Книга «Грибные места» беларуской писательницы и художницы Дарьи Трайден состоит из 31 главы. Раскрывающие отдельные и, на первый взгляд, разрозненные темы (семья, насилие, идентичность, телесность, бедность и т. д.), главы последовательно продолжают друг друга, рассказывая историю автогероини, которая пытается сохранить себя, создавая вокруг безопасное пространство. Книга вышла в издательстве «Папье-маше», публикуем главу из нее, посвященную гендерной идентичности.

Дом стал точкой, в которой сходятся все темы, о которых я размышляю, — в том числе те, что касаются маскулинности и феминности, биополитики, киборгизации, тела. Дом — это и есть тело. Он кормится маскулинностью и феминностью в равном объеме. Он продолжает нас, превращая в киборгов. Он — объект применения нормы, а также возможность трансгрессии.

В детстве тело казалось способным на любые трансформации. Глядя за тем, как дед каждое утро бреется перед осколком зеркала, я думала, что стану как он. Я с гордостью объявила всей семье, что буду бриться и курить, когда вырасту. Мама была шокирована. Она ответила что-то неубедительное, и я не поверила, что у меня не будет треснувшего иссохшего мыла в розовой пластиковой коробке, белого помазка, который выглядит лохматым и жёстким, когда сухой, но становится плавным, как живой лесной зверь, если его намочить и намылить. Я знала, что буду читать газету «Слонимский вестник», а потом разорву ее на полоски, чтобы завернуть внутрь табак, выращенный за навозной кучей. Дед был для меня отдельным гендером, и он воплощал уверенное и счастливое бытие внутри природы и собственного тела.

Есть то, что напоминает о вагине и вульве очевидно, а есть мерцание, предчувствие, угадывание. В детстве я научилась различать черты женского тела в стольких предметах, что весь мир теперь кажется единой живой материей, сулящей наслаждение и боль. Вот Ника отгибает длинные листья, обнажая кукурузный початок с нежной метелкой наверху. Зеленые нити похожи на женские волосы. В этой мысли есть что-то неприличное и неправильное, потому что початок напоминает мне не только о девичьем лице, прикрытом внезапно упавшей на него прядью, но и о небритых подмышках, о лобке, о посткоитальной спутанности влажных волос. В детстве я тайком зарывалась лицом в прохладные кукурузные нити, вдыхала их запах, терлась с ненасытимой, мне самой не понятной жадностью. Я знала, что занимаюсь чем-то запретным и стыдным, поэтому делала это только в одиночестве. Не только взрослые не должны были видеть мои исследования, но и дети — предчувствуя их осуждение и насмешки, я уходила в сторону, когда мы оказывались в кукурузном поле. Мне нужно было немного времени наедине с медленно раскачивающимися стеблями, которые вызывали во мне непонятное томление. Соприкасаясь, листья издавали звук, напоминающий работу тонкой пилы-ножовки. Я хватала ближайший стебель, притягивала его к себе и добиралась до зеленой метелки, чтобы уткнуться в нее лицом. Я закрывала глаза. Колдовские волосы заполняли собой всё, но в то же время их было так мало. Я не понимала, что именно хочу получить, расплющивая нос в тесном соприкосновении, ненасытно раскрывая рот.

Когда я за рулем, наваждение отступает. Донна Харауэй писала, что технологии освободят женщин, и мы все в будущем будем прекрасными киборгами. Для освобождения мне хватает белой «рено» с механической коробкой передач. «Чувствуй натяжечку, держи сцепление вот так, отпускать потом будешь потихоньку». Ягодицами и ногами прислушиваюсь к легкому дрожанию двигателя, мое тело продолжается водительским сиденьем, педалями, рулем. У меня техномладенчество — на крыше машины стоит бело-красный треугольник с буквой У, и это хранит меня от слишком высоких ожиданий, нетерпения и гнева. Когда машина глохнет у перекрестка, ее нежно огибают, не сигналя. Эта небольшая машина — материнские руки, треугольник на ней — улыбка любящей меня взрослой женщины, которая будет давать мне безопасность и ласку, пока я буду нуждаться в них.

Я открываю аккаунт трансгендерного фермера из Теннесси и листаю ленту далеко назад. Трансформация тела разворачивается передо мной в обратном порядке: небольшие холмики грудей округляются, оттягивают футболку, волосы становятся длиннее, отступают от живота и бедер. Но самое удивительное — лицо. Гормоны, которые могут поступать в организм через крем или небольшой пластырь, меняют характер мягких тканей, расположение жира, структуру кожи — и лицо одновременно и остается узнаваемым, характерно-индивидуальным, тем самым, и разительно обновляется. Я пытаюсь найти упоминание об идентичности фермера (мужчина? небинарная персона?), чтобы понять направление этого путешествия. Также я анализирую свой сексуальный отклик: где тот телесный баланс маскулинных и феминных черт, который возбуждает меня сильнее всего? Я думаю об этом, чтобы лучше узнать себя, вовсе не сожалея о чужом переходе. Я знаю: это тело мне не принадлежит, и его объективация, насильное помещение в континуум моих собственных гипотетических решений, ни к чему не приведет. Я благодарна за открытость этого путешествия: наблюдая его, я могу соприкоснуться с той сложной молчаливой частью, которая есть в моей сексуальности.

