ПРАВДА В ТОМ, ЧТО:

Безопасность — это иллюзия.
Вас не защитят ваши гены.
Вас не защитят либеральные лидеры.
Вас не защитит армия.
Вас не защитит брак.
Вас не защитит государство.
Вас не защитят ЛГБТ-организации.
Вас не защитят деньги.
Вас не защитит нахождение «в шкафу».
Вас не защитит ассимиляция.

(Pink Tank, 2005, 23)

Быть квиром — а то есть, не быть гендерно-конформными и/или гетеросексуальными — это знать, что защищённость это ложь. Это знать, что личная безопасность всегда под вопросом, и что институции, которые должны помогать, часто причиняют вред. Это испытывать на себе, как определения защищённости исключают и стирают квирные тела и жизни, а подразумеваемое под защитой заменено опытами гендерного (или гендерированного) полисинга и наказания за «провал» в том, чтобы быть «правильным» типом мужчины или женщины. Это понимать, насколько глубоко гендер вплетён в системы власти и насилия на каждом уровне, от интернационального до интимного. Это знать, что из-за того, как ваша гендерная идентичность и/или сексуальность воспринимается, из-за того, кем вы являетесь, вы неизбежно уязвимы, и что ваше тело и существование — это поле боя в повседневной войне.

Эта глава рассматривает квиринг «безопасности» как феминистское решение для окончания войны. Стирание и отчуждение квирных тел и жизней напрямую влияет на продолжение войны и повседневного насилия через (пере)воспроизведение бинарных и эссенциалистских норм гендера и сексуальности. Опираясь на квирный опыт незащищённости на границах, в уборных и спальнях, эта глава использует квир-феминистскую оптику, чтобы показать, как квиринг наших определений защищённости — это важное феминистское решение для окончания войны. Квиринг «безопасности» позволяет нам выйти за рамки существующей логики защищённости и представлять и практиковать защищённость для всех людей, независимо от их гендера и/или сексуальной ориентации. Квиринг «безопасности» также позволяет нам бросить вызов тому, что представляет собой война, и пространствам и местам, в которых возникает институализированное насилие.

что значит квирное решение?

В то время как слово «квир» часто используется как синоним для лесбиянок, геев, бисексуал: ок и трансгендерных людей (ЛГБТ) или для описания людей, которые не гетеросексуальны, в этой главе оно используется как антоним слову стрейт. Стрейт — это термин, который объединяет сексуальность и гендер и подчёркивает, как гетеросексуальность требует «правильного» гендерного перформанса для того, чтобы она считывалась другими. Квир, напротив, используется здесь для обозначения людей, не соответствующих нормам и идеалам гетеропатриархального гендерного порядка мужчины/женщины из-за своей сексуальности и/или гендерной идентичности и/или презентации. Особенно с учётом долгой истории использования его как уничижительного термина (оружия повседневной войны) против ЛГБТ-людей и неизбежной спорности реклейминга слов не следует предполагать, что квир — это слово, которое люди будут использовать для описания себя.

Как глагол, «квир» денатурализирует и дестабилизирует категории гендера и сексуальности, встроенные в наши общества, бросает вызов предположениям, что гетеросексуальность и бинарные гендерные (или гендерированные) идентичности «нормальны», а не просто «распространены». Процесс квиринга позволяет нам увидеть, как существующие нормы гендера и сексуальности способствуют незащищённости и легитимизируют гендерный полисинг, тем самым делая возможными обвинения квиров в том структурном и физическом насилии, с которыми они сталкиваются. В этом смысле квиринг стоит в одном ряду с работой, которую проделали феминистки, — и которую они продолжают делать — и расширяет её, показывая, как женские опыты незащищённости и насилия отличаются от мужских из-за того, как гетеропатриархальные структуры и институции способствуют маскулинизму, «тотализирующему мировоззрению, которое негласно универсализирует и превозносит качества маскулинности, и тем самым подчиняет и делает „иными“ альтернативные способы понимания, знания и бытия» (Nicholas & Agius, 2018, 5). Точно так же, как феминистки утверждали, что женские голоса и тела должны явно приниматься нами во внимание, а также быть включёнными в наши анализы и (ре)акции, так же и квир-активист: ки и академик: ессы утверждают, что голоса и тела негетеросексуальных и гендерно-неконформных персон должны быть включены, если мы хотим успешно бросить вызов гетеропатриархальным нормам, которые продолжают позиционировать люб: ую, кто не является гетеросексуальным цисгендерным и ведущим себя как «стрейт» (то есть не квир) мужчиной, как менее достойн: ую безопасного существования. 

