Поль Б. Пресьядо — философ, квир-феминист, профессор политической истории тела, гендерной теории и истории перформативных искусств в университете Париж-VIII Венсенн-Сен-Дени. Изначально был известен как женщина-писательница и открытая лесбиянка, в 2014 году совершил трансгендерный переход и в январе 2015 года изменил имя на «Поль». Автор «Контрасексуального манифеста» (Manifiesto contrasexual), книги «Testo Junkie: sex, drugs, and biopolitics in the pharmacopornographic era» и других.

Перевод главы ON PHILOSOPHY AS A BETTER WAY OF DOIN’ IT IN THE ASS— DELEUZE AND “MOLECULAR HOMOSEXUALITY” из Manifiesto contrasexual сделан по изданию:  Countersexual manifesto: subverting gender identities / Paul B. Preciado. New York: Columbia University Press, 2018. Transl. by Kevin Gerry Dan. Pp. 141-160.

Перевод был сделан Свидетелями Ложного Вакуума, приводится с сокращениями.

«Свидетели Ложного Вакуума» — это квир-активистское, художественное и исследовательское движение, бросающее вызов не только гетеро- и циснормативности, но и тоталитарным режимам, которые нас угнетают. Мы возникли в атмосфере страха и насилия, где наши права попираются, а самовыражение жестко контролируется. Мы видим себя частью глобальной борьбы с авторитаризмом и милитаризмом, проявлениями которых являются война и репрессии.

Нет другой сексуальности, кроме гомосексуальной.

Нет другой сексуальности, кроме феминной. 

— Феликс Гваттари, «Освобождение желания»

Гомосексуальность — это истина любви. 

— Жиль Делёз, «Пруст и знаки»

Понятие «молекулярной гомосексуальности» Жиля Делёза и Феликса Гваттари редко анализируется и остается на периферии делезианской критики, несмотря на его стратегическое положение в Анти-Эдипе и ту частоту, с которой французский дуэт философов утверждали свою идентичность в качестве «молекулярных гомосексуалов» в 1970-х: «Мы гетеросексуальны статистически или молярно, но гомосексуальны персонально [или на уровне личности], не зная о том или зная [неполностью], и наконец, трансексуальны молекулярно, элементарно».¹ 

«Молекулярная» или локальная гомосексуальность, которая материализуется через каминг-аут и которая не может быть сведена к идентичности или очевидности практик, без сомнения описывает тот набор характеристик, которым обладал Делёз как публичная персона. Его «молекулярная гомосексуальность» и длинные неухоженные ногти — странные личные атрибуты, которые используются для карикатурного изображения философа (намного более скрытного, чем его современники, такие как Жак Деррида или Мишель Фуко), но их политическое и философское значение зачастую сводится к историческому анекдоту. 

Делёз и Гваттари использовали химические термины «молярности» и «молекулярности», говоря о двух возможных способах отношения онтологии и политики. Молярность, характеризующаяся жесткой сегментированностью, производит фиксированные политические идентичности без становлений. Молекулярность же, напротив, порождает временные сегментации, которые бесконечно запускают процессы становления. Отвергая молярную гомосексуальность и называя себя «молекулярными гомосексуалами», Делёз и Гваттари не только странным образом говорят о себе как о гомосексуалах (несмотря на то, как было известно, один из них был женат, а другой имел любовниц), но и устанавливают моральную дистанцию по отношению к «молярным гомосексуалам», т. е. тем, для которых гомосексуальность является идентичностью. 

Мы, конечно, могли бы объяснить «молекулярную гомосексуальность» в качестве того, что можно назвать «эффектом длинного ногтя»: т. е. мы могли бы свести этот концепт к эксцентричности или капризу (снобской аффектации, как «солнцезащитные очки Гарбо»²), и это понятие или наше невнимание к нему никак не повлияло бы на наше прочтение ключевых концептов Делёза. Однако, я решил подвергнуть случай «молекулярной гомосексуальности» анти-Эдиповской гипотезе, согласно которой «логические операции есть также и физические операции»³. Для этого попытаемся понять, какие физические операции производят «молекулярную гомосексуальность» в качестве концепта. Каково отношение между смутным понятие «молекулярной гомосексуальности» и часто повторяемой мантрой о становлении-женщиной⁴? В чем могла бы заключаться цель Делеза, когда он столько аккуратно различает два вида гомосексуальности, молярную и молекулярную? В какой состоянии находился публичный дискурс французских интеллектуалов после 1968 года, если это позволило Гваттари и Делёзу объявить себя «молекулярными гомосексуалами», в то время как Фуко, гей, завсегдатай закрытых БДСМ клубов Сан-Франциско, исключил любые заявления от первого лица из своего анализа гомосексуальности и отказывался занимать какую-либо позицию по поводу новых форм политики идентичности, которые были на подъеме во Франции в 1970-х и 1980-х годах? Что это за «молекулярность», которую не разделяли Фуко и Делез с Гваттари?

