Create post
Society and Politics

На границе реальности: жизнь ментально других людей в России

Денис Хромый
Иллюстрация: Александра Пушная
Иллюстрация: Александра Пушная

И без того прогнутая панцирная сетка кровати натужно скрипит, прогибаясь еще сильнее под моим весом. Когда я ложусь на бок, я упираюсь взглядом в тумбочку, исцарапанную именами, совсем как в голливудских фильмах про побег из тюрьмы. Я фыркаю, замечая инвентарный номер, в голове проносится мысль об инвентаризации мыслей в головах чиновников, никогда, очевидно, здесь не бывавших — или примирившихся с совестью настолько, что им уже плевать.

Пахнет кислыми щами и сыростью. Я избегаю переворачиваться на другой бок, там, на соседней койке, лежит девушка Маргарита, которая почти всегда молчит, лишь изредка издавая протяжные мяукающие звуки. К Маргарите не приходят родственники, она приехала из другой страны и совершила импульсивную попытку суицида, после которой ее поместили в местный ПНД. Да, мы именно в нем — в классическом психоневрологическом диспансере на краю безликого города, больше, впрочем, похожем на тюрьму (но не очень строго режима). Здесь нет дверей в туалетах, а на завтрак, обед и ужин — капуста. Думаю, я уже могла бы написать книгу о капусте, или она скоро начнет мне сниться.

Мне кажется, Маргарита просто не хочет говорить. Два раза в день к ней приходит женщина с суровым лицом, она делает Рите уколы. Возможно, Рита просто думает, что ее попытка суицида удалась и она попала в подобие чистилища.

***

Жизнь ментально других людей никогда не была легкой в любой стране и при любой системе. От «легкого» уровня сложности, когда тебя в упор не замечают и ты предоставлен себе сам, до «хардового» — когда тебя принудительно госпитализируют, помещают в закрытую лечебницу из–за аферы с наследством, газлайтят (доводят до сумасшествия, заставляя сомневаться в реальности) близкие родственники, а государство отбирает последнее.

Я когда-то работала в общественной приемной одного из депутатов городского совета. За год работы я видела много обездоленных, нищих, больных людей, попадались среди них и страдающие деменцией (старческим слабоумием), нарко- и алкозависимостями, в постродовой депрессии и выводком детей за спиной. А еще были подростки — сопровождающие матерей, прячущие глаза за чёлкой, а шрамы от лезвий — за длинным рукавом. Я «считывала» таких на раз, поправляя незаметно и свои рукава тоже.

Ни один из этих людей не знал, куда обратиться за помощью. Даже если представить, что их невежество сменилось психологической грамотностью и они понимают, что с ними происходит — идти им все еще некуда. Есть враг страшнее невежества — это неравенство.

Экономическое неравенство ограничивает доступ к качественной медицинской помощи. Далеко не все могут себе позволить лечение в частной психиатрической клинике (я снова хмыкаю, представляя мать четверых детей с единственным оставшимся зубом, каждый год исправно приходящую за подачкой в 10 тысяч рублей), и потому оказываются в мрачных психневродиспансерах, в которых чаще калечат, чем помогают. Ужасы карательной психиатрии остались в прошлом (впрочем, возможно, мы многого не знаем), но паттерны оттуда однозначно перекочевали к нам, в современную Россию. Мрачные коридоры, отвратительная еда, грубость и унижение человеческого достоинства — все это реальность, а не байки. С каждым годом становится лучше? Безусловно. Но новости о вскрывшихся случаях сексуального насилия над безвольными пациентами заставляют вмиг забыть о любом «прогрессе».

Нашу систему здравоохранения, особенно для психически больных, очевидно «половинчатых» для государства людей, ненужных и недужных, нельзя назвать безопасной, и уж тем более — доступной.

Закон о врачебной тайне попирается постоянно — в дело достаточно вмешаться костлявой руке коррупции. Пара тысяч (а в регионах, подозреваю, и того меньше) — и информация, которая по идее должна оставаться строго конфиденциальной, будет раскрыта. Винить врачей и санитаров, изматывающий труд которых оплачивается в 5 раз ниже, чем того заслуживает? Нет, пожалуй обойдемся без этого. Необязательно глубоко копать, чтобы снова прийти к мысли об экономическом неравенстве.

