Во Франции скоро будет действовать закон о праве на искусственную инсеминацию для всех женщин. Этот закон, называемый PMA sans père («медицинская репродукция без отца»), который предусматривает, что донор спермы остается анонимным и в документах ребенка не будет не только никакого упоминания о биологическом отце, но и графы об отцовстве, вызывает дебаты этического и антропологического плана.

Психоаналитик Жан-Пьер Винтер — один из тех, кто говорит об опасности такого закона и его глубоких последствиях. Дать всем женщинам право иметь детей с помощью анонимной спермы — это настоящий антропологический переворот. Согласно Винтеру, это означает, что «общество организует исчезновение отца», ни более и ни менее.

Итак, отец, pater — на что он? Какова его роль?

Источник — https://www.pressreader.com/

Почему вопрос об отце остается центральным, узловым, как вы говорите, тогда как стало возможным без него обойтись?

Потому что Отец разрывает слитость, неразрывную связь матери и ребенка. Он «де-фузионирует» эту связь.В сфере бессознательного Отец воплощает внешнее, фигуру Чужого. Но даже не это его определяет. Легче сказать, что означает — никогда не иметь отца. Мой опыт нескольких десятилетий в качестве психоаналитика удостоверяет, что это радикальное отсутствие, а значит, страдание. Отсюда с необходимостью возникает вопрос: каков минимум отца в психической жизни субъекта, чтобы можно было сказать, что у него был отец? Здесь не нужно путать с другим вопросом, с ловушкой, в которую нас заманивают в связи с проблематикой однополого родительства — вопросом о «хорошем отце».

То есть?

Хороший отец — это добрый идеализированный папа, но это не весь отец. Отец — это когда речь идет о месте отца, уделяемом ему матерью (в «речи матери»). Она — сознательно или бессознательно — обозначает для ребенка, кто его отец, даже если этот человек отказывается быть его папой. Отказ этот, конечно, очень драматичен для ребенка. Франсуаза Долто, например, говорит, что ребенок знает, кто его отец, сразу после выхода из чрева матери и даже, может быть, раньше…

В чем особенность отношений с отцом?

Отец — это тот, кто разделяет, называя вещи своими именами. Например, он может сказать ребенку: «Не разговаривай таким тоном с моей женой», указывая на мать. Слово отца определяет место каждого. Достаточно одного раза, но чтобы это было сказано в нужный момент. Слово Отца устанавливает Закон, запрещающий инцест. Отец разделяет мать и ребенка, слитых биологически и эмоционально, таким образом препятствует инцестуальным отношениям между ними. Отец может быть в тюрьме, он может быть ужасным человеком, это не проблема. Отец — это проводник, он соединяет прошлое и будущее. Фигура Отца в нашем обществе очень хрупка.

Отец разделяет мать и ребенка, слитых биологически и эмоционально, таким образом препятствует инцестуальным отношениям между ними

Тогда что такое папа?

Это «униженный отец» (сниженный) по отношению к идеалу Отца, всемогущего и приносящего безопасность. Ребенок почти всегда замечает, что отец-папа — это клоун. Фигура Отца «снижается» в папе, и это необходимый момент в конструкции индивида. Папа — это не полностью Отец. Папа — это защитник, но он стал мешать сегодня. От этого папы общество хочет избавиться — à priori с помощью закона — и избавить от него детей, предлагая им жить с одной матерью, или с двумя женщинами, в случае лесбиянок. Или с двумя мужчинами, которые не «составляют» отца, как бы они ни хотели совпасть с идеологизированным образом «доброго папы».

Но ведь фигура Отца может быть воплощена одним из двух пап гомосексуальной пары…

Может быть, но которым из двух, если речь идет о ребенке, зачатом путем дачи спермы?

Почему?

Мы впадаем здесь в софизм: признано, что отец — это третье лицо. Таким образом, если верно, что «отец — это третье лицо», то верно и то, что «любое третье лицо есть отец». Это абсолютно искусственное риторическое утверждение! Приведу пример: поскольку вторая женщина в лесбийской паре — третье лицо, она может быть отцом. Но это на самом деле невозможно. Это софистическое рассуждение не принимает во внимание тот факт, что, если и верно, что в принципе любой может сказать «слово отца» (Борис Сирюльник называет это фигурами résilience) — это все–таки не означает, что он отец. Отец — это тот, кого желала мать, и желала его в такой степени, что захотела иметь с ним ребенка, которого он впоследствии признает своим. Конечно, в реальности не все происходит именно так. И действительно, многие обсессивные неврозы возникают именно от того, что тот, кого объявили ребенку папой в повседневной жизни, не всегда отец в голове матери. Здесь глубинный разрыв между «проживаемой» реальностью и реальностью «ощущаемой».

