Галина Рымбу — поэтесса, литературная критикесса, кураторка, философиня, соредакторка проекта «Ф-письмо». Сегодня мы публикуем ее новый поэтический цикл, в котором феминность обретает голос, звучащий одновременно из разных модальностей опыта — любовного, материнского, детского, зрелого (опыта, всегда личного, даже если пересказанного). Лето здесь протекает легко, оно проговаривается простым, своим языком, и одновременно — мучительно трудно, мрачно, телесно, где тело — это и внутренняя психическая подвижность, и образы, из которых состоит действительность, тоже неустойчивая, готовая обрушиться «мутной околоплодной водой».

1

зачем она выложила в инстаграмме внутренности мёртвой собаки
под деревом смешанные с землёй. это уже конец или нет?
мутные потоки жидкой земли целый день гудят в моём животе.
ум молчит. тело рушится. ночью кровать загорелась подо мной.

2

говорят, когда родила ребенка, нужно побыть одной,
и ждать его снова.

потом ждать, когда он заговорит,
когда он уже заговорил.

однажды ночью я смотрела как ты спишь,
и любовь мутной околоплодной водой
хлынула с потолка.

мир, который ждет нас —
он твердокаменный, он одинокий,
как заброшенный цех в промзоне
с великанами дикого лопуха внутри,
колониями слепых червей, лучами
чёрного солнца.

я так ждала тебя, мальчик,
чтобы потом ждать ещё и ещё.

иногда пугаясь, что ты — внутри,
я любила издалека.

3

язык бьётся о свои границы.
третий день депрессивного эпизода.
мёртвая мята и холодный укроп на столе.
безвкусные ягоды.

язык не пересечёт эти границы.
там всё серьезно. там, внутри границ
чуваки с автоматами ходят круглые сутки.
тревога.

мир как тёплая кипячёная вода
которую во время болезни надо пить
маленькими глотками.
кто это любит?

грязная кухня. жир внутри и снаружи.
даже лица солнца, которые тянутся сюда
через листья винограда за окном,
говорят про дисфорию.

тупо сижу и икаю.

4

беременные коровы в гудящих доспехах из мух и оводов.
в детстве у реки я боялась к ним приблизиться,
но сегодня приснилось: лежу
рядом с такой, пью её тёплое молоко,
оно тут же киснет у меня во рту,
не созданном для разговоров, для поцелуев.

5

наверное, просто нужно мне больше стараться, быть
более чуткой, не ревновать, изобретать что-то новое в повседневности,
быть менее ленивой, ведь в чём-то и я — не умею, и я — виновата, —
так думает почти каждая из нас, когда он кричит или, наоборот, молчит, уходит,
когда он расстраивается и всё в пространстве сжимает, давит,
или просто типа не знает…

что происходит? в одном эпизоде погасла
звезда смерти патриархата. всё как раньше:
дождь из слёз. горит
чёрный прыщик экрана.
смотрю и ем свой жир.

6

жир обнимает тело внутри и снаружи,
груди, как старые вёдра, повисли над тёмной рекой
безумия. это лето. летом
тело потеет и становится липким за 20 минут, страшно
давать касаться и раздеваться.
подгнившую клубнику ем. смотрю
очаги лиц в интернете. это летом
мысли становятся мелкие, как детские плавочки и носочки,
клитор набухает чаще.

мы вместе только вчера и завтра,
но никогда не сегодня. твоё тело как
виолончели струна. вечером ты кладёшь свою руку
на жирный очаг моего лица, на опухоль живота,
слушаешь глухие шаги виноватого сердца. скоро
будем вместе хлебать кровь советскими ложками
грозой замурованные в хмурой Галичине.

7

потому что одиночество это советские ложки в бабушкином скрипучем буфете,
моя любимая кружка в горошек, удары матери.

это деревенская дискотека в будний день — почти никого,
только «солнышко в руках» и запах бензина от старых машин у ДК.

это слепой глаз деревенского автовокзала и тёмно-зеленые руки таёжной травы,
это дорога обратно.

8

лето. с бабушкой мы в бане. играю
березовым веником, играю в ведьму, писаю
на земляной пол.

её вульва похожа на серого лесного зайца —
крупная, немного пухлая и седая
с длинными обвисшими ушками. почему так?

«я родила много детей
я скоблю пятки старым ножом
я хочу побыть одна, а нужно
смотреть за тобой»

выхожу из бани и чувствую,
как ветер с реки обнимает красную кожу.
мою собаку зовут Тиль Уленшпигель.
я пишу себе письма в будущее:
«Не живи дальше. Живи здесь. Скоро время взорвёт наши тела».

9

твоё тело — тетива. моё — бабушкино варенье и тина.
мой клитор похож на хоботок муравьеда, твоя штука —
как тёплый мрамор летом. когда мы вместе — что-то не так.
мир держится на этом. и каждый день дома, как сонные мухи
в зарослях борщевика, мы лежим на белых гроздьях подушек,
читаем о конце света в долгих книгах и в скорописи сосудистых сеток.