Я фантазировала о мужчинах, потому что мое воображение будущего основывалось на том, что я видела вокруг и считала возможным. Однако когда дело касалось жизни в настоящем, ее неподдельной, физической данности, я мечтала лишь о девочках, девушках, женщинах. Ольга Алексеевна, директриса детского сада номер 66, чье властное спокойствие завораживало меня до онемения. Логопед, чье имя я забыла, но для которой так хотелось поскорее произнести звук «р». Виктория Викторовна, молодая нянечка с красивыми пухлыми губами, которая часто улыбалась и рисовала для нас зверей. Две смуглые кареглазые Маргариты. Наталья Николаевна, учительница истории в пятом классе, худая, низенькая, с острыми чертами лица, экстравагантными костюмами и броским темным макияжем.

О мужчинах я фантазировала так, как складывают пазлы — без свободы, соединяя известные фигуры заранее определенными способами. Женское налетало как вихрь. Смутные желания, угрюмая ревность, одержимость тоски — чувства, вызываемые во мне разными женщинами, захватывали, но не осмысливались, поскольку для этого не существовало языка.

Я смотрю фотографии фермера из Теннесси почти каждый день. Они напоминают о тебе: слегка волнистые волосы, сильные руки с выступающими венами, спокойные расслабленные позы, трогательно обветренные красноватые щеки. Даже одежда, вся в шерсти животных и крошечных пятнышках, могла бы быть твоей. И нижнее белье — неожиданно сексуальное, полупрозрачное — тоже.

Мое гендерное путешествие не так рельефно: я не принимала гормоны, не делала операций. Мои длинные волосы цепляются за ограду, внутри которой — классическая женственность. Но трансгрессия всё же случилась: из женщины, которая выходила из дома только с макияжем, в платье и на каблуках, я превратилась в человека в удобной обуви и практичной одежде. Это не было простой реорганизацией гардероба — в невозможности надеть штаны, кроссовки или рюкзак сконцентрировались мои представления о гендерных границах, об их сакральности и непроницаемости. Слово «невозможность» использовано здесь без преувеличения: у меня действительно совсем не было кроссовок, спортивных штанов и джинсов. Мои платья демонстрировали сексуальность — пусть строгую и мрачную, но покорную гендерному порядку. Зимой на щиколотках и пальцах сохранялись лиловые следы мозолей, которые почти не заживали из-за авитаминоза. Весной возвращались ботильоны и туфли — и кожа вновь вспарывалась по этим сиреневатым следам. Изнутри всей моей обуви, кроме зимней, были кровавые пятна. Даже питье воды и дефекация казались неженскими — поэтому меня преследовали спазмы, а в почках образовался песок.

Твои границы маскулинности и феминности очень красивые. Это значит: я не могу быть равнодушной, когда вижу тебя. Это значит: субъективное оценочное суждение, основанное на определенном жизненном опыте и эстетическом развитии, таково, что утверждает твое превосходство во всех сравнениях, проведенных на основании моего жизненного и эстетического опыта. Это значит: я кончила с тобой за несколько секунд.

Мне нравится слово «лесбиянка». В нем и прохладная изумрудная полутьма чащи, и нерешительно сказанное, полупроглоченное «let’s be» — неоконченность фразы намекает на то, что предложение не будет ни веселым, ни легким.

Я занимаюсь сексом с другой, я пахну цветами, конюшней и надежной акватикой. Ни в том, ни в другом нет подлинности. Срежиссированное тело со следами уходовой косметики, без волос и неровностей, универсальное тело, которое могло бы принадлежать как мне, так и другой женщине, — один из способов установления частичной близости, где риски и приобретения тщательно сбалансированы.

Соляной скраб с ванилью, лавандой и пачули. Парфюм Gucci Guilty Absolut и дезодорант Old Spice. Нейтральный и мягкий шампунь. Сорок часов электроэпиляции и бритва Gillette Venus Embrace. Никто не узнает, как по-настоящему пахнет моя кожа, какие на ощупь волосы на моих ногах. Индивидуальные черты тела, из которых невозможно извлечь смысл, становятся объектами бартерной сделки настоящего доверия.

«Подожди, я вся потная», — предупреждала ты чуть хриплым голосом, на секунду застывала с опущенными плечами (условия озвучены), я отвечала то ли «ай», то ли ничего, врезалась в тебя, как собака (сделка состоялась). Мои руки сцеплялись в кольцо поверх мокрой майки, нос утыкался в мокрое же плечо. Это не было актом принятия отвратительного — только любовью. Мне не хотелось видеть твое тело универсальным, корректным, диетическим, заключенным в пластиковый вакуум границ. Мне была нужна влажная ты, потная ты, ты с обветренной кожей, ты с немытыми волосами, ты, ты, ты.

Вещи, которые отвращали меня в людях, которых я не любила: что угодно.

Дарья Трайден — беларусская писательница и художница, лауреатка премии «Дэбют» Беларусского ПЕН-Центра за сборник рассказов «Крыштальная ноч» (2019). Пишет на беларусском и русском языках.

Выпускающая редакторка: Аня Кузнецова