Но ведь ребенок не знает…

Бессознательное не ошибается. Это верно до такой степени, что психоаналитики были вынуждены прямо заявить: «Невроз ребенка возникает в постели родителей». Вот почему я считаю, что две лесбиянки или два гомосексуала, говорящие ребенку, что он «родился от того, что они любят друг друга», провоцируют двойное «скольжение смысла»: с одной стороны, ребенок очень хорошо знает, что он не может быть физически рожден от «любви» этих двух людей; с другой стороны, это приводит к исключению «третьего лица», то есть донора гамет. Таким образом вы прерываете генеалогическую цепь, которая позволяет уловить разницу между отцом и папой. «Папа» — например, второй муж матери — не вписан в генеалогию, а отец — да. Более того, он представляет символическую трансмиссию всех отцов его линии, которые сменялись до него.

Это очень патриархальное видение семьи…

Это всего лишь психическая реальность, которую мы констатируем каждый день, когда люди приходят на консультацию. Давайте вспомним миф о примитивной орде (mythe de la horde primitive), если вы не против. Фрейд заимствует этот миф у Дарвина, потому что находит в нем аналогию с тем, что слышит на своих сеансах. В «Тотеме и табу» Фрейд рассказывает следующую историю:

В самом начале человечества, в так называемый примитивный его период, доминирующий самец — отец — может «пользоваться» всеми женами, а сыновьям своим это запрещает. Сыновья сговариваются между собой и убивают отца — с согласия матерей. Затем его съедают, разделив между собой. Но убийство отца приносит им неизбывное чувство вины и ужаса. Они решают впредь так организовать жизнь группы, чтобы избежать этого в будущем. Память об убийстве загнана в подсознание, но фантазм всемогущего Отца сохраняется в психическом сознании каждого. Это миф. Фрейд констатирует, что отец, о котором говорят его пациенты, не идентичен отцу, которого они имеют в реальности. У большинства это несоответствие приводит к созданию того же персонажа, которого мы встречаем в религиях, в литературе и снах. Значит, это не выдумка, которую Фрейд украл у Дарвина, потому что она подходила для его теории! И от того, что мы решим избавиться от фигуры отца, он не исчезнет.

Память об убийстве загнана в подсознание, но фантазм всемогущего Отца сохраняется в психическом сознании каждого

Если говорить о феминистской стороне, то это наводит на вопрос, которым Лу-Андреа Саломе уже задавалась: «А что делали жены во время убийства отца?» Если они были пассивны, то их сегодняшнее возмущение против отца понятно! В феминистском движении, таким образом, можно угадать желание признать свое участие в убийстве отца, как бы отчасти «взять на себя» это убийство — это мы видим в стремлении легитимного (юридическим образом) уничтожения власти патриархата.

Что происходит, когда отец отсутствует?

Если нет мужчины, чтобы воплотить, хотя бы отчасти, эту фигуру примитивного отца (первоначального), ребенок растет без возможности столкнуться с кем-то более сильным, чем он сам. В результате он создает себе некое сверх-Я, которое становится его отцом и который может запрещать ему все, что заблагорассудится, но и позволяет ему наслаждаться определенным количеством вещей. С этой поры ребенок становится жертвой более или менее интенсивной тревоги. Ему не остается другого выбора как подчиниться кому-то сильному — главе банды, каиду, диктатору, который будет иметь все черты примитивного отца. Это может быть шеф Игила, шеф наркодилеров или, может быть, Трамп. Поэтому организовывать исчезновение отца социально опасно, особенно в случае одиноких женщин, желающих иметь детей путем искусственной инсеминации. Знать своего отца, иметь минимум отца — значит уменьшить тревогу.

В феминистском движении угадывается желание признать участие женщин в убийстве Отца, отчасти «взять на себя» это убийство

Что вы советуете в случае искусственной инсеминации для лесбийских пар и для одиноких женщин?

Мы должны отказаться от анонимности донора спермы. Пусть это будет всего лишь имя, крохотный след в свидетельстве о рождении. Представьте: «рожден от неизвестного отца», «рожден от дачи спермы»… Все знают, от чего рождаются дети, и ребенок узнает, что был некто, мужчина, который, может быть, не захотел «играть в папу», но который пожелал оставить потомство.

Если взять в качестве примера лесбийскую пару с ребенком, у которого есть биологический отец, и который участвует в его воспитании — в чем здесь проблема?

Если ребенок знает, что он был зачат таким образом, что он может иметь отца, то тревога, связанная с представлением о его происхождении, несколько утихает.

Тогда в гомосексуальной мужской паре, в которой ребенок знает, кто его мать — тоже нет проблемы?

В случае суррогатного материнства все по-другому. Вопрос здесь в том, как сложится связь ребенка с матерью — связь биологическая и эпигенетическая. Мы перешли от ситуации, когда был неизвестен отец ребенка, к ситуации, когда ребенок не знает, кто его мать. Потому что в случаях с суррогатным материнством чеще всего «мать» не одна. Ребенок не знает, кто его мать — та, которая дала свои овоциты? Та, которая выносила? «Интенциональная» мать?

Юрист и психоаналитик Пьер Лежандр говорит, что человек — это генеалогическое животное. Увидим через три поколения. Человек должен знать, откуда он пришел и куда собирается идти.

Перевод Элла Дюбуа