Essaim 2019 (n° 42): Il n“y a pas d”analyste lacanien

Автор статьи: Erik Porge

Какая необходимость в том, чтобы именовать себя лакановским аналитиком? [1] Кто этого требует? Достаточно, скажем мы, авторизовать себя, чтобы взяться вести аналитическую практику, и аналитик уже будет оцениваться по его действиям. Безусловно. Но его действия не являются само собой разумеющимися. И уже формулировка «самоавторизоваться» в некотором смысле, отличном от утверждения Я, перекликается с высказыванием Лакана: «Аналитик авторизуется только собой и некоторыми другими». Итак, авторизованы ли мы Лаканом?

Должно ли «именование себя лакановским» оставаться in petto, при себе? В этом высказывании есть социальное и политическое измерение, но также логическое и интимное, которое касается вопроса идентификации: «На каком уровне происходит идентификация аналитика» — это вопрос, который сразу же задает Лакан, когда рассматривает важнейшие проблемы психоанализа. [2] Обозначает ли оно принадлежность, преемственность или другой тип связи, прилагательное «лакановский», в основном, поднимает вопрос об идентификации, то есть о разновидности присвоения и трансформации в движении сбрасывания балласта.

В отличие от других прилагательных, образованных от имени собственного, прилагательное, оканчивающееся на -ien (во французском), само по себе не несет уничижительного значения, оно нейтрально. Было бы иначе, если бы мы сказали лаканоид, лаканутый, лаканист, лаканеец… [3] Суффикс -ien — это маленькое ничто, добавленное к имени собственному, способное дрейфовать в сторону лучшего или худшего. Если не принимать во внимание способы, которыми оно как означающее может быть разложено на буквы или слоги, которые по-разному резонируют и ассоциируются.

Тем не менее, значение слова «лакановский» остается загадочным. Итак, давайте попробуем развернуть координаты и вариации для себя, для других и относительно других.

Существует ли стыд именовать себя лакановским?

Так получилось, что этот журнал под номером 42 следует за другим номером журнала под названием «Чего должны стыдиться психоаналитики?». Мне это не кажется совпадением. Как только журнал был издан, я понял, перечитывая опубликованные там статьи, что вопрос стыда, свойственного аналитику, остался в тени. Почему? Об этом я не мог судить, но у меня возник ответ, что стыд аналитика может быть связан со стыдом называть себя лакановским. Так что мы могли бы назвать этот номер: «Что постыдного в том, чтобы называть себя лакановским аналитиком?». Подход через стыд объединяет интимное и социальное, поставленное на кон в «именоваться» с его рефлексивным «-ся», начиная с другого и Другого, говоря это о себе, говоря это для другого и становясь высказанным другим.

Чего стыдиться? Может случиться так, что стыдно называть себя лакановским аналитиком, когда мы видим, как некоторые аналитики беззастенчиво бахвальствуют этим словом по отношению к себе и захватывают его, чтобы получше измельчить или превратить в труху.

Работа Лакана, как и работа Фрейда, не предохраняет от шарлатанства [la canaillerie], которое следует отличать от перверсии. Согласно Лакану, каналья — это тот, кто хочет быть Другим для кого-то там, «где вырисовываются фигуры, где его желание будет схвачено». [4] Анализ представляет каналью «с необходимостью» глупым. [5]

Однако есть еще один уровень, на котором стыд может настигнуть лакановского аналитика. Когда мы измеряем разрыв между самими собой и тем, чего достиг Лакан. Как же измерить этот разрыв? Здесь мы вступаем в проблему повторения идентичности различий, характерную для сублимации, к которой я вернусь, зная, что ее следует отличать от идеализации, где разрыв измеряется в соответствии с идеальной фигурой, по отношению к которой мы никогда не почувствуем себя на высоте. Сложность также возникает из–за позиции «радикальной неустойчивости» [6] аналитика по отношению к субъекту предположительно знающему, что иногда может вызвать чувство обманчивости, вопреки или вследствие тех удовольствий, которые эта позиция может доставлять.

