Create post

МЕЛАНХОЛИЯ КАК МЕТАФОРА ЗАМКНУТОГО ПРОСТРАНСТВА В ПСИХИЧЕСКОМ. ПОПЫТКА ЛОКАЛИЗАЦИИ БОЛИ.

Natalie Stelmashchuk


Кwогда боль поражает человека, не так уж важно, реальна она или субъективна.

(Фабьен Грассер)


Несмотря на большое количество исследований, обсуждений и текстов вокруг этого явления в области медицины, психологии, психоанализа и других всевозможных практик, меланхолия, пожалуй, по-прежнему, остаётся одним из сложнейших наименее исследованных феноменов, хитросплетением боли и психической смерти.

Её довольно сложно конкретно помыслить и объяснить клинически, логически, топологически или структурно.

Непросто и единообразно именовать, в то время, как она предстаёт болезнью боли, болезнью желания, болезнью смерти, любовью, отягощённой смертью, болью существования, болью, приводящей в оцепенение, страданием души, обладанием лишённостью, тотальным истощением воли, состоянием изменённой субъективности…

Не исключено, что необходима даже деконструкция или, как минимум, реконструкция ряда основных (психоаналитических и не только) категорий при попытке непосредственного подхода к меланхолическому субъекту.

А также выделение отдельного меланхолического дискурса. Что весьма сложно по причине его изначальной несостоятельности.

Фактически ни одно слово не может принести облегчения меланхолическому субъекту: он не способен ни изречь его, ни воспринять от другого.

Так как мы сталкиваемся с отбрасыванием ещё не сформировавшихся представлений без именования таковых, в противоположность игре Эрнста с катушкой, например, тотальной невозможностью именования пустоты, отсутствием фаллической пунктуации, нравственной трусостью в координатах мысли… — То есть, тем, что, с трудом позволяет символическую разметку психической реальности субъекта в пространственно-временном континууме.

В частности, для такого субъекта весьма затруднительно даже расположить себя в рамках линейной темпоральности. При описании тех или иных событий своей жизни меланхолик склоняется, например, к тому, что так было столько, сколько он помнит себя.

Бесчисленное количество нескончаемых монотонных жалоб отсылают в прошлое вечного возвращения и иллюстрируют повторение без эффекта новизны, несмотря на то, что проистекают каждый раз из другого бессознательного основания.

Можно сказать, что меланхолический субъект обречён на неизбежное столкновение с местом буквы, исключающей его из вселенской библиотеки, систематически воспроизводя лишь знак предельной боли и восхищения, наталкиваясь на нЕчто и одновременно нИчто.

Навязчивое упоминание «ничто», представляющее собой квинтэссенцию меланхолии, указывает на крушение слов перед аффектом.

Предельное проявление боли на фоне риторической неловкости создаёт некий универсум волнующего и заразительного страдания.

Попытки продуктивной историзации меланхолического субъекта фактически обречены на провал в силу невозможности пере/записи воображаемого страдания и всепоглощающей боли.

В то время, как боль в качестве вмененного телесного феномена напрямую проистекает из невозможности произвести операцию метафоризации.

Она как бы предстаёт в чистом виде в силу невозможности символизации, не дифференцируясь на физическую и психическую, словно совпадая с границами тела, не имея оттуда выхода.

Меланхолический субъект способен, разве что, на физиологическую метафору непрекращающегося безвыходного внутреннего кровоизлияния. Что, по сути — скорбь о кажущейся утрате либидо.

Он обречён на бесконечное переживание утраты без таковой.

Помыслив меланхолию, как качественно иную амбивалентную борьбу

с экономической точки зрения, напоминающую борьбу с ветряными мельницами, структуру меланхолического субъекта можно представить как нечто организованное вокруг значимой нарциссической потери.

Возникает ощущение, что вокруг дыры в психическом, представляющей собой открытую рану, стягивающую энергетические потоки, почти ничего, в общем-то, и не разворачивается.

Энергия либидо обращается на интроект за отсутствием объекта переноса.

Мы имеем дело с нарциссическим замыканием психической реальности.

Фантазм меланхолического субъекта может сводиться к глобальному представлению о мире как месте для страдания и поддерживаться при этом наслаждением страданием в силу эротизации боли и присвоения ей исчерпывающего смысла.

А ключевой элемент механизма меланхолии — идентификация с мёртвым отцом или вещью по причине, условно говоря, не функционирования объекта а.

Ведь меланхолик одержим мыслью о том, что Другой может бросить его в любой момент, поскольку не испытывает никакого недостатка, ни в чём не нуждаясь.

Следовательно, та самая боль существования, подвергнутая форклюзии, проистекает из проблемы отделения от Другого, производя при этом опустошительное возвращение к реальному посредством представления о наслаждении Другого, для которого субъект никакой ценности не представляет.

Меланхолик отвергает объект наслаждения Другого, в то время, как его существование без этого объекта представляется весьма смутным и с трудом выносимым.

Меланхолический субъект занимает мазохистическую позицию, отождествляясь с предметом обмена.

Образно говоря, обращаясь к клинической картине меланхолии мы имеем дело с субъективной попыткой движения почти по прямой в сторону невозможного первозданного объекта. Что практически отождествимо с наслаждением мучением и культивацией влечения к смерти.

Своеобразная попытка заключить в клетку объект оборачивается безвременной тюрьмой для самого субъекта.

Получается, что меланхолик приносит своё Я в жертву, подменяя им объект перед инстанцией Оно, которую невозможно обмануть, тем самым ставя себя в почти безвыходное положение.

В работе соматизации это выглядит приблизительно следующим образом:

Я, которое, прежде всего, телесно, становится объектом в попытке остановить движение психической дезорганизации, а тело, в свою очередь, принимает на себя роль наследства психического объекта.

Я пытается избежать боль от предполагаемой потери объекта посредством стирания аппарата, который её переживает. Что можно назвать психической аутоампутацией.

Инвестирование в страдающее тело неизбежно ведёт к опустошению Я.

Предельный фокус на Я, редуцирующемся до боли, и боли, стягиваемой в точку, зачастую приводит к невозможности вырваться за пределы телесности.

Следствием чего может стать суицид как отказ от собственного тела, то есть от существования.

Он может быть и структурной точкой, в которой меланхолический субъект показывает себя, поскольку он полностью захвачен жертвоприношением, без какой-либо возможности обращения за помощью; моментом, в который субъект, именуя, увековечивает себя, становясь чистым субъектом вечности желания, пронзая собственный образ в погоне за ускользающим нЕчто или нИчто.

Суицидальные попытки меланхолика, скорее всего, связаны не только с подменой объекта Я и вследствие этого переадресацией ему агрессии, но и с бессознательной потребностью уничтожения объекта внутри с целью высвобождения места для единственно возможной таким образом субъективации.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Natalie Stelmashchuk

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About