Мы с тобой на веранде фудкорта; справа солнце, Арарат, мы едим женгялов хац. Это мой первый день в Ереване, наконец-то я к тебе доехала.

Для хлеба с женгялом, традиционного блюда Арцаха, берется пресное тесто, раскатывается в тонкую, как бумага, плоскую лепешку, а затем начиняется смесью из 10 — 20 сортов дикой и садовой мелко нарезанной зелени с растительным маслом. Википедия говорит, что самой важной характеристикой блюда является правильно составленный букет: основу начинки должна составлять зелень без резко выраженного вкуса и запаха, например, листовой салат, шпинат, лебеда, листья свеклы, мокрица, пастушья сумка, она же цтыпашар, листья фиалки и подобные травы. Зелени же со специфическим вкусом, такой как ажурный кервель, крапива, зеленый лук, кислой как щавель или пряной как морковник должно быть меньше; совсем немного требуется трав, имеющих горьковатый вкус, таких как одуванчик.

Гора, на которую когда-то причалил ковчег, сияет синевой, у нас медовый месяц. Ты наливаешь мне чай с чабрецом, смотришь: твои глаза ласкают меня, они теплое море, янтарное солнце. Мы что-то щебечем, нам спокойно, мы расплатились за свои будущие грехи, как пела певица Шаде.

Приходит моя очередь что-нибудь сказать. Я думаю, надо внести разнообразие в наш сахарный романтический дискурс, мы же поклялись не сдаваться ему в рабство. Говорю: карательная гинекология. Недавно у «Холода»* выходили карточки про смерть ребенка от акушерской халатности. Под карточками собрались комментарии читательниц, из этих комментариев редакторки сделали вторую часть. Вторые карточки называются: «А под мужем ты тоже будешь говорить, что больно?»

Ты распахиваешь глаза и готовишься слушать. Любую цитату можно взять, говорю я, но открываю только те, которые могут сильнее тебя удивить.

55kittens Помню свой первый поход к гинекологу в 6 классе в рамках диспансеризации. Всех девочек из класса попросили раздеться ниже пояса и расставили ждать в приемной всех вместе без трусов, пока проводились осмотры. Врач и медсестра обсуждали каждую пациентку вслух, но не обращалась к ней, будто она вещь. Ничего не объяснялось, никаких вопросов кроме «половую жизнь ведешь» не задавалось. Ничего более унизительного и обесчелочечивающего придумать сложно.

«Такие дела», — повторяю я после карточки. Еще говорю: вот так. Такая тема. Такой вайб, Алёша.

Penny Lane Пару лет назад очень мучилась с проблемами по этой части и не могла найти причину. Докторка, к которой я ходила, говорила, что надо просто родить и само пройдет. И что мои проблемы со здоровьем это обида на мать. Оказалось, всё это время у меня была опухоль.

julia_swan Был подобный опыт, когда обнаружилась неразвивающаяся беременность. Гинеколог издевательским тоном спросила, пойду ли я на чистку или предпочитаю гнить. Это было через 10 минут после того, как я узнала, что потеряла ребенка.

Я вижу, как ты зарываешься пальцами в голову. Говоришь: я не знал, не знал, что это так распространено. Ты почему-то сейчас представляешь всех мужчин земли, которые не знают. Оказался с другой стороны патриархатного стола. Ну ладно, я вам сейчас всем расскажу, пока у меня такой шанс.

rocknrosen Мне в 17 лет нужно было посетить гинеколога для мед книжки. Клиника была дорогой, хотя мне и оплатила все организация, это не имело значения. Я зашла в кабинет, врач спросила веду ли я половую жизнь, я сказала нет, я была девственницей. Они начали в голос ржать надо мной, говорить как это так я учусь в пту и девственница, меня небось уже всем техникумом оформили и прочее, в итоге она сказала ну ложись посмотрим какая ты девственница, она очень грубо провела осмотр и взяла мазки, было больно, я ей об этом сказала, на что получила ответ «А под мужем ты тоже будешь говорить, что больно?». Я чувствовала себя изнасилованной, сидела плакала в туалете больницы еще полчаса.

У Воннегута в «Бойне номер пять» сцены со смертью и жестокостью заканчиваются: такие дела. Такие дела встречается в книге сто шесть раз. Это книга про бомбардировку Дрездена, ну вы знаете.

the happy little tree Господи боже. Из детства остались воспоминания о походах к гинекологу похожих на ад. Нас раздевали всей параллелью классов в одном кабинете, осматривали грудь, потом поочереди заводили за ширму, когда все остальные девочка стояли в паре метров от нас. И гинеколог говорит «снимай штаны, садись», а затем «ты хоть побриться перед походом ко мне не могла?» В то время я даже не знала, что это «нужно» и зачем. Потом снились кошмары, что я вышла из дома, забыв побриться или уехала куда-то, не взяв бритву

Я помню, что стыд за тело тебе тоже знаком, и смотрю на тебя после этой карточки.

