Перевод Станиславы Ларциной под редакцией Елены Георгиевской [1]

Я, Верховная Жрица,
Я, Энхедуанна!

Там я подняла ритуальную корзину,
И там я пела крик радости.

Но этот человек бросил меня среди мертвецов

— Энхедуанна, 23 век до нашей эры
(Переведено с шумерского Бетти Де Шонг Мидор)

Что случается с женщинами?

Я пишу об этом уже десятки лет: пресса заполонена обсуждением книг, написанных авторами-мужчинами.

В наше время литературу изучают не меньше женщин, чем мужчин (однако процент профессорок [2] и престижность их занятия стремительно падают, при этом значимость литературных институций возрастает). Феминистская теория сыграла серьёзную роль в формировании новейшего литературного мышления и целых учебных программ, но всё это — лишь теория. Для лидеров критического мнения, для создателей спроса и цены, для широкой публики, для ценителей канона мужские достижения и успехи остаются стандартом и нормой. Канон литературы, жёсткий и неизменный, стал более изощрённым средством отвержения женщин.

Мне известны четыре метода или техники (порой используемых неосознанно) исключения художественных произведений, написанных женщинами, из литературного канона. Они кочуют из книги в книгу, от авторки к авторке. Методы эти — клевета, опущение, исключение и исчезновение. Их совместный эффект приводит к маргинальному положению женского письма, которое закрепилось за ним уже давно.

Клевета

Некогда откровенное и нескрываемое очернение женского письма сейчас редко выливается в женоненавистничество. Только почитатели горделивой маскулинности Эрнеста Хемингуэя и Нормана Мейлера до сих пор пренебрежительно относятся к женскому письму. Но их высокомерие никак не обосновано.

Я не знаю ни одного рецензента, который действительно прислушался бы к Сэмюэлу Джонсону, сравнивающего женское письмо с попыткой собаки ходить на задних лапах, или не ужаснулся бы выдумкам Хоторна — ему чудилась армия бездарных писательниц, мрачно надвигающихся на него. Наносимый ущерб не выставляется на всеобщее обозрение, а предвзятость выражается через недомолвку. Критики могут проигнорировать целые жанры, в которых активно работают женщины. Если бы к детективным или военным романам относились так же, как к любовным, или если бы ориентированный на мужчин жанр получил такое же постыдное прозвище, как «чиклит» [«литература для цыпочек» — прим. перев.], это сразу вызвало бы волну возмущения. Многие женщины называют некоторые разновидности мужского письма «приклитом» [от «prick» — мужской половой орган, бран., шутл. — прим. перев.], но я не встречала этого термина в критической литературе.

Очернению авторки способствует покровительственно-шутливый тон. Женское письмо могут назвать очаровательным, элегантным, остроумным, чувствительным, но очень редко — мощным, грубым или искусным. Кажется, что гендер авторки доминирует в сознании критика и вынуждает рассматривать работу с точки зрения сексуальной привлекательности её создательницы. Сложно найти рецензию на Джордж Элиот, где её не назовут «невзрачной». Некролог в журнале “The New York Times” также содержал подобную «уместную» и «необходимую» информацию о Колин Маккалоу, авторке «Поющих в терновнике». Живых или мёртвых, авторов-мужчин обсуждают, не затрагивая при этом их внешность и привлекательность, но отсутствие прелестного личика для авторок сродни греху, даже если они уже мертвы.

Тонкая и искусная клевета проявляется путём сравнения книг, написанных женщинами, с книгами других женщин, но не с произведениями мужчин. Именно благодаря клевете рецензенты могут просто не говорить, что книга, написанная женщиной чем-то превосходит книги мужского авторства, тем самым скрывая достижения женщин от внимания публики.

Опущение

Книги, которые обозреваются в периодических изданиях, практически без исключения написаны мужчинами.

Книги, написанные женщинами, рецензируются и женщинами, и мужчинами, но литературу, произведенную мужчинами, гораздо чаще комментируют именно мужчины.

Нередко книги женского авторства обозревают группой, в то время как книги мужчин рассматриваются в индивидуальном порядке.

Предсказуемо, что самая эффективная техника опущения применяется в самой конкурентной области — литературно-премиальном процессе. Члены жюри вносят в шорт-лист как мужчин, так и женщин, но награда выдаётся мужчине.

За исключением премий, предназначенных для авторок, я никогда не видела, чтобы шорт-лист какой-либо литературной категории был представлен только женщинами. Однажды мне довелось поучаствовать в жюри, и мы составили шорт-лист из имён четырёх женщин. Другая участница жюри убедила нас убрать из этого списка одну писательницу и поставить на её место мужчину, чтобы нас не обвинили в предвзятости, а присуждение премии не сочли «несправедливым». Мне очень жаль, что мы позволили ей переубедить нас.

Шорт-листы, включающие только авторов-мужчин, раньше считались само собой разумеющимися, но теперь они встречаются реже — во избежание обвинений в предвзятости. Чтобы оградить себя от негодования публики, жюри включают в список несколько женских имён. Однако из двух [разнополых] участников награду получит мужчина, из трёх — двое мужчин, из десяти — девять, в зависимости от премии.

