18+

Елена Костылева: Проект этого текста вырос как итоговое эссе по курсу «Сексуальность постсоветского» в ДК Розы в Санкт-Петербурге, который мы с Валерией Левчук ведем с осени 2019 года. Одно из занятий курса было посвящено истерии, «женскому субъекту» и фрейдовскому случаю Доры. Перед вами — текст Жанны Долговой, продолжающий традицию феминистких текстов о Доре. Он посвящен в каком-то смысле и Сиксу, и Гэллоп, и Фрейду, и психоанализу в целом. Это попытка феминистской рецепции самого «женского» по проблематике случая Фрейда, — текст, задающий вопросы к самим основам теории психоанализа, текст, ставящий под сомнение агентность Фрейда и объектность Доры, текст, сдвигающий позициональность, текст, меняющий точки, с которых производится соблазн: в общем, это текст, меняющий историю в том ее виде, в каком она нам досталась. Потому что, если всё было не так, то… То всё было не так.

Валерия Левчук: Жанна Долгова — художница, работающая с текстом. Совместно с подругой и соратницей Ульяной Быченковой она является участницей феминистского дуэта «Добро пожаловать в кукольный дом!», а в прошлом, совместно с Надей Синозерской, — дуэта «Коллектив лисички». Оба проекта осуществляют в своем творчестве художественную стратегию, которую я решила передать словами самой Жанны: «загадывание загадок о маскулинной власти с целью включения, разоблачения и обучения». В данном случае мы имеем дело с текстом как особым художественным медиумом, благодаря которому эта стратегия получает одно из своих воплощений.

Публикуемое эссе основано на материале известного случая из практики Фрейда, случая Доры. По собственному признанию Фрейда, лечение Доры закончилось провалом. Однако, что может быть продуктивнее неудачи? Ее осмысление не только послужило импульсом для дальнейшего развития психоаналитической теории, но и породило череду самых разнообразных рецепций, в том числе феминистских, где основным предметом интереса является вопрос о «женском» (опыте/желании). Текст Жанны встраивается в эту традицию, наследуя в первую очередь экспериментальной пьесе Элен Сиксу «Портрет Доры».

Эссе Жанны можно рассматривать как своего рода игру-фантазию, которая, отправляясь от той самой «неудачи», занимается кропотливым переписыванием фрейдовского текста. Однако, речь не идет о простом наделении психоаналитика и его пациентки ролью «персонажей», начинающих играть по новым правилам в рамках определенного фантазийного сценария. Я бы предложила задействовать здесь такое определение фантазии, которое позволяет осмыслить ее как разыгрывание сцены желания, где у субъекта нет фиксированного места. Если и пытаться его обнаружить, то стоит избегать на этом пути слишком поспешных выводов. В этом смысле текст Жанны как бы начинен различными пунктами идентификации, которые приглашают подключиться к опыту чтения/восприятия. Переключение между ними или же одновременное удерживание нескольких (здесь возможны самые разнообразные варианты) превращает текст в эксперимент по обнажению структуры женского желания, выраженного в игровой форме, а также — по инсценировке самой феноменологии женского маскарада. Можно занять место героини/Доры (той, кто соблазняет/воспитывает, оперируя своей «исключенностью», превращенной в эстетический и аффективный избыток), мужчины/психоаналитика (того, кто введен в замешательство/призван к ответу/силится прочесть), идентифицироваться с нежным голосом рассказчицы (мне посчастливилось стать свидетельницей чтения текста вслух, которое придало ему форму, дающую о себе знать лишь в различии сказанного и написанного), с изяществом иронии, даже с чередой интерпретаций фрейдовского случая, заботливо вплетенных в ткань текста (игровое привлечение авторитетов освобождает их от функции насущной опоры для отправления высказывания и превращает скорее в речи собеседников), и, в конце концов — с тонким трудом создания загадки через неустанное прописывание различий. «Напряжение секрета» — это не только искусное предприятие соблазнения, но и настоящее оружие эстетического поражения, разделяемое женскими субъектами. Играя, они встречаются друг с другом в той самой необходимой общности: «мы, девочки».