Ты говоришь: пиздец.

saffron milk cap Помню свой первый поход к гинекологу была женщина в возрасте, я пришла села она начала меня опрашивать дошло до того, что я оповестила её что я веду половую жизнь. Она начала на меня орать почему я не разделась и не села на специальное кресло (я не знаю как оно называется). Я сказала, что я первый раз у гинеколога и я не знаю, что нужно делать. Она же сказала, что как ноги раздвигать я знаю, а как на кресло садиться нет. После начался осмотра в процессе которого было очень больно аж до слез. Я долго не могла прийти в себя потому что мне было стыдно и боль внизу живота была ещё два дня после похода к ней.

Карточки кончаются. Приходит время финальной ноты, моей собственной истории. Я готовлюсь, смотрю вниз, складываю руки как за школьной партой. Ты тянешься за бутылкой воды и громко ей хрустишь. Я смотрю укоризненно, ты накрываешь мою руку своей, извинительно собираешь губы. Выражение твоего лица следует за моей интонацией.

Мы с бывшим никогда не занимались сексом в презервативах. Я не знаю, почему. Подозреваю, что по его инициативе, но может и по моей. У нас всегда был так называемый прерванный половой акт, метод вытаскивания члена из вагины в последний момент.

Бывший в целом легко пугался, вот и теперь он испугался, что вовремя не вытащил.

Мы пошли покупать шестой экстренный контрацептив за год. План б.

Когда от такого бывают кровотечения, их называют мажет кровью. Через четырнадцать дней стало понятно, что это не совсем мажет кровью, а скорее маточное кровотечение. Все эти дни я спала, лежала и плакала и медленно понимала, что что-то идет не так. Бывший подходил к кровати, мы ссорились. Я чувствовала себя жертвой, он чувствовал себя жертвой, хотелось позвать кого-то взрослого. На четырнадцатый день я сказала: больше не могу, вызови, пожалуйста, скорую.

Скорая привезла меня в приемное отделение четвертой городской больницы на Дубининской улице. Голова кружилась, хотелось рыдать: от опоздавшего такси, которое далеко припарковалось, от тяжелой двери, от грубого охранника. Мы просидели час или два в узком пустом коридоре, на коричневых облезлых сиденьях; всё это время кровотечение продолжалось.

Сейчас я описываю всё так: кровавая каша. Не помню, как там всё было на самом деле.

Ты закрываешь глаза, берешь меня за руку, а когда открываешь, они фокусируются и становятся шире.

Бывший съехал плечом куда-то вбок, зачах над телефоном. Я думала: за что мне всё это. Открылась дверь, пожилая, тускло освещенная докторица спросила: а зачем ты приехала в пятницу вечером? не могла подождать до понедельника? Она сделала укол, останавливающий кровь, и отправила меня на УЗИ. Я попросила бинт, чтобы положить его в трусы, докторка сказала: а что ж вы знали, что у вас кровотечение, и бинт с собой не взяли? У нас тоже нет. Имейте совесть.

В кабинете УЗИ было темно, узко, в него с трудом помещались две худенькие темноволосые девчонки. Они смеялись до того, как я вошла, и с моим приходом их смех стал еще немного громче. А ты не думала, что у тебя месячные? Я попыталась сказать твердо, что двухнедельных месячных не бывает. Они развеселились и велели доставать тампон. Отрезали половину пеленки, больше не положено. Я не помещалась.

В меня вошла пластиковая трубка, кровь текла на кушетку, девчонки смеялись. Я спросила, что смешного, та, что пониже, возмутилась: вы повежливее с доктором. Та, что повыше, насупилась и вцепилась в монитор. Меня отправили обратно в кабинет.

Бинта у них тоже не было, а в туалете не было бумаги. Бывший нашел в куртке салфетки, я заткнула ими свою протекающую вагину.

Кабинетская докторица хмыкнула, цапнула расширитель: в кресло.

Я вскарабкалась наверх, она вонзила в меня пластмассу, что-то хрустнуло.

Расслабься, рявкнула она задним числом, брезгливо посмотрела на сломанный расширитель, а я поняла, что уже устала.

Я перевалилась, как медведица, через кресло, закрыла свои ноги, и сказала: я пошла. Мои ноги привиделись мне оконными ставнями, створками раковины, ограничителями в аэропорту: стоит их закрыть, и всё закончится. Я вышла из кабинета, из коридора, из двери, в ночь или холод, в сугробы или слякоть, подальше отсюда.

Бывший сказал: а как же кровотечение. Я взяла его руку и сказала: хуй с ним, поехали. Дома я легла спать. Кровотечения больше не было, укол подействовал.

Я пролежала еще несколько дней в кровати, не открывая штор. В один из этих дней бывший, разделенный надвое просветом из коридора, сел на свою половину и сказал, что не знает, как это правильно сказать, но вообще он не представляет свою жизнь без вагинального секса. А может быть, он это в другой раз сказал.

Ты обнимаешь меня, мы молчим и выдыхаем, напряжение спало. Мы ощущаем, что разговор закончился. Мы устали, мы молодцы, мы хорошо разыграли эту партию, посвятили всему нужное количество времени, мы теперь свободны.