Будет ли в таком случае именованием этого стыда именно определение чего-то как «лакановского»? Как бы тогда не стыдиться этого стыда? Этому есть несколько примеров, таких, как мнить себя автономным, нелюдимым и воображать себе в этом одиночестве собственное изобретение нового психоанализа. Его также можно отождествить с образом Лакана, составленным из забавных историй, острот, черт характера. Еще мы можем слиться с движением анонимных лаканианцев, где речь идет об узнавании друг друга с минимальными затратами, путем принятия соответствующей позы и коммуникации через правильные пароли, происходящие из усеченных цитат. И наконец, разумеется, стыд этого стыда, нависающего над позицией аналитика может привести к ненависти к Лакану и лаканианцам, и в этой ненависти укрепить свое бытие, то есть «бытийстыдовать» [l’hontologie].

Но к чему же тогда эта первичная ненависть, которую покрывает стыд называть себя лакановским, ведет? Чье это имя? Стыдно за разрыв, но какой? И как его измерить?

На ум приходит несколько зацепок, обозначающих источники этого фундаментального стыда, пути, которые Лакан выделил и исследовал. Они, на мой взгляд, приводят к ужасу осознания того, что субъект предположительно знающий должен покрывать, но тем самым он приоткрывает дверь (из–за динамики, включенной в это означающее переноса, состоящее из трех слов и возникающее в качестве третьей стороны в отношениях аналитик-анализант), создавая промежуточную зону, из Unheimlich, что я бы переводил как «тревожное знакомство», а не «тревожная странность», что, по большому счету, довольно плоско), с разрывом между лакановским «Я ничего не хочу об этом знать» и нашим (его анализантов, его аудитории…). «[…] это не значит, что из того, что я говорю, мы ничего об этом не знаем, поскольку это исходит из опыта, но нас ужасает то, что мы знаем об этом». [7]

Приведем вкратце несколько источников ужаса:

— боль существования, затронутая во сне, истолкованном Фрейдом: «Он не знал, что был мертв»; и то, что Лакан связывает с клятвой Эдипа в Колоне: «Лучше не родиться (me funai)». Более того, часто сновидец создает во сне фигуры, которые развязывают его ужас, как бы стараясь приручить его;

— ужас игнорирования наслаждения от самого себя, например, от причинения вреда ближнему; [8]

— ужас признать отсутствие [ab-sens] субъекта предположительно знающего во время изобретения (как в случае, когда Георг Кантор вопреки всем ожиданиям изобрел трансфинитные числа);

— ужас, проявляющийся при приближении к «невозможности сексуальных отношений», кроме как между соседними поколениями, где это записывается.

Прежде чем продолжить, мы не должны упускать из виду, что в стыде называть себя лакановским аналитиком, с одной стороны, имеется социальный и коллективный аспект, с другой стороны, индивидуальный и интимный, и что именно на стыке этих двух сторон и располагается стыд сказать.

Как я уже говорил во введении, никто не заставляет меня именовать себя лакановским, за исключением особых обстоятельств, когда действуют именно коллективные или социальные ограничения. В аналитической практике это тем более не является целью, поскольку речь идет о том, чтобы освободить свое Я, чтобы занять это невозможное место внимания, которое также остается незавершенным, свободным от предубеждений и априорных интерпретаций. Могут возникнуть аффекты, усталость, другие проблемы, и тогда необходимо уметь с этим справляться, чтобы это не нарушало целостность слушания речи анализанта. Таким образом, «именование себя лакановским» может выступать в качестве сопротивления этому слушанию.

Но в чем же тогда остаётся ценность «именовать себя лакановским»? Трудность, с которой мы сталкиваемся, связана именно с соединением в этом высказывании интимного и коллективного, интенции и расширения, внутреннего и внешнего. Соединение, к которому можно подходить только топологически, то есть в соответствии с отношением ко времени и пространству, которые вносят в игру непрерывность внутреннего и внешнего и прерывности времени.

Лакановский аналитик: плеоназм?

Ссылка на термин «лакановский» не совпадает с обозначением идентичности, и ничто не говорит о том, что то, что поставлено на карту для меня с этим термином, не соответствует публичному использованию, которое могло бы практиковаться. Внешне это может быть знаком признания принадлежности к группе, а в моем высказывании — означающим, последствия которого я еще не до конца распознал. В использовании означающего термин «лакановский» не тождественен самому себе. Итак, разве это не делает невозможным именовать себя лакановским, не противореча этому высказыванию?

