Катерина Абромчик

На курсе «Понять современность: дискуссии о политическом в 20-21 вв» для подготовки к очередной из дискуссий нам нужно было прочесть одну из трех книг на выбор, и я остановилась на той, что «в представлении не нуждается» — «Время секонд хэнд» Алексиевич. Это сейчас она «не нуждается» в представлении, но когда я впервые познакомилась с ее книгами, я не могла представить,что читаю будущего Нобелевского лауреата.

Где-то в конце книги я наткнулась на историю студентки Тани Кулешовой, посвященной опыту участия в событиях 19 декабря 2010 года. В тот момент я вспомнила, как же мне в первый раз попали книги Алексиевич. Я взяла их у сестры, а ей их подарил писатель Владимир Орлов. В начале 2011 года он приходил к ней в гости и оставил свои книги, а также произведения Алексиевич — про женщин на войне, про детей на войне, про Афган и про Чернобыль. Тогда я прочла их все. А сейчас, спустя 8 лет — еще «Время сэконд хэнд». История Тани Кулешовой под названием «О мужестве и после него» натолкнула меня на мысль рассказать и об истории своей семьи.

Площадь 19 декабря 2010 года стала, наверное, символом народного сопротивления, попытки заявить о своих политических взглядах. Мы знаем, что все закончилось жестким разгоном омоновцами демонстрации. В ход шли дубинки, кто-то получал по шее, по голове, по почкам. Моя сестра уехала оттуда со сломанной берцовой костью в трех местах.

Одной из черт эпохи тоталитаризма является существование таких фактов, которые кажутся нереальными фантазиями—и в них трудно поверить. Например, что во времена сталинских репрессий посылали в лагеря за хлебные крошки, спрятанные в рукаве работниками (пример из Алексиевич), и за криво повешенный портрет Сталина (из Солженицына). Моей сестре сломали ногу без ее участия в акции протеста. Да, это звучит абсурдно, но она не была в гуще событий, не находилась в толпе. Она была с тремя друзьями, и сотрудник ОМОНа просто подошел и начал избивать их. В одном из интервью моя сестра говорит:

«Калі б мяне пабілі ў натоўпе, гэта б яшчэ не выглядала так дзіка. Але ж мяне пабілі пасля разгону дэманстрацыя і прычым без ніякай на тое неабходнасці. натоўпу ўжо не было. Яны проста ўпяцерых накінуліся на нас, не прад'яўлялі нам ніякіх патрабаванняў, нічога не казалі. Потым прыжалі да сцяны, двое пачалі біць хлопца і дзяўчыну, якія стаялі побач. Трое пачалі біць нас. Прычым абсалютна нічога не патрабуючы, проста пачалі біць. А потым ужо патрабаваць, каб мы ішлі ў машыну. Было відавочна, што яны гэта робяць для ўласнага задавальнення»

«Я проста стала ахвярай уседазволенасці амапаўцаў, яны дакладна ведалі, што за гэта ім нічога не будзе».

В тоталитаризме также все абсурдно. Факты могут не состыковываться, но они должны улечься в требуемую действительность. Официально власти заявили, что демонстрантов разогнали к 23 часам, моя сестра же получила ранение ближе к 00—не состыковка, как такое уместить в уголовном деле? Да, моя сестра подала жалобу в прокуратуру (и я помню, как один мой друг говорил: «куда она лезет, лучше забыть и не высовываться»), в итоге государство открыло дело на причинение телесных повреждений «невыявленным» лицом. Своих ведь не сдают…

Так моя сестра избежала участи «15 суток», потому что ее пришлось отвезти в больницу. Уже тогда, как она вспоминала, в приемном отделении медсестр испуганно шушукались и говорили: «Зачем же ты туда пошла? Видишь как вышло…»

Через какое-то время к ней пришли журналисты из Нашей нивы и взяли видео-интервью. Его не закончили, потому что прибежал главврач и все запретил: «Кто вы такие? Кто вам дал разрешение? Вы ничего не согласовывали! Покиньте помещение!»

А потом началось «паломничество». После этой публикации люди узнали, что моя сестра там лежит, и начали идти незнакомые люди! Они поддерживали, что-то приносили. Конфеты, фрукты, цветы, даже домашние супы! Это было невероятно! Подружка моей сестры весело говорила, что в таких условиях легко найти хорошего парня — здесь словно кастинг, столько людей, и все они во-первых, добрые и сочувствущие, во-вторых, образованные, осознанные и умеющие анализировать действительность. Вместо бахил она брала в качестве сменной обуви туфли на шпильке. Садилась и наблюдала).

