Революция в Рожаве началась не с мгновенного поднятого победного знамени, а с приобщения к ежедневному труду, дисциплине и самоограничениям. Апочисты или сторонники Рабочей Партии Курдистана, признанной террористической организацией в Турции, стали ее идеологами и творцами. Они, а также все те, кто с ними напрямую работает, живут часто без телефонов, без общения с семьей и возможности влюбиться.

Поддерживают эти ключевые постулаты революции война, эмбарго, экономический кризис, отсутствие воды и электричества. Но вот уже не первый год революция бушует под задорные танцы с цветастыми платками, все так же провозглашая коммунальную дружную жизнь всех народов и освобождение женщин.

***

В конце 2019 года наступательные действия Турции на северо-восток Сирии продолжали разрозненные группировки «Свободной сирийской Армии» — прокси Турции и выжившие боевики ИГИЛ, желавшие возмездия. Их неуклюжие удары, наносимые без поддержки турецкой авиации, умело отражали Силы Демократической Сирии вперемешку с YPG — отрядами самообороны, управляемые апочистами.

Хотя казалось, что война на какое-то время взяла перерыв, она все равно продолжала вершить судьбу некоторых деревень возле города Тель Темир.

На его опустевших улицах редко встретишь какую-нибудь бабушку с ведерком йогурта. Она может окинуть взглядом группу бойцов, прячущихся под крышей дома, и пройти мимо. Дети пошумят в палисаднике рядом, выглянут разок из–за высокого забора, заметят отряд — и озадаченно притихнут. Однако когда бойцы пройдут мимо — снова начнут кричать и играть в догонялки, пока звук взрывов или жужжание дронов не напомнят о войне.

Но бойцов мысли о войне преследуют по пятам. Они прячутся от нее под крышами домов и в припаркованных на обочинах машинах. Иногда им приходится проситься на огонек к местным жителям. Те, конечно, впускают.

В этот раз бойцы пришли с иностранными журналистами, и хозяева оказались особенно гостеприимны. Вояки стеснительно топтались у входа: боялись снять ботинки, чтобы не смутить домашних запахом немытых полмесяца ног. Душ, особенно горячий, — удовольствие для них редкое. Далеко не часто им выпадает возможность даже нагреть воды. В основном это делается на костре из пластиковых бутылок, разожженном дизелем. Поэтому компенсировать неудобства, связанные с их пребыванием здесь, бойцы пытались своим нарочито вежливым поведением.

— Ничего страшного, мы все понимаем, — махнул рукой хозяин дома в Тель Темире, заметив смущение своих гостей. — Когда в Сирии началась война у нас не было никакого электричества 3 месяца. Ни воды, ни электричества.

Потом апочисты стали закупать генераторы, привозить их в Сирию. Мощности одного генератора хватает на несколько больших домов. Стало возможным включить свет и даже активировать насос, чтобы набрать немного воды в танкер на крыше.

— Плохо было; многие курды, христиане уехали в Ирак. Мы тоже уехали, но после того, как увидели, что революционеры проблемы чуть-чуть решили, вернулись. Сейчас у нас почти все есть, — рассказывала пожилая хозяйка дома. После чего задумалась и добавила: «Но все равно раньше было лучше».

— Раньше, на войне с ИГИЛ, боевики вот-вот прямо недалеко были, — хозяйка дома протянула руку в сторону соседского дома. — Но нам было как-то хорошо. Мы танцевали, костры жгли… Каждый день приносили погибших в больницу к доктору Хасану. Эх… Было время.

Бойцы на матрасах по всему периметру комнаты переглянулись.

— Нам тогда сосед, — хозяйка все еще указывала в сторону соседского дома и позиций ИГИЛ, — сосед пришел и говорит, мол, что боевики самосвал с сахаром оставили. Пошли, говорит, сахару себе наберите. Мы только-только собрались, и как услышали «бум»! А там мины под сахаром были.

Сахара в Рожаве действительно не было несколько месяцев. Его отсутствие — ситуация для здешней географии чрезвычайная. Чай с сахаром — основа пирамиды потребностей любого человека в регионе. Без сахара в чае «dolce vita» совершенно невозможна. Поэтому революционное правительство приняло решение преодолеть дефицит сахара и взять цены на него под контроль.

Товарищ Амед, один из бойцов, отхлебнул чаю и, покрасневший, поглядывая украдкой за выходящим из дверей комнаты командиром, шепнул мне: «А можно попросить у тебя телефон на пять минут. Мне хочется… посмотреть там кое-что».