Такое художественное высказывание ни в коей мере нельзя назвать скромным — в его основе ставка на пере-воспитание. Что, если бы мы имели дело с современным вариантом женского дидактического произведения, которое не оглядывается на классические образцы, а, напротив, «обводит вокруг пальца» романную форму с ее фиксированной позицией субъекта, тем самым превращаясь в череду пунктов идентификации, позволяющих приобщиться к женскому (игровому) опыту как опыту перевоспитания мужского желания?

Волновидная Возмутительница

Она перешла дорогу, поднимая своё элегантное платье кончиками пальцев, в жесте, который едва показывал её лодыжки.

Предложение и образ, которыми Элен Сиксу заканчивает пьесу, посвящённую жемчужной Доре. Выражая то качество, которое волнует в ней: утончённость.

Это отчасти «устаревший образ», с ним связано многое в драматизации случая Волновидной Возмутительницы (песчинки, вокруг которой жемчужина всё ещё продолжает, ошеломляя, формироваться): «тончайшая вещь из написанных мной» (фрейдовская запись истории её случая). Как интеллектуальная, почти модернистская, форма рассказа о застигнутом врасплох патриархате из уст его самого, форма аналитического исследования с подогревом состояния знания и совершенствованием, феминизированием метода, так и любовь к драгоценным кляксам чувствительной мысли и формулировки: «мужчина дарит женщине что-то жидкое в форме капель», Медея дарит Креусе пропитанное ядом платье, в котором та сгорает, больше не может быть сомнения — это была символическая сексуальная география с изысканными научными Нимфами, чьё имя не может быть почерпнуто ею ниоткуда, кроме как из анатомического справочника!

Вместе с тем — самодовольная уверенность фрейдовских «естественно» и «общеизвестно», предсказуемость высказываний о ключах, желание атаковать загадку строгим проникающим исследованием, комичное «коробка и женщина — это совпадает уже лучше» и самопротиворечивое: «Гордость из–за формы гениталий является у наших женщин совершенно особой частью их тщеславия».

Всё что, позволяет Джейн Гэллоп спросить: «Разве это не худшие из вульгарных и предсказуемых „фрейдистских“ интерпретаций?» и «Какая женщина захочет быть отпертой болванкой от ключа?». А Лизу Аппиньянези и Джона Форрестера заметить: «Если и есть женщина, которая олицетворяет всё одновременно увлекающее и отталкивающее, самое утончённое и невежественное в отношениях Фрейда с женщинами, то эта женщина — Дора. Дора, которая так же искала ключи от Фрейда, его терапии и теории. Например, в своей сумочке:

В этот день, чего, конечно же, не было ни ранее, ни позднее, она повесила на руку сумочку-кошелёк самой модной формы и играла им, рассказывая что-то, лёжа на кушетке. Она делала это посредством того, что открывала его, засовывала туда палец, опять его закрывала и тому подобное. Некоторое время я просто смотрел на это, а затем объяснил ей, что такое симптоматическое действие. Ответ Доры игриво гласил: «Почему я не должна носить такую сумочку, которая сейчас очень модна?»

В другой раз ей представляется возможность быть обладательницей ключей от отцовского сна («гордый за её рано развитый интеллект отец ещё ребенком сделал её своим доверенным лицом»), когда после званого вечера отец попросил её принести коньяк, без которого не мог уснуть. Ключи Дора попросила у мамы.

Проявляя подстрекательскую заботу об утончении, Дора в играх и особенных формулировках внутри своего рассказа пытается открыть Фрейду дополнительное феминное пространство, куда войти он с помощью ключа, которым располагает, не слишком может. Но она упорствует в своём приглашении, последовательно, туманно отклоняя предложенные им «специфически узколобые интерпретации генитального мужчины» конца 19 века.

Например, игры с датами, в одну из которых она оставила возлюбленного врача и партнёра по сексуальному знанию (роль, которую он отметал, тревожась возможностью быть на стороне школьной подружки или гувернантки или на материнской, роль выставляющая профессора в тёмном свете) — 31 декабря 1900 года, и в одну из которых предприняла таинственную попытку возвращения — ей Фрейд доверять не хотел и не мог — 1 апреля 1902 года. Которые, к тому же, содержали дополнительную важную игру в «увольнение горничной» (измерение двухнедельной продолжительности). Двухслойная сумочка Доры, на которую Фрейд обратил внимание!