Противоречие усугубляется тем, что «именование себя лакановским» должно иметь возможность относиться к лакановскому высказыванию и сказанному в целом, а не быть отрезанным от признания истинности лакановского высказывания. Могу ли я проверить истину в именовании себя лакановским вне моего обращения к истине лакановского высказывания? Я могу подтвердить, что я лакановский только с помощью понятий Лакана и установленных им правил, которые я признаю действующими, и, следовательно, далее не имеет смысла именовать себя лакановским; в таком случае, что же именно будет отличать мое высказывание от того, что заимствовано из слов Лакана? Тем более что ничто не гарантирует их соблюдения. И смысл именовать себя лакановским не в том, чтобы установить соответствие высказыванию. Чтобы заявить о себе как о лакановском аналитике, я не должен быть лакановским. Можем ли мы сказать, что мы лаканианцы в дискурсе, который ссылается на Лакана? Но если нет аналитиков, именующих себя лакановскими, кто так скажет?

Мы знаем, что Фуко признает дискурсивность, основанную определенными авторами, и, в частности, Фрейдом, которые не только являются авторами своих книг, но и создают нечто большее: «возможность и правила формирования других текстов». Такая несогласованность приводит к требованию «возврата к…», которое происходит «к некоему загадочному стыку между произведением и автором». [9] Понятие «загадочный шов» интересует наш предмет и требует разъяснения в соответствии с конкретным парадоксом, с которым аналитик именовал себя лакановским. [10]

Из–за моего аналитического образования, интенсивно и экстенсивно, я не могу отличить то, что я считаю аналитическим, от того, что я считаю лакановским. Эти термины плеоназмические. Для меня именовать себя лакановским — значит, называть себя аналитиком, и наоборот. Но точно так же, как аналитическое образование вместе с Лаканом учит меня, что не существует бытия аналитика и что аналитик в процессе анализа переживает небытие, которое заставляет его ниспасть до уровня объекта а, в результате чего возникает противоречие в том, чтобы утверждаться в качестве лакановского аналитика. Рассмотрение «лакановского» в качестве прилагательного к атрибуту аналитика все равно привело бы к противоречию. Нет аналитика, который мог бы называть себя лакановским аналитиком. Это логически пустой ящик. Но, может, как раз наоборот, нужно говорить это, именовать себя лакановским, чтобы проверить это?

С этой точки зрения, «лакановский» скорее будет восприниматься как край нехватки бытия, дыры, которую оно окружит, не закрывая ее, допуская лишь приближение, и лишь отчасти. Утверждать себя лакановским — значит, не быть лакановским. При этом и бездействие ничего не доказывает, а носит фобический или даже обскурантистский характер.

Из этого тупика может появиться решение, которое напомнило бы то, что Лакан говорит о конце анализа: чтобы выйти из анализа, мы входим в него, и что лучший способ войти в него — это выйти из него. [11] Решение заключалось бы в том, чтобы принять невозможность сказать как положительное измерение, как несводимую истину, как признак реального, который еще предстоит сформулировать. К этому я еще вернусь.

Невозможная объективация термина «лакановский»

На данный момент давайте продолжим, задав себе вопрос, существует ли общая разделяемая объективность именования лакановскими между теми, кто именует себя лакановскими, то есть между теми, кто признает, что существует лакановское высказывание, акт, к которому присоединяется ряд так называемых, под которым они подписываются.

Следует признать, что это не так. Группу лаканианцев среди аналитиков невозможно точно определить, и среди последних преобладают разногласия и разговоры слепого с глухим. Были организованы дебаты, и они показали позиции, если не непримиримые, то, по крайней мере, расходящиеся и вызывающие споры из–за отсутствия точки согласия в самой формулировке того, что расходится. Память об этом сохраняется, например, в отношении разницы между понятиями субъекта и субъективации из двух выпусков Essaim. [12] Многие другие темы вызывают более или менее яростные возражения и, прежде всего, не приводят к хорошо аргументированным предложениям и поэтому оставляют неясность в том, что можно признать лакановским, а что нет. Отсюда, как правило, отсутствие последствия того, что будет показано в дальнейшем, поскольку состоялись дебаты, которые не привели к выявлению критических точек расхождения и включают решающий выбор или даже раскол. Процитируем в общих чертах: вопросы, касающиеся упадка отца, места родительского воспитания в гомосексуализме, использования клинических виньеток, пасса, сублимации с идентификацией в симптоме…

Конечно, не исключено, что можно составить список высказываний Лакана, который объединил бы тех, кто их поддерживает. Попытка такого эксперимента была проведена для всех аналитиков (не только лакановских) во время дебатов во Франции в 2003 году по поводу регулирования статуса психотерапевта, в который должны были быть включены психоаналитики. [13] Это был провал не только по корпоративистским причинам, но и потому, что, хотя многие из них согласились сохранить определенные термины как неизбежные и неопровержимые (перенос, детская сексуальность, Эдип, бессознательное, вытеснение, личный анализ…), они понимали их не одинаково.