Это не значит, что между феминистскими и квир-повестками нет напряжённости. Хоть обе и привержены продвижению инклюзии групп людей, маргинализированных на основании их гендера, внутри и между феминистскими и квир-сообществами есть значительное разнообразие в том, как гендер определяется и понимается в структуре опытов исключённости (Pearce et al., 2020). Дарси Ли (2017, 355) исследует разницу между этими двумя подходами непосредственно в своём исследовании «непростого союза» между феминистскими и квирными международными отношениями. Ли объясняет, что главная причина неурегулированных отношений между этими двумя подходами — это «много разных направлений феминистских и квир-политик», которые те в себе содержат, поднимая сложные вопросы о приверженностях друг друга и пониманиях структур власти и маргинализации как внутри их собственных сообществ, так и за их пределами.

Несмотря на эти различия, шире отражающие те, что характерны для феминистских и квир-политик, Ли убеждена, что это напряжение может быть продуктивным, и очерчивает, как для международных отношений может выглядеть приверженность обеим перспективам:

Квир-феминистские международные отношения должны оперировать внутри/из этих напряжённостей: расширять анализ далеко за пределы вопроса «где (белые, цис-, гетеросексуальные) женщины?», даже продолжая вопрошать «где женщины и феминные персоны?»; сфокусироваться на сексе, сексуальности и сексуальной девиантности, не упуская из поля зрения гендер; подрывать бинарности и фиксированные идентичности без потери рычага политического влияния, который иногда к ним прилагается; и брать во внимание запутанные связи с институциями, которые феминистские и квирные международные отношения стремятся трансформировать, пока также сопротивляются своей нейтрализации через ассимиляцию. (Leigh, 2017, 355)

Квир-феминистский анализ защищённости тем самым означает выявление связей и пересечений между опытами квиров и других групп, испытывающих маргинализацию и незащищённость, и подчёркивание того, как подчинение женского/феминного/фэм и соответствующее почитание (дееспособного, белого, нормативно маскулинного) мужского пере/воспроизводит существующие динамики и конфигурации не/защищённости.

зачем квирить защищённость?

Сложно это подсчитать и определить. Это не просто уборные. Это раздевалки. Это сталкиваться с мисгендерингом от вашего профессора. Это всевозможные мелкие переживания, которые есть у вас в течение дня, имеющие накопительный эффект, ослабляющие ваше рвение или делающие вас более уставшими. Это сужает ваш потенциал, когда вам приходится тратить так много времени на размышления о том, навредят ли вам другие люди или нет. Нам никогда не узнать на данный момент полный потенциал транс-людей в нашем обществе, потому что мы вынуждены тратить столько времени нашей жизни, просто пытаясь выжить. (Митч Келлауэй, 27, он/его, цитируется в Lang, 2016)

Процесс квиринга наших определений защищённости начинается с предпосылки, что «квир-жизни проживаются, а значит пригодны для жизни» (Scheman, 2011, 210). Это определение может казаться очевидным, но как показывает размышление Митча выше, незащищённость бытия квиром означает, что его нельзя принимать за должное. Квир-жизни часто подвергаются опасности из-за гетеро- и циснормативных предположений об отношениях, идентичностях и телах, не говоря уже о преднамеренном отрицании квир-существования и попытках устранить нас политически и физически. Однополые сексуальные контакты по взаимному согласию между взрослыми продолжают быть криминализированы в шестидесяти двух странах, в шести из которых возможна смертная казнь. Ещё пятьдесят пять стран не предлагают никакой определённой правовой защиты людям, испытывающим влечение к своему полу, и лишь в 66 странах предусмотрена широкая или конституционная защита против дискриминации на основании сексуальной ориентации (Mendos, 2019, 178). Тем временем трансгендерные и гендерно-неконформные люди ещё более уязвимы: согласно «Глобальному барометру транс-прав колледжа Франклина и Маршалла» от 2017 года, только три процента стран предлагают правовую защиту для трансгендерных людей, достаточную для того, чтобы классифицировать эти страны как «защищающие»; в то время как в 76% стран настолько мало положений — если они вообще есть, — что их наиболее точно было бы определить как «преследующие» (Dicklitch-Nelson et al., 2019).