Какую цену мы платим за молярность и и кто может провозглашать себя молекулярн_ой? 

В 1970-х в Университете Париж VIII (Винсенн — Сен-Дени) Делез стал ментором не только трех французских гей-активистов и писателей — Рене Шерера, Тони Дювера и Ги Окенгема (René Schérer, Tony Duvert, and Guy Hocquenghem)⁵ — но и Фронта гомосексуальной революционной борьбы (Front homosexuel d’action révolutionnaire). Шерер писал, что Делез не будучи гомосексуалом (имея в виду — не будучи «молярным» гомосексуалом) «присоединился и поддержал нашу борьбу»⁶. Эта группа также включала Мишеля Крессоля, ответственного за последующую конфронтацию с Делезом по поводу его единства с предполагаемой философией желания⁷. Мишель Крессоль — молодой квир, левый журналист Libération и заклятый друг Делеза — был первым, кто поставил под вопрос философскую и политическую истинность дискурса о наркотиках, шизофрении и гомосексуальности, произведенного тем, кто не испытывал ни аддикций, ни психических расстройств, ни анального секса. В 1973 году Крессоль опубликовал открытое письмо, в котором открыто атаковал Делеза за двусмысленность его позиции: «Ты всегда хотел донести до людей, что ты — и твое тело — стоите выше наркотиков, алкоголя, безумия и ануса. И это правда, когда ты представляешься в качестве генеалога или функционалиста, невозможно не упрекнуть исключительную порядочность или лицемерие твоей деменции и пошлости (fecality), как Арто упрекал Кэролла»⁸. Впоследствии, и более яростно, критика Крессоля сосредоточилась вокруг нового, поясняющего (хотя и параноидального) противопоставления «ты» (имея в виду Делёза) и квиров:

Когда ты смотришь, как идут дела у геев и рассказываешь им о том, что ты видишь, им это нравится, и все, кажется, идет хорошо. Но когда они, наивные как дети, возвращаются, чтобы посмотреть, кто этот человек «на самом деле», они находят добропорядочного мужчину, который бьет себя в грудь, ничего им не запрещает и готов защищать их, но только лежа на диване, протестуя против их страданий с наилучшими намерениями.⁹  

Для Крессоля, так называемая молекулярная гомосексуальность Делеза — не более чем сотрясание воздуха, которое скрывает его деменцию и «фекальность», и может быть названо лишь лицемерием. Тем не менее остается неясным, почему Делезу, «добропорядочному мужчине», по словам Крессоля, необходимо идентифицировать себя в качестве гомосексуала и дистанцироваться от гетеросексуальности, когда речь заходит о молекулярности. 

25 лет спустя, на конференции в Австралии (которая в конечном итоге обеспечила глобализацию философии Делеза через его переводы на английский язык) Ян Буханан попробовал ответить на критику Крессоля, используя концепт «трансверсальности» или «трансверсальных отношений». Согласно Делезу, возможно размышлять или писать о феномене трансверсально, не проживая физический опыт, так же как можно путешествовать, не меняя мест. Феликс Гваттари уже был знаком с понятием «трансверсальности» и использовал его в своей психотерапевтической работе в 1950-х годах в клинике Ля Борд в Кур-Шеверни. Концепт «трансверсальных отношений», используемый Делезом, наследует не только этому шизоаналитическому понятию, но и также — и особенно — идее Дэвида Юма о том, что любой из эффектов какого-либо процесса может быть произведен другими средствами¹⁰. Одним из примеров, который Делёз чаще всего использовал для иллюстрации этого концепта, было так называемое опьянение Генри Миллера, эксперимент, который состоял в том, чтобы опьянеть, выпив только воду. По Делезу, трансверсальность является условием возможности определенных опытов становления. Так, к примеру, «абстрактный номадизм» не просто подразумевает, что можно путешествовать, не двигаясь, — он также противопоставляет обычный опыт путешествия трансверсальной практике, которая осуществляется только тогда, когда человек находится в состоянии покоя: если вы действительно хотите путешествовать, «вы не должны слишком много двигаться, иначе вы подавите становление»¹¹.