Однако не могли бы мы, рискуя утопией, попытаться определить хотя бы несколько характеристик вклада Лакана, принятия которых было бы достаточно, чтобы именовать себя лакановским?

Попробуем.

А) Во-первых, мне кажется, что это то, что он назвал своим возвращением к Фрейду, которое заключалось в проведении второго цикла прочтения всей работы Фрейда, чтобы раскрыть основы психоанализа с помощью того, что он сам заново представил по отношению к Фрейду и что он изобрел. Стоит ли думать о том, что он назвал «метлой» стадию зеркала [14], которая переосмысляет фрейдовский нарциссизм, или о тернарности реального, символического, воображаемого, исключающей дуализм, или еще объекте а, алгебраической букве, непредставимой, но которая позволяет соединить фантазм и влечение. Именно благодаря этому подходу и пройденному пути в 1980 году в Каракасе он бросил вызов: «Если угодно, быть ли лакановскими, решать вам. Что касается меня, я являюсь фрейдовским». [15] Это вызов, потому что кто сегодня может называть себя лакановским в том смысле, в котором Лакан называет себя фрейдовским? Но если смысл не тот же самый, это не мешает хотеть быть лаканианцем. Тогда в каком смысле? Это тема данной статьи. Попутно отметим, что это значение сверхдетерминировано волей. Это будет предметом разработки, выходящей за рамки данной статьи. [16]

Если мы знаем, что пожелание [se vouloir] быть лакановским не может возникнуть в том же смысле, в котором Лакан определял себя как фрейдовского, то мы также знаем из этого, что желание лакановского — это желание лакановского и фрейдовского. Есть двойственность в том, чтобы именовать себя лакановским. Эта двойственность, которая может считаться первым определением «лакановского», которую следует четко отличать от того, что можно назвать фрейдо-лаканизмом, источником многочисленных путаниц, поскольку оно устраняет то, что разделяет Лакана и Фрейда и в то же время их объединяет. [17] Есть еще одна двойственность, с которой аналитику приходится иметь дело, — это противоречие между эффектами своей практики и тем, что он теоретизирует об этом: «Крайне важно, чтобы аналитика было как минимум два: аналитик, производящий эффекты, и аналитик, который эти эффекты теоретизирует». [18]

Б) Возвращение к Фрейду. Лакан знаменует собой развитие тезисов и воз-вращение своего следа. Процитируем тезис о бессознательном, структурированном как язык [langage], минуя тезис о бессознательном как о владении йязыком [lalangue], который приводит к переименованию бессознательного: une bevue (транслитерация Unbewusste) и parlêtre. Тезисы, поддерживаемые Лаканом, были сформулированы таким способом, который бы соответствовал его объекту (объекту а, не репрезентируемому), путем принятия стиля, квалифицируемого как маньеристический. В этом акте подчеркивается неизмеримый характер соотношения знания и истины. В этой связи он написал математику, которая измеряет на разных уровнях это неизмеримое — уровень означающего, графа, объекта а, четырех дискурсов, формул сексуации, борромевого узла… — что составляет основу его учения. Его использование топологии, математическая основа которой не поглощается наглядным изображением, обеспечивает метод представления взаимодействия между письменностью и обычным языком [langage ordinaire]. Топология препятствует онтологии понятий и фантазму о метаязыке. Таким образом, Лакан присоединяется к подходу Нильса Бора, для которого «парадокс атомной физики разрешается только в том случае, если человек постоянно заботится о том, как используются слова». [19]

Действительно, существовала несовместимость между философскими предпосылками классической физики (разделение наблюдающего субъекта и представляемого объекта, непрерывность пространства и времени по кантовской модели, связанной с принципом причинности) и опытом квантовой физики. Таким образом, чтобы объяснить последнее, согласно Нильсу Бору, нам нужен язык, который отличается от языка онтологии понятия, чтобы оставить место для экивока. Следуя его работе, утверждается, что для Бора физика структурирована как язык: «Для Бора мир наделен интеллигибельностью; квантовая теория только выявила надлежащий характер языка в целом, который является формирующим органом мысли». [20]

Мы могли бы подумать, что, опираясь на самую современную науку, труды Лакана позволили бы достичь если не широкого, то, по крайней мере, достаточно устоявшегося консенсуса, чтобы лакановские аналитики открыто между собой и по отношению к другим признавали себя не лакановскими (ведь по-видимому, легче именовать себя не лакановским, чем лакановским). Но это далеко не так.