Бойцам, отправляющимся на фронт, почти всегда запрещают иметь телефоны. Но и на гражданке командиры нередко продлевают мораторий — исключительно в воспитательных целях. Амед жил без телефона 7 лет. Первый год, во время боев за Кобани в далеком 2014, он мог звонить маме в Турцию почти каждый день. Турецкая сим-карта работала, потому что Кобани — пограничный город.

— Почему тебе запретили телефон? — спрашиваю.

— Нам всем запретили, — ответил, не отрываясь от экрана, Амед. — Телефон развращает. Прививает либеральные ценности…

Айше, бывшая партизанка из той же военной базы, что и Амед, ухмыльнулась: «Командир как-то раз узнал, что кто-то из бойцов смотрел порно. Решено было телефоны запретить навсегда, чтобы такое не повторялось».

Всем бойцам из батальона пришлось довольствоваться фантазией или — что еще лучше — сублимировать в революционную борьбу. Амед тем временем уже полчаса сидел в телефоне, напрочь забыв о своей обязанности быть во всех отношениях положительным гостем.

— Иди сюда, глянь, — подозвал он меня. На дисплее были открыты картинки каких-то домов.

— Вот здесь я жил, а вот по этой улице, — парень пролистал несколько фотографий, — вот по этой улице мы каждый день ходили на набережную…

В комнату зашел командир и глухо произнес: «Уезжаем, сегодня операция отменяется». Бойцы обрадовались: они едут «домой» на военную базу, где можно будет помыться, постирать форму и даже пару дней не просыпаться ночью от обстрелов.

— Давайте заедем в кафе? — предложила иностранная журналистка, когда группа проезжала мимо него на выезде из города. Она приехала в Рожаву на три недели снимать фильм про победу революции и две из них упрашивала командира поехать в ресторан, а не давиться ежедневным яичным супом на военной базе. «Я угощу всех», — пообещала она. Все бойцы в машине заметно возбудились и стали нервно теребить ремни автоматов. Амед чесал жилет с четырьмя гранатами в районе желудка, а Айше с презрением и обидой смотрела на командира.

Командир однако был непреклонен. Возле единственного кафе в городе он надавил на газ так, что бойцам оставалось только грустно проводить взглядом разноцветную вывеску. «Никаких ресторанов. На базе у нас есть свой “ресторан”, товарищ Кава уже начал готовить», — сообщил он.

Держурный по кухне Кава, увидев подъехавшую командирскую машину, лениво встал со стула и медленно принялся разносить тарелки с блюдами революционной кулинарии, приготовленными из оставшейся провизии.

— Революционеры Латинской Америки знают толк в удовольствиях, почему здесь они такие зануды? — негодовала журналистка, усаживаясь за металлический стол с рваной клеенкой.

— Именно поэтому они ничего не достигли, — сразу ответил Амед. — А у нас — Рожава и больше сорока лет организованной вооруженной борьбы, победа над ИГИЛ, сопротивление второй по мощности армии НАТО…

— Понятно, понятно, — перебила его журналистка. — Все это мы знаем. Но в жизни нужны радости. Иначе зачем тогда революция, если она лишает людей счастья?

Боец робко посмотрел на командира, а потом на журналистку, задающую неудобные вопросы, вместо того, чтобы есть. «Вам не понять», — отрезал он и, уверенно схватившись за ложку, стал привычным движением черпать из общей пластиковой миски яичный суп.

После двух дней общения с журналисткой Амед научился вносить удовольствия в свою жизнь. Потом стал неуклюже флиртовать, что карается без суда и следствия. Например, он составил список самых красивых женщин. В него попали Шакира, Бритни Спирс и та самая журналистка. Этот список, сделанный на листке бумаги с эмблемой YPG, влюбленный во всех трех Амед передал журналистке. За что и поплатился. Его направили в специальный исправительный пансионат, где каждый день он слушал лекции о правилах революционной жизни.

Все это он и так знал. Революционеры чураются любви и даже легкого флирта. Секс — процесс жестоко наказуемый. В список грехов также входит чревоугодие и просмотр развлекательных программ по телевизору. Идеологически верные фильмы и «серьезные» информационные ТВ-передачи смотреть разрешается, но только вместе со всеми товарищами. Иначе революционер попадает в ловушку индивидуализма — главного врага революции после фашизма.

Целый год Амед обучался тому, как быть революционером. В конце концов, ему удалось убедить кадры партии в своем идеологическом прогрессе. «Товарищ выбрался из–под гнусного влияния либерализма и открыл сердце революционной борьбе», — заключили они. Такие опытные бойцы, как Амед, всегда требуются на фронте.