Эти статистические данные — и многие, многие им подобные — указывают на тот факт, что для квир-людей многочисленность повседневных незащищённостей создаёт состояние повседневной войны, требующей постоянной бдительности и готовности, чтобы не попасть в стычку либо с теми, кто намеренно выступают против прав ЛГБТ-людей, либо с теми, кто просто никогда не учитывали реалии квир-жизней. И в том, и в другом случае жизни подвержены риску и становятся невыносимыми для некоторых. Как остроумно объясняет Кэтрин Бейкер, барьер между защищённостью и незащищённостью «гораздо более хрупок, когда вы — квир»:

Что-то о вашем теле и том, как вы в нём живёте — вашей квирности — и где на этой планете вы делаете то, что делаете, значит, что вы как минимум думаете о не/защищённости, иногда ежедневно, таким образом, которым белый стрейт-мужчина, который живёт где-либо как гражданин, в нормальных обстоятельствах мирного времени никогда не предполагал и не предполагает, что ему бы пришлось. (Baker, 2017, 110) 

С учётом всего вышесказанного квиринг «безопасности» бросает вызов не только общепринятым подходам к защищённости, которые зачастую стирают квирные жизни и тела, но также и общепринятому пониманию войны как ограниченного и конечного действия. На самом деле, квир-подход к войне требует от нас перевернуть изречение Клаузевица и учесть, что политика — это продолжение войны другими способами, затрагивающими все аспекты жизни от ванной комнаты до спальни и всё между ними.

Тем самым, выходя за рамки нашей изначальной предпосылки, квиринг защищённости требует, чтобы мы задались вопросом, какие повседневные условия делают квир-жизни не/возможными? Для того, чтобы исследовать квиринг защищённости как решение и ответить на этот вопрос о повседневной незащищённости, в этой главе мы посетим три места квирной уязвимости: границы, уборные и спальни.

Несмотря на то, что опыт квирной незащищённости онтологичен, его интенсивность и влияние на отдельную повседневную жизнь значительно различается, особенно внутри более широких общественных динамик маргинализации, порождённых расизмом, эйблизмом, классизмом, бедностью, криминализацией, ксенофобией и колониализмом. Несмотря на то, что белая привилегия, несомненно, защищает, острая значимость гендера и сексуальности как для личностей, так и для коллективов означает, что привилегия всегда неустойчива и может быть отменена. Быть квиром на оспариваемой территории общества означает, что всегда возможно, что чьих-то усилий по поддержанию гендерного/гендерированного мирного состояния не будет достаточно. Повседневная защищённость всегда может быть подорвана или даже целиком стёрта. Последствия бытия квиром превращаются из абстрактного риска в расчёт непосредственной вероятности насилия в настоящем времени. Такие расчёты требуют, чтобы квир-люди постоянно задавались вопросами: Как отреагирует этот человек? Насколько я уязвим: а? Как я могу остаться в безопасности, или, по крайней мере, ограничить вред?

места повседневной войны: границы, уборные и спальни

Хотя столкнуться с незащищённостью можно где угодно, существуют определённые повседневные пространства и ситуации, в которых квир-люди уязвимы. Часто это гендерированные пространства, которые воспроизводят бинарную гетеросексуальную логику и тем самым влияют на то, как другие реагируют на их собственную и чужую сексуальность и/или гендерную идентичность. На границах, в туалетах и в спальнях (то есть, во время свиданий или секса) квир-люди непропорционально подвержены насильственным реакциям, так как их неподчинение общественным нормам гендера и сексуальности провоцирует замешательство, испуг, неодобрение, отрицание и отвращение, Это не совпадение, что такие места являются теми самыми, где защищённость считается особенно важной и на воспринимаемые угрозы отвечают с особой силой.

