Бледный езуит эпохи Апостата.
Рецензия на Молчание (Silence) реж. Мартин Скорсезе, 2016.
Два последних фильма Скорсезе — «Волк с
Христианство официально запрещено в Японии с 1614 года, всем миссионерам предписано покинуть страну, но 37 католических священников на свой страх и риск остаются ради заботы о свой многочисленной пастве: ко времени начала гонений количество японских христиан оценивалось от двухсот до четырехсот тысяч. После восстания в Симамбаре в 1637-38 году, в котором правительство сёгуна обвинило христиан, высылке подлежали все «южные варвары», а японцам под страхом смертной казни запрещено покидать страну без особого разрешения. Один из подпольных священников, отец-иезуит Феррейра (Лиам Нисон) в 1632 году от Р.Х. отправляет из Нагасаки свой последний рапорт о деяниях новомучеников: заставляя отречься, японцы пытают христиан и их пастырей водой из горячих источников, насмешливо называя ее «адской», а самых упорных сбрасывают в кратер вулкана. Письмо достигает Рима в 1635-м, но вместе с ним от голландских торговцев доходят слухи об отречении Феррейры. Отцы Себастьян Родригес (Эндрю Гарфилд) и Франциско Гарупе (Адам Драйвер), призывают не верить протестантским «недоверкам» и просят отправить их с миссией в Японию, чтобы выяснить судьбу учителя. К началу 1640-го они доберутся до Макао, где им попадется японский рыбак-забулдыга, бубнящий что-то
Религиозная притча, написанная в форме шпионского триллера, «Молчание» буквально просится на экран и, стоит это признать, в качестве экранизации фильм Скорсезе практически идеален.
Нисон в привычном амплуа рыцаря печального образа, наивно-восторженный падре Гарфилд и строгий Драйвер, который «теперь нарасхват». Из приятных неожиданностей кастинга — один из
В результате «Молчание» — одна из самых личных его работ — явно не оправдало ожиданий студии. Это самый малобюджетный (40 млн. против 28-ми у «Кундуна» в 1997-м) и, сейчас уже можно говорить с уверенностью, самый коммерчески провальный (13 млн. на начало февраля после двух месяцев в американском прокате) фильм Скорсезе за последние двадцать лет. Несмотря на приличную критику, «Молчание» получило всего одну (операторскую) номинацию на Оскар, что с фильмами Скорсезе случается раз в десятилетие. Но, похоже, для самого метра куда важнее символическое возвращение в лоно церкви: свое место в истории кино он уже обеспечил. Тому порукой премьера в Ватикане, благожелательные отзывы святых отцов и интервью с журналом американских иезуитов, в котором умиротворенный Скорсезе обсуждает «христологическую корректность» образа Иисуса. «Последнее искушение Христа» (1988), напомним, подвергалась бойкоту во многих странах, а во Франции, как там принято, оскорблённые верующие выражали свои чувства при помощи коктейлей Молотова (в далекой России 97-года против его показа по НТВ выступали даже такие либеральные деятели РПЦ как дьякон Андрей Кураев, тогда, впрочем, их мнение носило чисто рекомендательный характер).
Но именно «Молчание», я уверен, даст будущим исследователям ключ к зрелым работам Скорсезе. Иуда выходит на первый план в «Последнем искушении» и с этого момента тема предательства, похоже, не дает ему покоя
Все это время Скорсезе перечитывает «Молчание» и шлифует сценарий). Генри из «Славных парней» (1990) сдает бывших друзей ФБР, Сэма Ротштейна из «Казино» (1995) предают жена и лучший друг («Когда вы любите кого-то, вы доверяете ему, вы даете ему ключи от всего, что у вас есть. Иначе зачем все это нужно»). Для Амстердама, сына «священника» Валлона из «Банд Нью-Йорка» (2002), дело ирландских банд связано с религий предков. И да, это тот редкий случай, когда русский перевод передает двусмысленность английского «departed»: это не только «усопшие», но и «Отступники» (2006) в одном из значений, а вовсе не тривиальные «агенты под прикрытием» (во французском прокате они шли как «Les infiltrés», ср. исп. «Los infiltrados»). Так открытка Кастелло Билли Костигану «Heaven holds the faithful departed», буквально отсылающая к молитве за упокой, превращается в вопрос о посмертной судьбе отрекшихся от веры.