Похожий гендерный дисбаланс наблюдается и в антологиях. Недавно в Англии вышла научно-фантастическая антология, в которой не было ни одного написанного женщиной рассказа. Это вызвало шумиху. Редакторы, ответственные за выбор текстов, извинились, заявив, что ранее приглашали женщину, но что-то пошло не так, и они как-то не заметили, что все рассказы антологии написаны мужчинами. И всё равно — жаль.

«Как-то» чувствуется, что если бы все истории были написаны женщинами, то они сразу бы это заметили.

Исключение

В обсуждении романа автора-мужчины его полу редко уделяется пристальное внимание. В дискуссиях о романе женщины отсылка к её гендеру встречается постоянно. Мужчина — норма. Но женщина — отклонение от нормы, из которой она исключена.

Исключение и неодобрение практикуются как критиками, так и рецензентами. Например, критик вынужден назвать Вирджинию Вулф великой английской писательницей, исключением из правил, удивительной случайностью. Методы исключения и неодобрения разнообразны. Так, выясняется, что английская романистка не обретает широкой известности. Её письмо «уникально», но она никак не влияет на новые поколения писателей. Она (очаровательная, элегантная, точная, чувствительная) подобна хрупкому тепличному цветку, не способному конкурировать с (грубой, могучей, искусной) энергией мужчины-романиста.

Произведения Джеймса Джойса почти сразу же стали каноническими, но для Вулф это либо было невозможно, либо её всё же неохотно одобряли, но лишь спустя десятилетия. Пожалуй, её книга «На маяк» благодаря изящному и эффектному повествованию гораздо сильнее повлияла на романы нового поколения, чем «Улисс», который стал монументальным тупиком. Джойс выбрал «тишину, изгнание и искусность», вёл безопасную жизнь и отвечал только за собственные произведения и работу. Вулф вела полноценную жизнь у себя на родине, вращалась в кругах интеллектуально, сексуально и политически активных людей. Она всю жизнь общалась с другими литератор (к)ами, читала, рецензировала и публиковала их. Джойс — слабый человек, Вулф — суровая. Джойс — культовая фигура и большая удача, а Вулф — продолжительное плодотворное влияние, ключевое для жанра романа двадцатого века.

Но центральное положение, по мнению создателей канона, — не то, чего достойна женщина. Её место — на втором плане.

Даже если романистку признают, методы исключения никуда не денутся. Многие восхищаются Джейн Остин, считают её книги эталонными, уникальными и неповторимыми, но, тем не менее, — это просто случайность. Остин нельзя стереть из литературы, но полностью включить её в канон нельзя.

Клевета, опущение и исключение, преследующие писательницу при жизни, становятся подготовкой к полному посмертному исчезновению.

Исчезновение

Я использую это слово в его активном аргентинском значении [отсылка к «Грязной войне» в Аргентине, где, пока зверствовала хунта, исчезли десятки тысяч людей — прим. перев.] со всеми известными коннотациями.

Из всех грубых и коварных методов, используемых для уничижения женского письма, исчезновение — самый эффективный. Как только женское письмо бессильно умолкает, мужская солидарность мгновенно захватывает всё освободившееся пространство. Женская солидарность или чувство справедливости редко оказываются достаточно мощными, чтобы вернуть утерянные территории, а если и побеждают, то вынуждены всё время прилагать усилия, чтобы удержаться на плаву: ведь мужское письмо безостановочно пытается захватить пространство.

Ранее я упоминала писательниц, чьё исчезновение особенно меня задело, — Элизабет Гаскелл и Маргарет Олифант. Обеих часто называют «миссис», указывая на их гендер и социальное положение (и это не то же самое, что «мистер Диккенс» или «мистер Троллоп»). Гаскелл и Олифант были хорошо известны, популярны и уважаемы, более того, при жизни их воспринимали всерьёз. После смерти они быстро исчезли. Все труды Гаскелл сводятся к милому «Крэнфорду». Социальные историки викторианской эпохи читают её романы наравне с диккенсовскими — как документ. Но для творцов канона это ничего не значит. Произведения Олифант были полностью забыты, кроме одного романа, «Мисс Марджорибэнкс». Далеко не самая лучшая её работа, которая упоминается историками литературы, но не републикуется.

Несправедливость этих исчезновений так же болезненна, как и их обилие. Викторианская эпоха не настолько богата превосходными писателями, чтобы мы позволяли себе забывать их из–за того, что они не были мужчинами. Что же ещё заставило их романы исчезнуть? В наше время живой интерес к произведениям Гаскелл возвращается благодаря феминизму и киноиндустрии. Но об Олифант по-прежнему не вспоминают. Почему? У неё есть нечто общее с Троллопом: они оба камерные, но не слишком. Оба писали увлекательные и занимательные романы, которые захватывали психологизмом и проницательностью и заодно представляли собой социальные документы. Но исчезли только романы Олифант. Сменив стиль, Троллоп утратил популярность, но слава вернулась к нему позже — во времена Второй Мировой Войны, когда британцы, тоскуя по традициям родины, нашли их в его книгах. Никто не помнил Олифант и не пытался возродить интерес к ней до 1970-х, пока женская солидарность, воплощенная в феминистских критике и издательствах, хотя бы на время не спасла некоторые из её книг.