В оставшейся части этой секции я рассматриваю квир-опыт на границах, в уборных и в спальнях (то есть, ориентируясь в потенциально интимных взаимодействиях) и как гендерированная и/или сексуализированная логика «безопасности» этих пространств (пере)воспроизводит незащищённость для квир-людей. Во всех трёх местах особенно ощутимо продолжающееся позиционирование несоответствия квир-людей нормам гендера и сексуальности, как постоянного Другого. Реалии путешествий, пи́сания и свиданий, когда ты квир, яростно сталкиваются с гендерированными границами, которые очерчивают и структурируют индивидуальные, общественные и государственные представления о защищённости.

В лучшем случае квир-люди и их тела выделены как аномалия, отклонение от (бинарной, стрейт, гендерированной) нормы, к которой заслуженно относятся с подозрением, сталкиваются с вопросами вроде: Почему ты не можешь просто вести себя нормально? Что за фрик захотел бы выглядеть вот так? В худшем случае квиры представляют собой угрозу, которую нельзя терпеть. Их мнимые нарушения маскулинистского и гетеросексистского бинарного гендерного порядка провоцируют ужас, панику и даже насилие, встречая вопросы и оскорбления рода: Вы знаете, что это дамская комната, верно? Но ты не выглядишь как женщина! Ты отвратитель: на! Тебе здесь не место! Здесь мужчина в женском туалете! Убирайся! Я вызову охрану! Если вы не покажете свои документы, вам придётся уйти из туалета и пройти с нами, сэр. (Lopez, 2015)

границы

Каждый раз, когда мне приходится проходить через Гендерную Камеру [сканер персонального досмотра в аэропорту], всегда присутствует момент неуверенности, который я чувствую со стороны сотрудников службы транспортной безопасности, когда им нужно решить, сканировать моё тело как мужское или женское. Иногда я слышу, как они тихо переговариваются, рассуждая о моих гениталиях. Иногда они спрашивают, нет ли у меня чего-нибудь в карманах, или задают какой-то другой случайный вопрос в попытке проанализировать мой голос, который в той же степени андрогинен. Худшие случаи — когда моя грудь обозначается как аномалия и сотрудник-мужчина ощупывает меня. (Джеймс Фактора, 21, они/их, цитируется в Ettachfini, 2019)

Как подчёркивает цитата выше, для квиров проходить через досмотр в аэропорту значит найти себя попавшими в столкновение между «разными эпистемологическими источниками знания о гендере: индивидуальным нарративом или гендерной презентацией, обозначением М (мужчина) или Ж (женщина) в документах и телом» (Currah & Mulqueen, 2011, 558). Проще говоря, с нажатием (розовой или голубой) кнопки то, кем ты являешься, становится потенциальной причиной для беспокойства, и условия твоей квирной жизни становятся подозрительными и предметом пристального внимания: Ты мужчина или женщина? Ты один из тех фриков? Кто ты на самом деле?

Опрос транс-людей, проведённый в США в 2015 году, показал, что: «Сорок три процента (43%) транс-персон, которые проходили досмотры в аэропорту за последний год, столкнулись с хотя бы одной проблемой, касающейся их гендерной идентичности или презентации», включая неправильное использование местоимений и обращений, осмотр с ощупыванием или досмотр багажа в поиске гендерно-специфичных вещей или сомнение в указанных в документах имени и гендере (James et al., 2016, 222). Люди, тела которых не соответствуют тем, что ожидаются от их считываемого окружающими гендера, особенно часто сталкиваются с «гендерным беспокойством», если позаимствовать термин из названия книги Джудит Батлер 1990 года. Даже если сотрудник службы безопасности нажимает кнопку, которая соответствует твоей гендерной идентичности (если считать, что она есть), то с предполагаемой связью идентичности и тела всё может быть не так просто. Транс-мужчины сообщают о случаях, когда они были отмечены для ощупывания из-за того, что сканер посчитал отсутствие нормативных «мужских» гениталий как несоответствующее их гендерной презентации, при том что другие сообщают, что на их протезы гениталий также срабатывала тревога (Capener, 2019; Stafford, 2015). Подобным образом трансгендерные женщины были рекомендованы для досмотра из-за «аномальной» паховой области (Rogers, 2015), тогда как некоторые интерсекс-люди делились, что на них срабатывала сигнализация вне зависимости от того, какая кнопка была нажата (Viloria, 2017).