10

кислый суп в старой кастрюле. глянцевый постер-икона над столом.
розовая, как глаза Марии, колбаса с целлюлозой. ветер
с ангелом смога из форточки. горючие розы заводов.
смех прошлого в серой песочнице. уже аутсайдеры, хотя еще дети,
записаны на кружок славяноведения в районный ДК, участвовали
в фестивале «солнцеворот», участвовали
в болотном протесте, но где-то с краю как бы, не понимая идей, не
знали про тяньаньмэнь, в будущем или в прошлом поддерживали
протест дальнобойщиков, сами мчались куда-то в тёмных фурах,
заливались краснодарским вином, глотали огонь в ночных скверах, усыпали асфальт
ковром из семечек, ещё считали мелочь, ещё
пользовались обычной почтой.

11

иногда мне кажется, что мои руки — это маленькие быстрые лапки:
стирают, моют, готовят, перекладывают вещи с места на место,
но им, вещам, никогда места нет. мы живём слишком тесно.
дом переполнен вещами, как гнездо запасливых птиц,
а когда мы устали — кричим и клюём друг друга.
вот, наш сын выпал
из гнезда в новую игру, в сложный мир.

лапки живут свою жизнь: они пишут по ночам, в туалете,
в трамвае, в гостинице, посреди улицы, даже в постели. лапки,
быстрее, нужно успеть.

а голова как у большой тревожной птицы вертится туда-сюда,
думает, что сделать, как сделать:
он голоден, я голодна, они голодны.
почти весь мир уже голоден. где-то
и воды нет. надо придумать еду и воду,
чтобы шла ко всем отовсюду.

лапка, пиши.

лапки, наверное, как у енота —
быстрые, суетливые,
но если когда-то появится тот, кто сделает что-то,
что делал отец, что делали мальчики в школе, парни
с района, мужчины
вообще не знакомые, пьяные друзья и поэты, я знаю,
у меня есть когти, острые вообще как бритвы,
они разорвут его тело, выпустят его кровь на свободу,
даже если будут бояться. лапки.

помню руки бабушки — твёрдые, как камни,
все в трещинах от стирки и мыла, как сухая степная глина,
и в трещинах — розовая мякоть, капельки крови.
она сидит у печки на табуретке и гладит, успокаивает свои руки:
еще немного и можно уснуть.

мама говорит: бабе нужен хороший крем для рук. нет,
ей нужен какой-то другой мир,
где дед не бежит за ней с собачьей цепью по огороду,
где еда и вещи создаются сами,
мир другого труда.

погладь меня камнями, баба,
полежи рядом со мной,

как я лежу сейчас рядом с сыном,
и тогда мои руки — это просто мои руки,
ерошат волосы на его голове,
двигают время в любые стороны в любом порядке —
как магниты на холодильнике.

в одной из сторон, когда все гнезда бумажных торшеров в нашей панельке
вспыхивают одновременно,
и кастрюли на кухне гудят, танцует
мокрое бельё, множится хлеб,
мама, я снова
хочу съесть твою шершавую руку, которая гладит меня.

12

белые башни красивых тортов,
модели крутых сапогов
из модных журналов — всё
это будто бы не для нас.

журнал «лиза» рекомендует
хорошо спать, сидеть
на средиземноморской диете:
диковинные ягоды оливок, сыры
с ароматом носков (папа смеётся: «фигня!»), монстры
подводных глубин: ого!

моё тело
словно зачитанный женский журнал
из 2000-х, можно листать сколько хочешь
и удивляться, но вот бы —
пустую страницу в конце…

а что для нас?

кривые лепешки старых коров
на дороге, запах уютный
с хлебозавода,
темнота скипидаром облитых
детских голов

13

эта родинка под грудью как завалявшаяся изюминка,
хочется оторвать и съесть.

эти трещины на животе как тропки в тайге —
привет, сын! пришла к тебе.

ты был в моём животе, как в болотце без времени,
а теперь мы идём к дому
с пакетами полными ягод.

ночью на бёдрах увижу
новый ягодный сок.
это месяц кончается или время? во сне
я иду, и за мной
стройное войско таблеток,
первопроходцы прокладок,
взбесившийся жир.

будут ли на пальцах узлы?
станут ли больше
сетки-силки на ногах? когда
лязгать начнут капканы костей,
рухнут доски спины,
время надует век
плавательные круги?

14

твоё тело, как широкие ворота старого города, принимает меня.
моё тело, как очередь в прошлом, медленно тянется.

а видишь, как ночью в горах Карпат зверь луны ест своё тело,
выплёвывая кости к нам в окно? сон надевает чёрную шапку,
одиночество — новую куртку.

чай и вино расширяют тело. государства юзают тело.
государство давно уже не то тело государя с множеством голов внутри,
это скорее улица утром после протеста, руины витрин. тебе нравится?
хочешь туда вернуться?

в горах Карпат низкий гул мёртвых трембит,
и следом — гуцулы заводят ночную песню.

мы звери, мы стада автономии.