Трансверсально, гетеросексуальность Делеза для его молекулярной гомосексуальности — то же, что вода для опьянения Генри Миллера или состояние покоя для абстрактного номадизма. Ответ Делёза на письмо Крессоля явно намекает на подобные трансверсальные эффекты: 

Какое значение имеют мои отношения с геями, наркотиками и наркоманами, если я могу достигать похожих эффектов другими способами? … Я ничем вам не обязан, не более, чем вы мне. Мне не нужно присоединяться к вам в ваших гетто, потому что у меня есть свое собственное. Вопрос не в характере той или иной особой группы, а в трансверсальных отношениях, которые гарантируют, что любые эффекты, произведенные каким-либо определенным образом (через гомосексуальность, наркотики и т. д.), всегда могут быть произведены и другими способами.¹²

В этом аргументе гомосексуальность, наряду с алкоголем и наркотиками,  представлена как токсичный опыт гетто, который дает человеку доступ к определенным эффектам. Несмотря на то, что токсичность и геттоизация нежелательны, их трансверсальные эффекты оказываются необходимы для производства «онтологической гетерогенности»¹³. Кажется, Делёз был озабочен идеей достижения тех же эффектов, что испытывают геи, алкоголики и наркоманы, — но собственным, т. е. трансверсальным, образом, который бы снизил токсичность, сопровождающую геттоизацию этих образов жизни. Вопрос «трансверсальных отношений» является ключевым, т. к. позволяет Делёзу, по крайней мере риторически, уклониться от вопроса о политике идентичности¹⁴. Трансверсальные отношения не существуют на уровне индивида или собственности: опыт опьянения принадлежит самой материи, а не индивиду, потоку, из которого опьянение состоит в течение какого-то периода. Они также не существуют на уровне сообщества или группы. Идентификация себя в качестве алкоголика не учитывает химическое или психотропное событие опьянения или возможность опьянения водой à la Генри Миллер.

По-видимому, Делёз не интересовался дискурсами, которые возникали вокруг идентичности (несмотря на признание в наличии собственного гетто: но какого?). По его словам, «привилегированный опыт одного человека — это слабый, реакционный аргумент», который страдает от избытка «плоского реализма»¹⁵. Как пишет Делёз в предисловии к L’Apres–Mai des faunes Ги Окенгема, гомосексуальность не является ни идентичностью, ни сущностью: «Никто не может сказать “я гомосексуал”».

Разумеется, что Окенгем начал сомневаться в валидности некоторых понятий и заявлений не из-за того, что стал гетеросексуалом. Только всегда оставаясь гомосексуалом, становясь все более и более гомосексуальным, будучи геем все лучше и лучше, можно сказать «ну, на самом деле никто не гомосексуален по-настоящему». Что в тысячу раз лучше, чем пошлая избитая идея о том, что все являются или станут гомосексуалами: что все мы бессознательно являемся латентными квирами¹⁶.   

Это замечание создает напряжение не только между невозможностью быть гомосексуалом и необходимостью быть гомосексуалом все лучше и лучше, но и между бессознательной квирностью и молекулярным гомосексуализмом. Более того, гомосексуальное сообщество не может служить референтом высказываемой истины «мы» так же, как гомосексуальная идентичность не может служить референтом высказываемой истины «я». Проблема философии, как считал Делёз, заключается не столько в определении того, кто может думать или говорить о чем-либо, сколько в создании набора условий для производства новых высказываний.

Тем не менее, все эти логические уточнения не решили раз и навсегда вопрос о делезианской «молекулярной гомосексуальности». Стоит задаться вопросами: каковы механизмы трансверсальности, переходные пути, следуя которым Делёз мог «быть гомосексуалом», избегая грязи и токсичности гетто? Каких эффектов, как он считал, Делёз достиг на молекулярном уровне, что позволило ему «быть гомосексуалом», не «будучи чем-либо обязанным» геям? Каковы были бы логические операции, которые позволили бы утвердить гомосексуальность как универсальную позицию высказывания? И если бы это было возможно, независимо от идентичности, нахождения в гетто и сексуальных практик, каков был бы смысл этой утонченной концептуальной гомосексуальности?

