
Он осушил гнилую Лету,
Прозрел на море белом Крит,
А кто сказал, что Его нету,
В полярном пламени сгорит.
_________________