Фрейд ухищрённо играет с Дорой тоже, пытаясь вызнать её жемчужный водный секрет:

Я начал обсуждение этого с одного небольшого эксперимента, который как обычно удался. Случайно на столе стоял коробок для спичек. Я попросил Дору посмотреть вокруг, не сможет ли она увидеть на столе нечто особое, что обычно не стояло на нём. Она ничего не заметила. Тогда я спросил, не знает ли она, почему детям запрещают играть со спичками.

«Да, из–за опасности пожара. Дети моего дяди очень любят играть со спичками».

Не только из–за этого. Их предостерегают: «Не зажигать», — и связывают с этим определенную веру.

Итак, боятся, что они написают в постель. В основе этого, наверное, лежит противоположность воды и огня.

Эти и другие тактики подыгрывания и контригры, способы пробуждения у практикующей теории её и собственного любопытства — соблазнение дочери и убегание. Убегание, в другом, но столь родственном случае, позволившее Доре спланировать двухчасовое обхождение озера по кругу, чтобы только не видеть больше господина К. Родственность их — в проникающей силе маскулинной теории и практики посягательства-обольщения, продолжающего здесь, до ответного и окончательного шлепка по щеке, поцелуй в лавке, которым Дора была одарена, как шкатулкой для драгоценностей (более ранний подарок ей от господина К.)

Сбегание, которое соблазняет в мысль, сообщая: «Я больше не могу говорить с вами. А теперь подумайте».

Но и — для самой себя! Во сне сбегание из дома привело её к спокойному, сосредоточенному чтению большой книги: «Если отец был мертв, тогда она могла читать или любить так, как она хотела».

Изучая медицинскую энциклопедию на предмет симптомов болезни кузена, то, что прочитала, она не преминула игриво расположить как боль в собственном теле. Пораженный Фрейд сказал, когда она поведала ему этот случай, добавляя, что и теперь помнит расположение той прочитанной боли: «До сих пор я не мог и представить, что это заболевание нужно причислить к её истерическим достижениям».

И ещё игры с письмами: заготовленное заранее предсмертное письмо, которое, будучи обнаруженным в ящике стола, должно было поражающим образом ужаснуть нашедшего его отца и заставить того в страхе считаться с дочерними требованиями и тревогами, и демонстративное чтение другого письма с трюком утаивания грандиозного секрета перед кабинетом врача, которому затем в качестве дополнительной драматической цели игры было сообщено содержание секрета: «Это было письмо от бабушки, в котором та просила её почаще писать».

Отношения с другими женщинами, как она дала понять Фрейду в этом случае и блистательно сохранила в секрете во множестве других, являются в этой ситуации столетнего образования перламутровой раковины, большой драгоценностью.

«Когда Дора рассказывала о госпоже К., то она хвалила её „восхитительно белое тело“ таким тоном, что он скорее соответствовал речи любовницы, чем поверженной соперницы». В пьесе Элен Сиксу «Портрет Доры» это тело жемчужное, как и тело самой Доры. Их связывают украшения.

Госпожа К., как школьная подруга, делила с ней постель (муж выдворялся), сделав Дору конфиденткой своих интимных секретов, а также собеседницей в теплице для эротизации языка, в череде оральных женских удовольствий, что проходят через речь и рот, она подарила ей теоретическое сексуальное знание, что было эротизировано дружбой и самой его передачей. «Она читала мне энциклопедию Мантегацца, когда я делала ей прическу». Также она подарила Доре украшения:

Она сообщила мне в другой раз, что убеждена, что подарки, которые ей приносил папа, куплены госпожой К. Та хорошо знает её вкус. В одно из посещений она особо подчеркнула, что, очевидно, при посредничестве госпожи К. ей были подарены драгоценные украшения, совершенно похожие на те, которые она видела у госпожи К., и была тогда в большом восторге от них.

