ПУРГАТОРИУС, ИНДРИ

Работа с субстанциями, с лемурами формы дыхания холода.
Прорыв в строении среднего уха: барабанная перепонка оста-
ётся у некоторых видов на протяжении всей жизни в стадии,
соответствующей стадии плода.

Что происходит в цистернах? Луч прорезает тёмную мате-
рию. Звук проходит сквозь стекло, смычок скользит сквозь
тяжёлый металл.

Работа с большими экранами. Острые октавы, тембры. Свое-
образные структуры из стекловолокна и сильный частотный
профиль. Редкий элемент иридий, особенно у Пургаториуса
и прохладного хрупкого Индри.

Плотные поля напряжения с аутической акустикой; как охла-
ждённый шелк. Пока флюид основного тона выжигает сле-
ды в тёмной материи.


ТЯЖЁЛОЕ ГАЛО

Сифонофора: державная медуза с плавательным пузырём
в верхней части тела; за ним — несколько рядов плаватель-
ных колоколов; а в нижней части — едо-люди, чувство-лю-
ди и сексо-люди.


КРАСНЫЙ ГИГАНТ

Гермафродит распадается в красного гиганта. Он сгущается,
Андромеда в судорогах стягивается высоко над небом. И лиловые
болты головок с пульсарами бьются дико о строгую сердцевину
туманности Закрис.

Я держу стебель колибриево, натянутым. У входа в гавань
грохот нас настиг задолго до прибытия. Из влажной дымки
полосой света вырвались блуждающие сферы города. Цика-
ды друг о друга тёрли жерди.

Мы стояли на палубе молчаливыми группками. Медленно
сгустились сумерки, и жар охватил моё летаргическое тело.
Из глотки выступил сок со вкусом дрожжей и горького мин-
даля. Он изогнулся к поцелую, своим липким щупальцем
втягивая жидкий жир. Из его уже сильно разложившейся
руки Мертвеца выпала куколка анемона с лунными крапин-
ками. Щупальца, очень длинные, обвисшие: там, где тяжёлые
грудно-синие лилии склонились над лакуной.

Я могла чувствовать, как в глубине мозга расширяются
и качают кровь вакуумные камеры. Долгие дни Александр
работал над своим гербарием, диссекрируя его до микрокос-
ма до сих пор неизведанных категорий: уровень детализа-
ции, где плоть становится растением, становится камнем.
Но тень Саскии Морены касалась моей другой, внешней
тени. Нам надо вырваться из долгого густого сна.

Ротовые лопасти длинны, сложены. Чёткий столбик и семен-
ная коробочка. Болезненно много бабочек роилось в запахе
наших открытых сахарно-мягких ран. И фонари возноси-
лись и падали с самого высокого в городе колеса обозрения.
Мы следовали за Саскией по аллее из туй, кипарисов, родо-
дендронов, пурпурей, орхидей, опиума. Ночное небо завы-
ло и взорвалось фейерверками и разрывающимися скопле-
ниями частиц.

Тени монголяторов, микроцефаллов, пинхедов, жирнопсов
и андроидов двигались к дереву, тёрлись об окаменелости
и вены на стенках клеток. Где тело, разорённое зверями, мета-
лось взад-вперёд в мертвенно-тихой битве между мышечны-
ми механизмами и искажёнными образами, между огромны-
ми молочно-белыми муренами внутри взорванной венами
кожи лепестка.

Она откусывает пену прямо в воздух. Она ползёт собакой по
потрескавшемуся полу. Она блюёт рёвом в зеркальное стек-
ло. Цианея горит в ней, Астрея горит в ней. Весь пол усыпан
поплавками, чешуёй, спорами, белыми крыльями лепестков.

Там кровяное давление зажимало когтями фолликулы.
Мы разбили раковины, выпустили улиток, моллюсков, кото-
рые медленно продвигались по полу к её открытым устьи-
цам и жалящим оболочкам. В плавильном горне улиточно-
го поцелуя спазм остывает, и она успокаивается, постепенно
глохнет, затихает, погружается в тишину плоти улитки.
Где пространство наполняется дымом тёмно-синих опиа-
тов. Мы дочиста отмываем её водой, смешанной с мускусом
и молоком.

Я сижу прикованная и смотрю, как тёплый моллюск рта
смыкается вокруг толстого обрубка растительного органа.
В те тяжёлые дни, когда он искалечил себя, увидев, как круг
сорвался с орбиты. Он вырывает зубы, но у меня во рту боль-
ше нет зубов: мой рот — сосущая дыра опухшей плоти. Его
челюсти в красивой тёмной руке, вырастающей из тела: сия-
ют огромные влажные раны, но он мертвенно-тих, стена из
ледяного молчания против жара.