Едва «откинувшись» из идеологического пансионата, он распахнул в своем сердце дверь для удовольствий и разврата и сбежал через нее в Турцию. Сдался на милость победившему фашизму и недавнему врагу. Поверил какому-то турецкому шпиону, что в Турции ему все простят, обеспечат жильем и деньгами на женщин и развлечения. Говорят, ему дали 20 лет строгого режима.

***

С Шакирой турецкого зэка опрометчиво познакомил снайпер Арарат, часто ездивший на фронт передавать бойцам провизию. По пути туда он всегда ставил на полную громкость не протяжные курдские песни, а латиноамериканскую поп-музыку. Солдаты на передовой, заслышав ритмы сальсы или дуэт Шакиры и Малума-бэйби, сразу понимали: товарищ Арарат везет гостинцы. Никто, кроме него, такую музыку не слушал. Истошный призыв муэдзина на молитву, разносящийся в стане врага, вой голодной фронтовой собаки, внезапные взрывы и свист пуль — вот, что раздается в ушах на первой линии, но никак не: «Ni soy de aqui ni soy de alla».

Арарат своих музыкальных вкусов стеснялся. Обычно, едва завидев кого-то на пути, он приглушал музыку, выпрямлялся и принимал весьма озабоченный вид. Все–таки делу — время, а потехе — специально установленный час в определенные партией «красные» дни.

Как-то раз Арарата отправили на фронт передать бойцам шоколадки, энергетические напитки и французские сигареты «Голуаз» в честь главного праздника курдов — Науроза. Науроз — это день восстания; день, когда храбрый кузнец Кава пошел против ассирийского тирана и зажег пламя революции. Этот праздник жители революционной Рожавы сегодня очень любят. Разжигают костры, прыгают через них и обещают повторить путь отважного кузнеца. А на фронте солдаты довольствуются французскими сигаретами, закрывая ладонью красные огоньки пепла, чтобы их не заметили вражеские снайперы.

«Совсем не как дома», — скривился Арарат, аппетитно затянувшись «Голуазом».

Арарат был меньше всего похож на армянскую гору. Невысокий, с маленькими аккуратными руками и плавными, кошачьими движениями. На самом деле его звали Хосе. Совсем маленьким мама-танцовщица забрала его из джунглей Колумбии и перевезла во Францию.

Мальчик Хосе — будущий Арарат — проводил вечера в ажурных домах Парижа, рассматривая холеных почитателей маминых выступлений, и поздно ночью возвращался с ней домой, в неприглядное парижское гетто. Он прогуливал школу и бродил по улицам вместе с арабами, обучаясь у них французскому. Как-то раз они даже предложили ему работу в булочной, находящейся в самом центре города. Там девятнадцатилетнего Хосе ожидал стремительный карьерный рост. Сперва он стал помощником булочника, потом анархистом, а еще через год — членом коммунистической турецкой партии с позывным Арарат.

Парень приехал в Рожаву, выучился на снайпера и даже участвовал в боях за Ракку. Дух интернациональной солидарности и чарующий образ преданных великой цели революционеров захватили его сознание. Товарищи часто рассказывали Арарату про высоченные горы и реки Курдистана, про доблесть и честь, про возможность обрести настоящую семью и выполнить великую цель. Природой Арарата было не удивить: на выжженной сирийской пустыне трудно было забыть джунгли Колумбии и Люксембургский сад. Но всего остального ему не удавалось найти нигде, кроме Рожавы.

Отныне, рискуя жизнью, вчерашний булочник стал возить сигареты на фронт. В дороге ему пришлось остановить машину под единственным куцым деревом: по рации сообщили, что в небе дроны. А это значит, что надо сидеть и не высовываться, пока дрон не улетит.

— Почему ты здесь, а не в Колумбии или хотя бы не во Франции? — этот вопрос давно терзал меня при виде этого улыбчивого парня с индейским прищуром и сильным французским акцентом.

 — Чтобы научиться тому, чего нет в Колумбии и Франции, конечно. А потом приехать куда-нибудь в Латинскую Америку со всеми этими знаниями и… Но это, если выживу.

Арарат достал из пачки очередной нефранцузский «Голуаз».

— На войне жить проще, чем в Париже, — рассуждал Арарат, — знаешь, мы радуемся даже воде. Потому что, чтобы привезти ее на какую-нибудь позицию надо рискнуть жизнью. И эта радость товарищей — она того стоит.

Арарат потушил сигарету, открыл окно машины и приложил указательный палец к губам.

— Кажется, дрон улетел. Ну, я пошел. Если что… Водить умеешь?

— Нет, — говорю, — но попробую.

— Тогда отвезешь меня в больницу, если буду ранен…

И Арарат бодро зашагал в сторону фронта с баулом, набитым гостинцами, в одной руке, а в другой — с автоматом, завернутым в платок.

Лиза Шишко