Самая дикая история об исчезновении писательницы, известная мне, — это кража Уоллеса Стегнера у Мэри Холлок Фут. Он позаимствовал обстановку, персонажей и даже сюжет для своего романа «Островок покоя» из её автобиографии, вышедшей под названием «Викторианская дама на Дальнем Западе». Даже название было взято из её книги.

Стегнер унижал писательницу, у которой он столько всего украл, выставлял её неверной женой, чья небрежность убила её ребёнка, — это была жестокая пародия на эпизоды автобиографии самой Мэри Холлок, где она писала о смерти дочери и материнском горе. Стегнер огрублял и вульгаризировал образы людей и пейзажи, скопированные у Мэри.

Он нигде не упомянул ни Мэри Холлок, ни её книгу, умышленно скрывая информацию о ней даже несмотря на то, что она была опубликованной авторкой. Единственным намёком на произведение, послужившее для него источником, была фраза в разделе «Благодарности»: Стегнер он поблагодарил некоторых потомков Холлок за свое «заимствование у [их] бабушки».

Бабушками гораздо проще управлять, чем пишущими женщинами. У бабушек уже нет имён.

Разумеется, художники нередко заимствуют друг у друга, но сделанное Стегнером нельзя назвать заимствованием: тут больше подойдёт слово «присвоение». Я бы даже назвала это плагиатом. Книги Холлок для Стегнера просто не существовало. Она была простым материалом для него, для уважаемого романиста, профессора Стэнфордского университета, для того, кто мог воспользоваться наследием Холлок, как он сам того пожелает. Для него не существовала и сама Холлок как человек. Она была просто объектом для достижения личных целей.

Разворовывая могилу, не поминайте ту, кто в ней захоронена.

Многие читатели Мэри Фут, считают, что она писала лучше Стегнера. Её история основана на некоторых событиях её жизни, изложенных сдержанно и аккуратно. Она описывала опыт первооткрывателя и инженера, а также западные пейзажи, основываясь на собственном опыте, а не на чьих-то рассказах. Стегнер не привнёс в описание обстановки, персонажей и их эмоций ничего особенного. Но он был известным писателем-мужчиной, игравшим свою роль до самого конца. И это сработало. Он получил за этот роман Пулитцеровскую премию. Его книги печатаются, восхваляются и изучаются.

Мэри Фут была писательницей с умеренной популярностью и без претензий на известность. Её книга исчезла. Её исчезли. Хотя она была переиздана благодаря женской солидарности второй волны феминизма после столетия пренебрежения, но кто о ней знает? Кто её читает? Кто её изучает?

Кого она будет волновать?

________

Я думаю о писательнице, которая недавно умерла, и у меня возникает опасение, что она близка к исчезновению: невероятно оригинальная и удивительная рассказчица и поэтесса Грейс Пейли. Её проблема состоит в том, что она воистину уникальна. Она — не «случайность». Просто Пейли, как и многие писательницы, не принадлежала ни к одной из известных литературных школ, не относилась к какому-либо направлению в художественной литературе или поэзии, ориентированных на мужскую аудиторию.

И, в отличие от многих писателей-мужчин, она не была заинтересована в удовлетворении своего эго. Она была честолюбива, в меру усердна, и её цель заключалась в том, чтобы однажды добиться социальной справедливости.

Я боюсь, что если критикессы, писательницы-феминистки, справедливые учёные, учительницы и любительницы литературы не предпримут сознательных и последовательных действий, чтобы открыть для людей произведения Пейли, не изучат, не прочитают и не переиздадут её, то она исчезнет в ближайшие годы. Её книги пропадут из печати. Они будут забыты, в то время как произведения писателей меньшей величины будут живы просто потому, что их создали мужчины.

Так не пойдёт. Мы не можем допустить, чтобы хорошие писательницы были забыты и похоронены, потому что они не мужчины, тогда как писатели, которых давно пора оставить в покое, бесконечно воскрешаются зомби-критиками и учебной программой, потому что они не женщины.

Я не красавица, но никто не напишет на моём надгробии: «Она выглядела простовато». Я бабушка, но никто не поставит мне надгробия с надписью: «Чья-то бабушка». На своём надгробии я бы хотела видеть только своё имя. Но, прежде всего, я хотела бы видеть собственное имя на книгах, которые будут оценены, исходя из качества письма и достоинства самого произведения, а не моего гендера.

[1] “Disappearing Grandmothers” («Исчезающие бабушки»), 2011 — эссе из книги Урсулы К. Ле Гуин “Words Are My Matter”(«Слова — моё дело»). Перевод главы выполнен по указанному изданию и публикуется в некоммерческих целях.

[2] Здесь и далее названия профессий с определением “woman” мы переводим при помощи феминитивов русского языка — прим. выпуск. ред.