ПСИЛОБА

Теперь втайне резвятся затейливые вещи. Втайне вещи
тянутся к луна-парку, органичные на тайном карнавале:
нервные, сегодня игривые, достойно нелепые и исступлённо
счастливые вещи. Я вижу, как скелет проступает сквозь лицо
Мириам. Я вижу из лица Мириам, что рот — это рожок. Пада-
ет остроконечный дождь, затемнение изгибается вовнутрь,
оно настолько же мало человек, как и я сегодня человек у
вещей.
Сегодня у вещей: вещи в настроении. Затемнение изгиба-
ется вовнутрь. Сейчас они переворачивают дерево. Я расту
под деревом. Я думаю, что, может быть, плачу. Остроконеч-
ный дождь падает на восхищённые вещи. Сейчас дерево вра-
стает из воздуха в землю. Сейчас купол облака изгибается
внутрь меня.
Цвета падают, остроконечный дождь падает из небесных
рёбер. Дождевые фракталы выпадают из радужных соборов.
Кажется, возможно, я плачу, календарные годы проносятся
сквозь меня, и дерево опутывает меня. Сейчас трава ползёт
подо мной, и если я потушу сигарету, я наврежу вещам. Здесь
земля петляет в изгибах, поднимается и опускается в груд-
ных клетках вздохов, лёгких, зарытых в земле.
Сейчас материя корчится в немыслимых линиях. Сейчас моя
сущность корчится, число пальцев варьируется на каждой
руке. Сейчас камень пузырится там, где его плоть рвётся вон
из кожи. Сейчас вещи не притворяются мертвецами; этот
мир рвётся вон из кожи.
Омускуление изгибается внутрь моих тел. Я в одетчании,
мир мышечно изогнут с извращёнными вещами. Сегодня
вещи счастливы, играют в луна-парк в про-не-жутке. Ому-
скуление омускуляет душевные тела моих душ.
Я слышу, я знаю: происходит хаос, ликование под поверхно-
стью вещей.


ПАРАШИЗОСЕНИЛЕФРЕНИЯ
ГУМАНОИДНОГО НОРМАЛИМЕНТА

Направление как видимость,
трепет материя.

Деформация вгрызается, вкапывается, всверливается
                                                                                                вовнутрь,

превосходит симфонии.
Неколебимо органическая архитектура:
механика, тектоника, технология, топография.

Мысль, что единое, не извращённое состояние царит в «месте»?
Что место имеет края и что оно происходит?
Что глобусы, заключённые в глобусы, не применяют то же
                                  время, что и время, нанизанное на время?

Это мой страх выделяет место.
Это мой страх выделяет место.

Есть причины для паранойи,
МАШИНЫ,
поисковые машины грызут, роют, сверлят эфирную сталь
                                                                                                    сквозь
пустую не-массу Ничто, которая заслоняет и запрещает
                                                                                 меня от смерти.


ДЫРОПАДЕНИЕ

Нет никаких теней между вещами, лишь дыры. Нет ника-
ких вещей, уложенных друг к другу в чистые ряды. Каждый
промежуток это ловушка в сторону стадии, где вещи — это
едва ли не блестящий хаос вздрогнувших частиц. У меня нет
тени вокруг тела, лишь трещины, которые меня проглотят.

Я ухожу в песнь, когда оно поёт.
Я ухожу в слух, когда оно слышит.
Я вхожу в дыру, но я не-дыра, когда механизмы раздавлены
всмятку, связь вещей в рагнарёке вздохов, схлопывание из
мира вокруг меня.

Веет сильным холодом, когда задо-сторона опрокидывается.
Это входит в меня, всасывается в меня,
я несу своё ничто на массе Всего.


MARE IMBRIUM

Машины разбиваются о гору. Озёра и резервуары заброшенных
каменоломен. Здесь проходит чёткая подземная граница, тун-
нельная флейта немощных голосов птиц.

К краю кратера, Александр, светлый Александр. Моя бабочка
облегчения, инструмент живота, мы едим мёртвых живот-
ных, это животное из плоти мы едим, это человек человеко-
ид, твой чёрный череп? Память трепета, заполнение Довре,
радула, мы спариваем меня, как улиток х 2: гермафродити-
ческое двойное я.

Слушай блеяние чёрного оленя, мы прикоснулись к чёрным
животным. Где видно, как смерть человека всё ещё одино-
ко лежит в Мюлингском омуте. Пока кратерная птица не
выклюет человека из клетки грудной клетки.

И Александр, мы идем через Боснию могил, темно beyond.
Но ты светел, и слеп, и холоден, и как-то особенно белокур.
И Александр, мы идём вдоль и через край кратера в дыму
мощных могил. Но ты не можешь слышать шороха облаков,
слышать, как грызутся пласты сланцевых дробилен под зем-
ной корой. Но ты не можешь слышать, как эфирная птица,
кратерная птица шепчет двойные имена.

Мы едим мёртвых животных, если это животные, и улиток
(Захрис…), и падаль, начисто выскобленную клетку грудной
клетки, радулу у высохшей кожи самца, кратерная птица
кружит.

И эфирная птица цвета копья взмывает вверх, изогнутая во
времени-пространстве.


САМО-СМЕРТЬ

В чёрной раковине дырка
внутрь входит узкий усик
плоть улиточью сосёт он
из тебя и из меня

Ест кишки улитки блещут
сок сосёт он из полипа
плотью бледной рвёт и дышит
плоть бледна лежит и дышит

Тихо бьётся пульс по нервам
плод-улитка дышит, Захрис
плод рождён и кровоточит
мёртв, но вновь родиться хочет

Гнёт в дугу мою мембрану
круг — цепочка пищевая
на конце замкнул рот-мускул
сок сосёт последний, сусло

из останков само-тела

Перевод с шведского Надежды Воиновой и Андрея Сен-Сенькова

Осе Берг — шведская поэтесса, редакторка «Литературного журнала» (изд-во Bonniers), одна из основательниц издательства Ink, создательница группировок «Сюрреалисты» и «Мясное тело», авторка двенадцати книг.

Выпускающая редакторка — Софья Суркова

Издательство «SOYAPRESS», ссылка на предзаказ книги.