Практики «пограничной безопасности», включая службы безопасности аэропортов и биометрические сканеры, закрепляют и усугубляют незащищённость тех, кого Пуар (2010, 2, цитируется в Quinan, 2017, 156) называет «другие другие»: Чёрные женщины неоднократно сообщали о том, что они подвергались навязчивым ощупываниям волос из-за ошибочных показаний сканера, вызванных их волосами (Medina et al., 2019). Также были случаи, когда женщины, пользующиеся протезами груди после мастэктомии в рамках лечения рака, приходилось пройти дополнительные досмотры (Holstege, 2013). Мусульманки, носящие хиджаб, жаловались на харассмент со стороны сотрудников служб безопасности (Rojas, 2018), а Коалиция сикхов (2019) отмечает, что сикхи всех гендеров «продолжают сталкиваться с непропорционально высокими уровнями вторичного досмотра со стороны служб безопасности аэропорта по сравнению со средним путешественником» — это сближает их с людьми с инвалидностями, которые уже давно сообщают о множественных случаях несправедливого отношения к ним на контрольно-пропускных пунктах (Morris, 2018).

Все эти примеры указывают на опасности бытия «не среднестатистическим» с точки зрения общественных норм. Отклонения от расистских, эйблистских, телесных норм гендера, которые запрограммированы в сканеры и усилены протоколами, по которым действуют агенты служб безопасности, выливаются в увеличение интенсивности отчуждения, которое наказывает за различия, а также контролирует их и помещает их в сферу «безопасности». Ты не выглядишь, как следует женщине/мужчине, значит ты неправильн: ая, друг: ая, аномальн: ая, ущербн: ая, опасн: ая, угрожающ: ая. 

Немногие поспорят, что опыт направления на дополнительную проверку в процессе досмотра является неприятным и навязчивым. Однако слишком часто реакция на это — оправдать данную практику как необходимую «для общего блага», а не признать ту неудобную правду, что отчуждение тех, кто не соответствует общественным нормам — это осознанная часть того театра безопасности, который разыгрывается в аэропортах. В конце концов, без их незащищённости — то есть, без их унижения и расчеловечивания — как могли бы мы знать, что система работает и что мы защищены от как никогда скрытных и коварных врагов, которые угрожают нашему жизненному укладу? Это досадно и я им сочувствую, но эти правила существуют не просто так, знаете ли.

туалеты 

Фоново я всегда чувствую: что бы я ни делала — особенно если я в месте, где люди знают, что я транс-персона — если я даже моргну неправильно, если я посмотрю не в ту сторону, если я проведу слишком много времени в туалете, (или) если я сделаю что-то кроме того, чтобы войти и выйти, кто-нибудь обвинит меня в чём-то. Мои походы в туалет — это «точечный удар»… Можно сделать только одну вещь без «сопутствующих потерь». (Brynn Tannehill, 41, она/её, цитируется в Lang, 2016)

Общественные уборные продолжают логику национальных границ, где контроль над гендером является ключевым для того, чтобы удостовериться, что только «правильные» люди войдут. Но вместо опоры на формальные процессы и документы, передовая защиты «мужских» и «женских» туалетов — это представления других пользователей уборных о твоём соответствии определённой гендерной норме. Нужно быть определяем: ой как «нормальн: ый» мужчина или женщина, если ты хочешь быть уверен: ой, что сможешь пописать в покое. Туалеты — крайне разделённые по гендеру и полу пространства. Если кто-то решит, что ты для них выглядишь недостаточно как мужчина или женщина, на теперь-под-подозрением квира ложится бремя доказать, что они на самом деле не в «чужой» уборной, или столкнуться с последствиями. Думай быстро: как ты докажешь, что ты в «правильной» уборной? Можешь ли ты вообще? Есть ли у тебя время уйти до первого удара кулаком или прихода охраны? Ты не можешь винить их за это; если ты бы сделал: а что-то с тем, как выглядишь, этого бы не случилось.