Солнце начало заходить, мы взялись за руки и пошли домой.

***

Мы лежим в кровати и смеемся. Здесь низко, мягко, и тускло светит лампа. Мы много смеемся, и оба этому удивлены: почему мы раньше столько не смеялись, в других отношениях, а тут оба стали шутниками.

А потом я замечаю тоненькие царапины у тебя на животе.

Такие я видела в юности после бурного секса, когда казалось, что царапины на спине или засосы на шее — доказательства того, что мы теперь взрослые и крутые.

— Это что, Алёшка?

Я спрашиваю шутливо и готовлюсь услышать смешную историю про то, как ты расчесал плохо подстриженными ногтями себе живот до крови; или что-то про кошек.

Ты улыбаешься так же шутливо, и говоришь, прищурившись: это селфхарм, Алёшка. Суисайд вайбс. Я молчу. Помнишь, когда мы ссорились несколько дней подряд и непонятно было что делать.

Время застывает. В школе я как-то наблюдала за мальчиком, который играл со стаканом воды на уроке рисования. Он качался на стуле, дотрагиваясь руками до стакана, который стоял на парте девочки позади него. Мальчик смотрел вперед, не поворачивал головы и не видел, что с каждым покачиванием стакан оказывается всё в большей опасности. Когда он перевернулся и полетел, я увидела это в замедленной скорости, в несколько раз медленнее, чем на самом деле. Мне показалось тогда: скажи я что-то, можно было бы предупредить всех участников, предотвратить катастрофу. Мне и до сих пор так иногда кажется.

Я сижу, моргаю и смотрю на перевернутую бирку разваленного чемодана. Как-то одна комикесса сказала, что ее вагина похожа на торопливо собранный чемодан. Этот чемодан похож на вагину.

Бирка красивого бирюзового цвета, цвета Эгейских авиалиний. Она горит на фоне двух глухих красных ковров, на одном из которых сижу я. Почти противоположные друг другу оттенки на цветовом круге, очень красиво.

В Ереване еще пока не душно, но к горлу уже подступает что-то теплое. Четыре использованных салфетки окутывают наши ноги. Три ноги в носках и одна в чулке, от недавней операции. Я очень горжусь тем, что ты наконец-то ее сделал. В комнате пахнет сиренью, с которой ты встречал меня в аэропорту, в чашках стоит две свечи, на изголовье тарелка с выложенной клубникой.

На подоконнике аккуратным веером поблескивают презервативы. У зеркала толпятся книги про Троцкого и моя косметика, я уже начала выкладывать ее на твой комод, но она пока никуда не помещается.

Сопли, сопли, сопли лезут в горло, хочется блевать, как в американских фильмах.

Я пью воду из пятилитровой баклажки. Перед свечой лежит вибратор, и в зеркале напротив кажется, что это такой подсвечник из вибраторов.

Ты меня успокаиваешь, ты не виновата, это случайность, такого больше не будет. Это ты чем? Бритвой. Это для меня ничего не значит, это так, по старой памяти.

Я люблю тебя, раз два три, раз два три. Так написано в твоем стихотворении.

В ушах что-то стучит, голова как будто вбирает в себя всю кровь из остального, немеющего тела. Есть еще возможность проскочить и перестроиться, понять и отреагировать иначе.

Я ведь где-то в глубине себя знаю, как работает селфхарм, знаю, что это совсем не имеет ко мне отношения. Но я решаю что нет, я уже упала в этот колодец. Мне жалко себя и нас. Я начинаю плакать.

Через час мы ложимся спать, не знаем, что еще поделать. Я не могу встать, не могу заснуть, в животе урчит, в горле сухо. Я плачу еще, а потом блюю. У тебя начинают дрожать ноги, ты не можешь спать и уходишь вниз.

Я засыпаю, воспользовавшись тем, что тебя нет, всё пространство мое, и тогда я могу разместить в нем себя, чтобы расслабиться. Потом всю ночь просыпаюсь, подушка ужасно большая, мне не хватает места, жарко, матрас трясется, когда ты на него ложишься, ты входишь и выходишь из яркой двери.

Я бреду в туалет, из меня извергается кислая трава. Стоя на коленях перед грязным унитазом, я сжимаю свой живот, чтобы ее вышло побольше. Я честно пыталась переварить всё, но у меня все-таки не получилось.

Наутро ты говоришь: да, поэтому я и не хотел говорить. Ты говоришь это просто, нежно, единственным способом, которым это можно сказать хорошо. Я говорю, я подумала, если я сделаю из этого большое событие, ты это запомнишь, и такого больше не будет. Мне очень жаль.

В унитазе еще чернеет кислая трава.

Я кладу свою голову на твой живот и целую его.

Алёша Хорошая родилась в 1990 году в Амурской области. Окончила МОУ № 1 Тверской лицей. Художница, режиссерка-документалистка.

Выпускающая редакторка — Аня Кузнецова

* Минюст России включил издание в реестр иноагентов.