«Молчание», говорит Скорсезе в предисловии к роману, книга о потере и обретении веры. Главная сюжетная интрига связана с мотивами отступников, а главный вопрос усомнившегося в свой вере отца Родригеса — с судьбой Иуды. Почему Иисус проклял Иуду заранее зная о его предательстве? Ведь Петр стал апостолом, трижды отрекшись. Написавшему роман японцу-католику это казалось неразрешимой загадкой христианства. Японские чиновники эпохи Эдо и вовсе деловито сообщают падре, что «они рассмотрели христианскую доктрину» и не нашли ей применения: «то, что верно в Испании и Португалии не обязательно верно в Японии».
Но кризис веры отца Родригеса связан не с богословским диспутом c «язычниками», и даже не со страданиями паствы, а с невозможностью понять божественный замысел. Исчерпав свои скромные силы, он тщетно ожидает глас божий. И от этого молчания, как от гольбейновского Христа в гробу, «у иного вера может пропасть».
Наблюдая за смятением католического падре, главное не сбиться на поверхностную «пост-колониальную» критику. Действительно, герои «Молчания» называют своего главного мучителя «инквизитором» и не совсем понятно, то ли это ляпсус, то ли важный семантический сдвиг: в романе он фигурирует исключительно как «правитель Тикуго» (Lord of Chikugo). Но в «Молчании» нет места рефлексии по поводу экспансии католицизма или борьбы с еретиками. Никак не упомянуты современные действию романа события Тридцатилетней войны, опустошившей целые европейские провинции, или казацкие восстания в Речи Посполитой против «обижавших русского Бога» (не говоря уже о более раннем завоевании Америк или изгнании с Апеннин мусульман и иудеев). Можно сказать, католическая церковь с ее Крестовыми походами, инквизицией и прочей политической теологией закономерно пришла к Маркизу де Саду. Тем ценнее тот факт, что ни в тексте романа, ни в прочтении Скорсезе нет ни намека на экуменизм или псевдо-глубокомысленные «мультикультурные» обобщения. Он кристально четко формулирует максима кульпа католического взгляда на мир: дай мне умереть мученической смертью, но позволь понять твой замысел.
Для буддиста подобный конфликт абсурден: у мира нет начала и конца, у страданий нет причины. Но чужд он и православному фатализму с его «если уж пошло на то, чтобы умирать…». На месте Феррейры или Родригеса сложно представить, например, протопопа Аввакума («Долго ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самыя смерти!»).
В поиске противоядия от ресентимента, Ницше советовал учиться «глубокому фатализму», с которым русский солдат «ложится в снег». Дельный совет католическим мыслителям, одержимым интеллектуальной гордыней и ожидающим личной аудиенции у Бога.
«Молчание» показывает, как сложно понять католику, ожидающему личной аудиенции у Бога, не только невозмутимость буддиста перед лицом смерти, но и православное амор фати, для которого ни страдания, ни парадоксы веры не могут быть оправданием предательства. По этой причине в русской литературе сложно найти глубокий образ предателя: она куда охотнее выведет Антихриста, чем найдет уважительную причину для отступничества (католик вправе посетовать на узость подобного мышления). Впрочем, в исключительных случаях отступник может оказаться героем и в православной традиции: достаточно вспомнить светлый образ атамана Мосия Шило из «Тараса Бульбы», который в плену у турок не выдержал и «истоптал ногами святой закон, скверною чалмой обвил грешную голову, вошел в доверенность к паше, стал ключником на корабле и старшим над всеми невольниками». А когда неприятели «позабыв закон свой все перепились», принес казакам ключи «чтобы отмыкали себя, бросали бы цепи и кандалы в море, а брали бы наместо того сабли да рубили турков». И долго еще славили бандуристы христово воинство ад майорем глориам деи.