С матерью, которая во взгляде фигурирующих в истории Доры мужчин представлена как неприятная, одержимая чистотой, почти безумная в своей страсти к домашнему хозяйству женщина, лишённая эротизма, её связывает сон о спасении шкатулки с украшениями. Он был понят Фрейдом как сон, обращённый к отцу с просьбой о помощи и защите в противостоянии горению возбуждения и последующего пугающего увлажнения раковины Венеры. Браха Лихтенберг Эттингер же говорит: «Украшения, как замечает Фрейд, — и я с ним согласна — являются символом женско-материнских сокровищ. Отец, в соответствии со сном, готов отдать в залог шкатулку с украшениями матери и видит в ней причину трагедии, опасность гибели в огне».

А что же со шкатулкой с драгоценностями, которые мама хотела спасти?

«Мама очень сильно любит украшения и много их получила от папы».

А Вы?

«Раньше я тоже очень любила украшения. Но после болезни я больше не выношу ни одного из них. Тогда, четыре года назад (за год до нашего сновидения), была большая ссора между папой и мамой из–за какого-то украшения.

Мама хотела носить в ушах каплевидные жемчужины, но папа это не любил и вместо этих жемчужин принес ей браслет.

Она была в ярости и сказала ему, что если он уже растратил столь много денег, чтобы подарить то, что она не любит, то ему остается только подарить это другой».

Также, по мнению Брахи Лихтенберг Эттингер, «шкатулка с украшениями из первого сна, принимает во втором сне форму большой книги — возможно, книги, которая ещё не была написана — загадку собственной сексуальности женщина должна разгадать, принимая во внимание женское тело, — её и её матери. И вопрос „чего хочет женщина“ выходит за рамки вопроса её сексуального влечения к мужчинам — „да, нет и когда“. Её влечет к тому, к кому её влечет, и всё же вопрос, который её терзает, связан с потенциалом и с реальностью ЕЁ тела, с загадочностью рождения и произведения на свет, с преобразованиями, которые это тело способно претерпеть, с интерпретацией каждой из частей её тела».

С фигурой и подчинённым телом горничной внучка торговцев текстилем Дора соответственно господствующему духу времени связана нежеланием быть ею и неизбежным фактом бытия ею и рядом с нею в играх с Фрейдом и в самой жизни. Она тоже передавала знание Доре о маскулинных стратегиях в отношении не драгоценного женского материала, которым оказывается и Дора, когда гневно уклоняется быть отпертой господином К. с помощью того же ключа, что некоторое время назад соблазнённая и оставленная им горничная: «Я ничего не испытываю от моей жены».

Также она связана с другой наёмной работницей домашнего хозяйства своим именем: она получила от Фрейда имя Дора, в честь няни сестры Фрейда, которую звали Роза, как и её госпожу, и «чтобы избежать путаницы», та была переименована в Дору.

Дора связана и с Мадонной как образом матери, изумляющей женщины и той, кто очарована самой собой: «в тихо грезящем восхищении Дора провела с ней в картинной галерее целых два часа». «На вопрос, что ей так сильно понравилось в этой картине, она не могла сказать ничего ясного. Наконец, она выговорила: „Мадонна“».

То же самое время, которое она провела перед картиной Сикстинской Мадонны, вместе с небольшой корректурой (два часа вместо двух с половиной) она сделала масштабом не пройденного ею пути вокруг озера.

Сервизное сплетение. Розы в сахаре с мороженой горы и Клубника во льдах из розовой тафты

Этот несколько возмутительный проект феминистского дуэта «Добро Пожаловать В Кукольный Дом!» с кажущимся неоправданно громким названием, который стремится поразить как бессмыслица и очаровать в качестве бессмыслицы, так же настаивает на своей утончённой загадке, проявляя в этом абсолютное упорство.

Остаётся торжественно утаённым, что же значат эти два вида чашек с розовыми, пастельными и чёрными узорами, чашка с будто пальцем выведенным на ней чёрным розанчиком и ребристыми стенками, блюдце, элегантно окружённое золотым, вытянутый овальный кофейник и округлый, формы «тюльпан», чайник, один с золочённым носиком, другой — с белоснежным? Или разложенные на всей протяженности стола голубые меренги, как украшения и как угощения, слишком громоздкая по сравнению с ними гроздь красного винограда, или странная настольная скульптура из чёрного лебедя, вмещающего в себя белый сахар в виде песка и щипцов для сахара, которыми его взять нельзя, но можно расширить лебедя их касанием изнутри к его стенкам. Два вида скатертей на столе, которые повторяются на стене в качестве помогающего фона для рисунков с предметами двух сервизов для мороженого.