Всегда, когда я была у сестры в часы приема, кто-то приходил. Потом руководство смекнуло — и это «прикрыли». Перестали пускать к ней людей. Охранник на входе спрашивал и если узнавал, что «в ту самую палату», мог запретить вход. Однажды и меня не пустил. А ведь я являюсь ближайшим родственником. Я расстроилась и ушла. Это сейчас я понимаю, что я бы не ушла. Я бы подняла всех на уши, боролась. Со временем учишься осознавать, не соглашаться и бороться.

Охранник был зол и лютовал — из–за этих паломничеств руководство больницы лишило его премии. Я слышала, как женщины из соседних палат, прохаживаясь по коридору мимо палаты моей сестры, переговаривались: «ходят и ходят, как им не стыдно, они же соседкам по палате мешают». «Бедный, он пострадал, лишился премии из–за этих». Кто пострадал? Он? Кто в этом виноват? Мы? Это логика нашего, «советского» человека. Бояться репрессий, не уметь солидаризироваться, осуждать — так многие делали, когда узнавали об этой ситуации. «Ах, глупая, зачем же она туда пошла?» — так говорили и медсестры в больнице, и жители нашего родного города, и анонимные комментаторы статей в интернете. «Она сама виновата — если бы не пошла, ничего бы не было».

Но всегда нельзя говорить огульно обо всех. Среди соседей по больнице были разные люди. Например, был мужчина со сломанной рукой — он пришел и рассказал, что если мы беспокоимся о том, что у моей сестры будут проблемы с университетом, то есть программа Калиновского в Польше (предоставление бесплатного обучения в Польше для беларусов, пострадавших от режима). Мы об этой программе знали, но важно было соучастие этого незнакомого мужчины. Он пришел и поддержал. Потом, когда моя сестра лежала повторно в той больнице—ей делали операцию по изьятию металлических гвоздей из штыря, который ставили для сращения кости—мы узнали, что там же лежит женщина с ранениями после взрыва в минском метро в апреле 2011 года. Мы пошли и попробовали ее поддержать. Не знаю, хорошо ли у нас получилось…

В то время, когда я в пришла навестить сестру, я вновь столкнулась с тем охранником. Я натягивала бахилы в холле и слушала, как он эмоционально высказывал свою точку зрения сотруднице больницы: «да этих террористов [предполагаемых виновников теракта], кто это сделал…их убить мало…их надо подвесить и отрезать по куску кожи, а на ранах соль посыпать…» Много потом ходило слухов. Что был странный суд. Очень скомканный. Мелькали теории заговоров—что государство само устроило теракт, чтобы отвлечь внимание от экономических проблем (а белорусский рубль в то время продолжал стремительно падать) и сплотить вокруг фигуры представителей правопорядка—и вот они уже не «черти в погонах», избивающих людей, а защитники, которые досматривают личные вещи в метро с великой целью — предотвратить правонарушение и защитить. Когда я несла сестре вещи (какие-то фрукты и сорочки), мой пакет досмотрели охранники на территории больницы. Сказали, так положено. Тогда я почувствовала начало этого времени — сжатия контроля. После этого родилась практика досмотра личных вещей в метро, которая многих сегодня так раздражает.

Потом, когда мою сестру выписали, к ней продолжили приходить на ее съемную квартиру, которую она делила с четырьмя студентами. Но уже другие люди. Например, какие-то журналисты. Приходил и Владимир Орлов и подарил много книг: свои и Алексиевич.

Потом была реабилитация длительностью в год. Еще две операции по изъятию металлических гвоздей. Моей сестре пришлось перевестись на заочное. Наверняка всем известно, что оппозиционная деятельность студентов приводит к отчислению. Думаю, сестра избежала эту участь потому, что ее история получила большую огласку в СМИ — и отчисление было бы довольно рискованно для университета.

Было сложно, и требовались деньги. На реабилитацию, на такси, чтобы ездить на сессию (тогда сестра была еще на костылях), и, главное, на адвокатов, потому что мы решили подавать жалобу. Наши родители работают в провинции и было катастрофически тяжело финансово. Не помню как, но кажется с помощью правоохранительной организации, которая заинтересовалась нашим случаем, был открыт благотворительный счет. Это нам здоров помогло. Я поняла, что беларусы могут быть добрыми и сочувствующими. Но не все так просто. «Советского» человека вытравить очень тяжело. Каждый день моя мама приходила на работу на завод и слышала зависть и сплетни коллег, ведь нам досталось просто так столько денег! Пару сотен долларов… Для жителей провинции это огромные деньги.