В интимных пространствах уборных и спален мы видим хрупкие логики и насильственные последствия ярко-выраженного маскулинизма. Маскулинизм — основополагающая этика и мировоззрение, которое делает универсальными и более привилегированными маскулинные качества, подчиняя альтернативные способы существования (Nicholas & Agius, 2018, 5). Общественные уборные — образцовые пространства маскулинизма. Они стали полем борьбы за обусловленные гендером гетеронормативные стандарты, которые «маргинализируют людей, тела которых отклоняются от нормативного мужского образа: к примеру, людей, которые не могут пи́сать стоя у писсуаров по медицинским, анатомическим или социальным причинам» (Davis, 2017, 200–201).

Как пишет Хит Фогг Дэвис, это упрощающее и абсолютизирующее половое разделение закрепляет незащищённость и на индивидуальном, и на системном уровне. Оно «вредит всем, потому что ограничивает нашу индивидуальную свободу говорить, кем мы являемся по отношению к категориям мужского и женского, вне зависимости от того, как мы выглядим для других и кто находится под нашей опекой, пока мы в общественном пространстве» (Davis, 2017, 201), тем самым укрепляя нормативные представления о гендерных идентичностях и ролях. В более общем смысле разделённые по половому признаку уборные создают «основанные на гендере неудобства», ограничивая женщинам и другим персонам, которые не соответствуют эйблистским и маскулинистским нормам, свободный доступ к общественным пространствам (Davis, 2017, 210). Идея того, чтобы «пи́сать в покое» выглядит более амбициозной (и недостижимой), чем когда-либо, в ситуациях, когда может изначально не быть каких-либо туалетов, или когда те, что доступны, не пригодны к использованию из-за ненадлежащего обслуживания, неудобного расположения, длинных очередей и/или недостаточного внимания к тому, что уход за другими часто пересекает границы половых и гендерных категорий.

Однако обусловленные гендером мнимые образы безопасности продолжают диктовать устройство, дизайн и использование общественных уборных. Удобства для женщин «позиционируются как одновременно особенно безопасные и „потенциально“ особенно опасные». Эта рамка подтолкнула некоторых быть ярыми сторонниками идеи, что разрешать трансгендерным и квир-людям использовать туалет, который соответствует их гендерной идентичности — это нарушение прав женщин и их безопасности (Jones & Slater, 2020, 838–839). Подкрепляет эту позицию косное представление о поле и гендере как бинарных и изначально присущих, тогда как жизни квиров и транс-людей — это та цена, которую нужно заплатить за поддержание существующих логик безопасности, даже если они укрепляют незащищённость для нас всех.

спальни

Я перешёл улицу, думая, что два других человека были женщинами, но они не были. Мы разговорились и, кажется, мой друг понял, что это был парень, а не девушка, и он выкрикнул, ну знаешь, как есть. И когда я оттолкнул его, пытаясь уйти, он кажется толкнул меня. Знаешь, я был пьян, поэтому разозлился. И тогда я атаковал. (Джеймс Диксон, цитируется в Maigne, 2019)

Пострадавшей от атаки, описанной выше, была Ислан Неттлс, 21-летняя трансгендерная женщина. В показаниях, данным полиции, Диксон сказал, что он флиртовал с Ислан, но потом напал на неё, когда его друзья указали на то, что она транс-персона и высмеяли его явную заинтересованность в ней. Удар Диксона сбил девушку с ног, и Диксон ударил её снова, когда она лежала на земле. Через пять дней, так и не придя в сознание, Ислан умерла от нанесённых ей травм головы. В 2016 году Диксон признал вину в её убийстве и был приговорён к двенадцати годам тюрьмы (McKinley Jr, 2016).