Засекреченным в игре остаётся и всё произнесённое: множество раз повторённый ключ-обман «Мороженое», который безуспешно берёт на себя место смысла рассказанных кстати и некстати историй, противоречивых и поучительных комментариев, реплики-научные тезисы короткой пьесы, в которой приглашённые гости играют роли Мишки ММ (Мобильная Маскулинность), Куклы Нет и Дивана ИИИ (Изобретение Интимных Интерфейсов). Всё это неподготовленные, дразнящие, самосмятённые фразы, подходящие по форме чаепитию-празднику, но таящие в себе нечто затрудняющее, изнуряющее понимание и путающее карты всех, кто отважился быть его гостями. Фантазии школьных подружек, содержат в себе обман, и спокойную, и эстетически агрессивную загадку: «Какого дьявола они празднуют?».

Я и обладаю ключами от причуд заброшенных дочерей-маленьких вспышек, и нет. Скажу, как если бы я ничего не знала, но очень хорошо догадывалась, благодаря специфической форме чувствительности к ритуалу сервировки таких загадок: праздник празднует свой секрет, состоящий в мечтательном и вместе с тем точном обдумывании неких отношения и состояния в феминном дополнительном пространстве.

Праздник говорит словами любви к мышлению друг друга и, конечно же, врёт — он, пользуясь подсказкой Карен Барад, говорит так, будто познавая, мы в первую очередь проявляем чувствительность к тому, что значимо, а не мышление в гуманистическом смысле: «Иметь значение — это проводить различия, и то, какие различия обретают значимость, имеет значение в повторяющемся производстве различных различий»!

Чувствительно празднуют пары великих мастериц в играх и эксперток по хранению секретов: Кукла и Мишка, Йожи и Саша, Жанна и Ульяна, Коля и Дина, Розы в сахаре и Клубника во льдах, Люс Иригарей и Недоброжелательница. Чьи реплики внутри чаепития неизбежно и незаметно завязываются в бант, соединяющий материю и смысл, с замочной скважиной в месте центрального узелка с секретом о Мороженом.

Тон хозяек праздника и подружек по заговору неуловимо указывает путь к замочной скважине: речь о секретных сердечных и телесных состояниях, о секретных подружеских удовольствиях, тонкость значений которых хочет быть включённой в мышление о мире.

А та, чьи губы молчат, выдаёт себя кончиками пальцев.

Когда один из гостей, не выдержав напряжения секрета, удалился, громко произнеся феминное обсценное слово, затем он вернулся, принеся к столу два вида пирожных. Это значило то, что в пьесе Элен Сиксу Фрейд говорит в адрес Доры открыто: «Я мог бы научить вас тому, чему я научился у вас».

Примечание:

* В тексте идёт речь о проекте феминистского дуэта «Добро Пожаловать В Кукольный Дом!» (Ульяна Быченкова, Жанна Долгова), который назывался «Сервизное сплетение. Розы в Сахаре с мороженой горы и Клубника во льдах из розовой тафты» и был осуществлён в ДК Розы в марте 2019 года. Он включал в себя выставку, перформативное событие (совместно с Диной Жук, Николой Спесивцевым, Йожи Столет и Сашей Абакшиной) и бал становлений (совместно с Анной Аверьяновой).

По мотивам:

Cixous Hélène. Portrait of Dora // Diacritics, Vol. 13, No. 1. (Spring, 1983).
Benvenuto Sergio. Dora Flees… Is there anything left to say about hysterics? // Jep, No. 21 (2005/2).
Аппиньянези Лиза, Форрестер Джон. Дора: Образцовый провал // Лаканалия № 21 (2016).
Гэллоп Джейн. Ключи к Доре // Жеребкина И. (ред.) Введение в гендерные исследования. Часть II. Хрестоматия. Харьков и Спб.: ХЦГИ, Алетейя, 2001.
Лихтенберг Эттингер Браха. Сон Доры // Лаканалия № 21 (2016).
Фрейд Зигмунд. Знаменитые случаи из практики // М.: Когито-Центр, 2007.