Первый адвокат нам не понравился. Он юлил и говорил, что дело сложное и мы вряд ли чего-то добьемся. Возможно, он просто понимал реалии. Но в какой-то момент его консультации стали бессмысленными, они вытягивали деньги, и правозащитная организация помогла нам найти «сочувствующего» адвоката.

Спустя какое-то время, довольно длительное (моя сестра уже могла передвигаться без костылей—значит действительно длительное) утром мне позвонили на мобильный. Человек с ужасной дикцией представился следователем и начал задавать какие-то вопросы. От злости я выпалила: «Вы не могли бы говорить почетче?!» Он повторил свои регалии и спросил: «А у вас есть стационарный телефон? А то я вам на мобильный звоню…» Телефон кажется был, но я сказала «нет» и подумала о том, что это смахивает на фарс. Далее произошел примерно такой диалог:

— Вы посылали смс 20 декабря 2010 года по такому-то номеру (номер моей сестры и я ей действительно писала, когда узнала, что она в больнице)?

— А откуда вы знаете? Это разве законно?

— Приходите к нам на ул. Саперов в такое-то число. Мы хотим с вами пообщаться.

Я не пошла. Читала всякие внезапно появившиеся статьи-лайфхаки на местных альтернативных порталах вроде «как вести себя со следователем», «что делать, если вызвали». Один из советов — если не пришла письменная повестка на твой адрес, то не иди. Я так и поступила. Спустя какое-то время мне все же позвонили и спросили, почему я не пришла. Я слилась на то, что не было времени… Больше мне никто не звонил.

Друга моей сестры, который был рядом с ней во время нападения, вызывали на допрос в КГБ. И он там что-то подписал. История покрыта тайнами… Постепенно мы перестали общаться.

В то время, как длилось следствие, мою сестру часто вызывали в следственный комитет — составлять фотороботы, давать показания… На тот момент она перебралась обратно в наш городок, поскольку тратить деньги на съемное жилье не было смысла и средств, но ей приходилось несколько раз в неделю приезжать в СК. Иногда нам казалось, что следователи могли бы эффективнее организовывать свою работу и сочетать свои мероприятия так, чтобы не пришлось к ним так часто ездить. И мы предполагали, что все это делается специально, чтобы сестру утомить… Хотя возможно, это просто стандартное для нашего государства несовершенство бюрократического аппарата. Нам не узнать.

«В судебно-медицинской экспертизе, которая была сделана по требованию прокуратуры, отмечено, что травмы, зафиксированные у Майи Абромчик, могут быть нанесены предметом, похожим на милицейскую дубинку. Тем не менее прокурор этого не принял во внимание.

2 декабря 2011 года старший следователь Минской городской прокуратуры сообщил адвокату Абромчик, что расследование было приостановлено, поскольку было невозможно определить виновных».

Когда в пределах страны исчерпаны все возможные средства правовой защиты, последнее, что остается—жалоба в Комитет ООН. В 2013 году моя сестра ее подала, и в мае 2018 года Комитет вынес постановление (о чем тоже можно прочесть по ссылке выше).

Среди индивидуальных моментов (что должно сделать государство по отношению к моей сестре как к пострадавшей), Комитет постановил следующее: «Государство также обязано принять все необходимые меры для предотвращения подобных нарушений в будущем и, в свете своих обязательств по Факультативному протоколу, добросовестно сотрудничать с Комитетом». Сейчас январь 2019 года, но я не слышала новостей о сотрудничестве нашего государства с Комитетом ООН…

Как сложилась наша дальнейшая судьба? Моя сестра воспользовалась последней волной программы Калиновского и поступила в магистратуру по специальности «политология». Она писала работы по политической системе Беларуси — и там к этой теме относятся с интересом.

Что можно чувствовать, когда твое родное государство тебе навредило, а чужое приняло?

Позже моя сестра переучилась на программиста и прекратила свое обучение в докторантуре по политологии. От этой истории остались шрамы на ее ноге, ну и надежда, что наше государство примет во внимание постановление Комитета ООН. И у нас все станет лучше. Будем в это верить.