Обстоятельства смерти Ислан были далеки от необыкновенных. Между 1 января 2008 года и 30 сентября 2019 года проект «Трансгендерная Европа: мониторинг убийств трансгендерных персон» зарегистрировал 3 314 убийства трансгендерных и гендерно-неконформных людей по всему миру. Большинство убитых были транс-женщинами, а более 60% были секс-работницами (TGEU, 2019). Эти цифры указывают, что для квир-персон, особенно (но не исключительно) транс-женщин, более безопасный секс начинается с того, чтобы не быть убитой или атакованной потенциальным интимным партнёром ещё до того, как добраться до спальни.

В туалетах, на границах и в спальнях насилие, с которым сталкиваются квир-люди, не случайно. Скорее оно отражает системное и институционализированное расчеловечивание тех, кого считают угрозой гетеропатриархальному гендерному порядку. Одно из наиболее ярких проявлений этого — постоянство так называемой защиты по причине гей- или транс-паники, «юридической стратегии, которая состоит в том, чтобы просить жюри винить сексуальную ориентацию или гендерную идентичность пострадавшей в насильственных действиях подзащитного, в том числе убийства» и снижать тяжесть обвинений (Holden, 2019). Эта защита всё ещё разрешена во всех штатах США, за исключением девяти (Fitsimons, 2020), а также в Южной Австралии (Nielsen, 2020), что является конкретным индикатором, как на мужское насилие продолжают закрывать глаза в повседневной войне, чтобы защитить маскулинность от квирного врага. Или мы, или они!

квирные видения защищённости для всех

Окончить войну, которую мы определяем строго как военное насилие, недостаточно. Мы должны положить конец сразу структурному, физическому и психологическому насилию, чтобы прекратить повседневную войну. Прекращение войны и насилия требует квирной версии определения защищённости, а также приверженности тому, чтобы убрать маскулинизм, цисгетеросексизм, эйблизм, расизм и другие формы доминирования из процессов безопасности/милитаризации. Как пример рассмотрим удивительно позитивный отклик квир-активистки Матильды Бернстайн (2017) на объявление президента Трампа, что он вновь установит запрет на службу в армии США для транс-людей. Она пишет:

Наконец-то. Это первый шаг в трёхступенчатом плане для кардинальных структурных перемен, который буквально вручили нам. Шаг 1. Запретить транс-людям служить в армии. Шаг 2. Запретить всем служить в армии. Шаг 3. Запретить армию. (Bernstein, 2017)

Бернштейн добавляет, что с помощью этих трёх простых шагов:

мы могли бы высвободить ресурсы для того, чтобы профинансировать все, о чём мы только могли мечтать в этой стране — жильё и здравоохранение для всех, гарантированный минимальный доход, безопасные дома для квир- и транс-детей, чтобы они могли сбежать из абьюзивных семей — что угодно. С перераспределением сотен миллиардов долларов, которые выделяются на военные нужды каждый год (почти половина всего федерального бюджета), слоган «Лучший мир возможен» наверняка стал бы чем-то большим, чем амбициозной присказкой. (Bernstein, 2017)

Через дестабилизацию и денатурализацию наших представлений о том, как «безопасность» определяется категориями гендера и пола, а также о способах, которыми укрепляется насилие, процессы квиринга открывают для нас пространство для воображения альтернативных определений и практик защищённости, которые более инклюзивны для всех гендеров и сексуальностей и для всех «других других». Следовательно, квирить защищённость — это не просто искать эмансипации (помогать людям выжить в текущей системе с помощью реформ), но взращивать освобождение (революционное изменение и свержение патриархата). 

Окончание войны не может быть просто отрицанием милитаризма, а скорее должно включать в себя вызов всем формам насилия, чтобы квирные тела и жизни перестали быть полями сражений в повседневной войне.

Список источников

Автор_ки: Кай Вилкинсон
Перевод_чицы: катя х., крошка кэти
Редатор_ка: крошка кэти
Иллюстрация: крошка кэти