[…]

Для Делёза гомосексуальность не может быть объяснена автономными знаками, которые она производит, а должна быть объяснена со ссылкой на первоначальное единство, фундаментальную растительную мифологию:

Здесь растительная тема приобретает свое полное значение, в противовес Логосу-как-Организму: гермафродитизм не является свойством ныне утраченной животной тотальности, а фактическим разделением двух полов в одном и том же растении: «Мужской орган отделен перегородкой от женского органа». . . . [Индивид] данного пола (но пол не дан, кроме как в совокупности или статистически) несет в себе другой пол, с которым он не может общаться напрямую¹⁷.

Гомосексуальность и гетеросексуальность в равной степени являются продуктами бинарной дисциплинирующей архитектуры, которая разделяет мужские и женские «вегетативные» органы, одновременно осуждая их за то, что они остаются вместе. Таким образом, для Делёза все интерсексуальные отношения являются обстановкой для обмена гермафродитными знаками между душами того же пола, «аберрантной коммуникацией, происходящей в трансверсальном измерении между разделенными полами»¹⁸. Это отношения, которые он называет «молекулярной гомосексуальностью»: «не коллективная и специфическая гомосексуальность, в которой мужчины относятся к мужчинам, а женщины к женщинам в разделении двух серий, но локальная и неспецифическая гомосексуальность, в которой мужчина ищет маскулинное в женщине, а женщина феминное — в мужчине, и это в разделенной смежности двух полов как частичных объектов»¹⁹.

[…]

[как и растениям, «гермафродитам» нужен посредник для опыления]

Но дело осложняется тем, что два разделенных пола сосуществуют в одной и той же особи: «изначальный гермафродитизм», как у растения или улитки, которые не могут быть оплодотворены «кроме как другими гермафродитами». Затем происходит так, что посредник, вместо того, чтобы осуществлять общение мужчины и женщины [внутри особи], удваивает каждый пол самим собой: символ самооплодотворения, трогательный в своей гомосексуальной, бесплодной, косвенной природе²⁰.

[…]

Мы можем рискнуть предположить, что-то, что очаровывало Делёза — то, что он называл молекулярной гомосексуальностью — было способностью … осуществлять оплодотворение, размножение и творчество среди тех, кто в противном случае был бы бесплоден. Это загадка мужского материнства, которая очаровывает Делёза: возможность воспроизводства вне женского тела.

[…]

Молекулярность сводит гомосексуальность к оплодотворению, воспроизводству и творчеству. В этом смысле акт творения повлечет за собой определенное «стерильное оплодотворение» между «авторами» мужского пола, зачатие, которое будет невинным, вегетативным, механическим, девственным, но также… анальным.  Возможно, именно поэтому одно из наиболее часто цитируемых определений философского творения в работах Делёза (которое, удивительным образом, взято из ответа Делёза Крессолю) — «оплодотворение со спины»: «история философии как своего рода анальный трах [encoulage], или, что равнозначно, непорочное зачатие. Я представлял, как подхожу к автору сзади и зачинаю ему ребенка, который действительно будет его, но тем не менее будет чудовищем»²¹. В этом свете история философии напоминает цепь анальных оплодотворений между молекулярными гомосексуалами, живущими вне гетто и вины. То есть между «интерсексуальными» мужчинами, живущими внутри своих гетеросексуальных гетто, и которые, тем не менее, размножаются между собой в гермафродитном контуре, который избегает законов гетеросексуального (женского) размножения. 

По ту сторону проклятия «естественного» размножения, которое, судя по всему, доминирует над Эдипом (внутриутробное размножение приковывает мужчину к Еве и таким образом — к вине и идентичности), гомосексуальность раскрывает молекулярный анус для искусственного, монструозного оплодотворения. «Все существует в темных зонах, в которые мы проникаем, как в склепы, чтобы расшифровать иероглифы и тайные языки. Египтолог, во всем, является мужчиной, который проходит инициацию — учеником»²². Гетеросексуальные мужчины-философы должны быть молекулярными гомосексуалами, чтобы заниматься размножением друг с другом. Западная мужская философия является формой искусственного патриархального оплодотворения, в процессе которого семиотический анус становится маткой (женщиной), а затем беспрестанно опыляющим насекомым (животным). Анальные философы на протяжении всей истории были прикованы к текстовому потоку цветка, который соединяет анусы и члены, интерпретирует и переводит. Молярная мужская гетеросексуальность здесь является истиной «молекулярной гомосексуальности». Проблема интерпретации, которую мы преследовали на протяжении всего текста, кажется, внезапно переворачивается: вопрос больше не в том, почему Делёз и Гваттари утверждали себя как «молекулярные гомосексуалы», а в том, почему они не могли говорить о себе как о мужчинах-гетеросексуалах в 1970-х годах.