Принудительная госпитализация в психиатрическую больницу подразумевает постановку пациента на учет, что практически равнозначно учету в полиции. Как пишут юристы, категория «учет» упразднена, и такого понятия нет. Складывается ситуация, похожая на ту, что описана в одном очень неприличном анекдоте: «Жопа есть — а слова нет». Люди боятся обращаться за помощью. Боятся потерять работу, права, уважение коллег и близких. Боятся, впрочем, и мысли о собственной «ненормальности», которую охотно подогревает стигматизирующее общество. Опять же — да, с каждым годом становится лучше. Но пока эта улитка еле ползет, в диспансерах задыхаются люди, которым нужен совсем другой уход. В частной психиатрической клинике обойти учет можно (по большей части там всем плевать), но не каждый может себе позволить сеанс с психиатром по цене средней зарплаты. С психотерапией ситуация и того красочнее — для эффективного лечения результата часто требуется год или два, встречаться с врачом раз в неделю, тогда как среднестатистическому жителю региона даже на один сеанс придется копить.

Медикаменты — наша отдельная боль. Вопреки расхожему мнению, постоянный прием препаратов нужен не только стационарным больным в тяжелом состоянии. Люди с расстройствами личности, биполярным аффективным расстройством, находящиеся в клинической депрессии (можно продолжать) — нуждаются в медикаментах точно так же.

Доступ же к ним ограничен, и препараты достаются лишь избранным. Цены на упаковку оригинальных антидепрессантов, нейролептиков или нормотимиков составляет иногда половину минимальной заработной платы. Если не можешь платить по 8-10 тысяч в месяц на лекарства — будь добр, пей дженерики. Последние же оказываются часто не только неэффективными, но и банально опасными. Несмотря на «одинаковый» состав в аннотации, качество сырья и этапы его обработки разнятся, и говорить о полноценной замене препарата дженериком не приходится.

Людям с ментальными расстройствами сложнее найти работу, потому что работодатель зачастую не знает, как себя вести, из–за невежества и стигматизирующих стереотипов в голове. Насколько мне известно, компании, где тебя не вышибут с порога, едва узнав о психическом расстройстве (или под любым другим предлогом), можно пересчитать по пальцам — это, как правило, стартапы молодых ребят, у которых уровень ментальной грамотности повыше. Поэтому все молчат. Ну и естественно, если тебе повезло устроиться, мечтать о понимании начальства не приходится — ни в одном трудовом договоре суицидальная депрессия, например, не является уважительной причиной для невыхода на работу. А на социофобии и повышенной тревожности иных соискателей можно и нажиться, взяв их на заранее провальную работу, уговорив устроиться нелегально, обманув после испытательного срока.

Отсутствие анонимности также привносит ограничения в социальную жизнь ментально других: трудно не только найти работу, но и получить документы, например, водительские права или медицинскую книжку, где требуется прохождение психиатра. Чаще всего, люди просто умалчивают о своих проблемах, проходя медкомиссию, чтобы не дай Бог не попасть в жернова системы и быть объявленными «ненормальными». Получается замкнутый круг: хочешь работать и жить нормальной жизнью — избегай государственных клиник. Что подразумевает отсутствие помощи вообще, потому что среднестатистический гражданин не может себе позволить частного психиатра и дорогостоящие медикаменты.

C 11 августа 2020 года в России дети от 15 до 18 лет больше не имеют права на врачебную тайну. Согласно новым поправкам в закон «Об основах охраны здоровья граждан в РФ» родители смогут получать всю информацию о здоровье детей без их согласия и по факту визита к врачу. Это означает, что подростки начнут еще больше скрывать информацию о своем ментальном состоянии здоровье и не получат необходимой помощи.

Бесплатные способы получить психологическую помощь, например, телефоны доверия работают крайне плохо, дозвониться по указанным номерам трудно, часто номера телефонов недействительны или устарели. Приложения и боты для ментально других людей найти на русском языке сложно, хотя в англоязычном интернете таких программ гораздо больше.

Классовое неравенство на законодательном уровне поддерживает стигматизацию и лишает ментально других доступа к медицинской поддержке. Доступной информации о ментальных проблемах нет. Сами диагнозы оказываются окутаны флером стереотипов, благодаря популярной культуре, мемам, названиям песен и альбомов, созвучных с ментальными расстройствами. Табуированность ментальных расстройств — системная проблема. До тех пор, пока государство не направит силы на борьбу с невежеством и неравенством, вместо вливания миллионов в мракобесную повестку Госдумы, решения ее ждать не приходится. Остается понять, не противоречит ли самому понятию «государство» борьба с неравенством?

***

Я все–таки переворачиваюсь на другой бок и смотрю на Маргариту, чьи ноги немного шевелятся — будто она бежит во сне. Я даю себе слово, что как только выйду из ПНД, больше никогда сюда не вернусь. А еще обещаю Маргарите — хоть она и не слышит — что позову ее в гости, когда она поправится.

Анна Кремешкова, Катя Ланскас

Иллюстрации: Александра Пушная

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Денис Хромый

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About