Лакановский : логика не-всего

Нет никакой объективной поруки или консенсуса в том, чтобы именовать себя лакановским. Ни одна национальная или международная инстанция фактически не имеет законности принимать такое решение, что, конечно же, становится залогом для любой контрафакции. И даже если мы искренне именуем себя лакановскими, никто не может превалировать над таким глобальным пониманием трудов Лакана, чтобы ему не мог противоречить кто-то другой, что неизбежно случается. Труды Лакана были эволютивными и играли на экивоке, аллюзии и полусказанности [mi-dit]. Его опасения всегда и непременно останутся частичными, с неизбежным измерением утраты, которую каждый может измерить, когда он перечитывает тексты в энный раз. Так стоит ли отказываться от того, чтобы именовать себя лакановским? Конечно, вопрос теряет всякий смысл, если его оставить на произвол.

Если так или иначе мы укушены словами Лакана, что бы тогда значило не именовать себя лакановским? Это было бы своего рода отказом от какой-либо формы идентификации. Но поскольку это высказывание не может быть обеспечено консенсусом, имеющим определенную объективность в высказываниях Лакана, «именуя себя лакановским», оно останется отмеченным дефектом, нехваткой в отношении того, что было бы лакановским целым. Именовать себя лакановским всегда останется именованием себя лакановским, столкнувшись с неполнотой. Однако здесь мы не ошибаемся: речь идет не о том, чтобы разрезать это лаканианство на кусочки, которые, взятые вместе, составили бы единое целое. Мы ни наполовину лакановские, ни на четверть, ни на восьмую долю… Мы не совсем лакановские, если понимать в том смысле, который Лакан придает выражению не-все, то есть речь о «пределах» вообще, пределах, которые образуют не пограничную линию, а литораль, ускользающую от логики в целом, потому что это логика, которая имеет дело с половинным высказыванием истины и одного высказывания за другим. «Это не-все, что знаменует аналитик», — заявляет Лакан в своем Письме к итальянской группе в 1974 году [21] (а не в 1973 г.). [22] Именовать себя лакановским — значит, дать согласие войти в эту логику не-всего, что также характеризует женский подход в сексуации в половых идентификациях. Вот почему «авторизация аналитика только собой и некоторыми другими» коррелирует с самоавторизацией пола. [23] Именовать себя лакановским — это авторизовать себя лакановским, а авторизовать себя лакановским — это устанавливать связь между авторизацией себя в вопросе пола и авторизацией себя как аналитика.

Именовать себя лакановским — значит, также иметь дело с пустым множеством, которое обозначено как предающееся грезам и отсылающее к имени Лакана. Именовать себя лакановским — значит, поставить себя в такое положение, чтобы предложить эту пустоту и тишину, в которой может звучать слово анализанта.

В заключение я выдвинул предположение, что можно именовать себя лакановским только в качестве идентификации, и для этого это высказывание должно повториться. Как любая идентификация [24](уже с помощью зеркала), это предвосхищающая идентификация — с тремя стадиями логического времени, изложенными Лаканом в софизме про трех заключенных, — которая представляет собой трансформацию. Факт самого сказанного и предвосхищение которого здесь является актом. Обратите внимание, что его появление стало возможным благодаря изволению: заключенные должны захотеть выйти из своей тюрьмы. Необходимо, конечно, захотеть своего желания. Начальник, предлагающий испытание, является представителем инстанции желающего.

Высказывание, осуществляющее идентификацию, может быть направлено на бытие аналитика, но находит его только в корреляционном становлении обязательства в действии, в «праксисе» (действии, которое само по себе имеет свою конечность и отличается от «поэзиса», воздействие которого осуществляется вне себя) [25], в интенции и расширении, не без других, детерминируемая фундаментальной нехваткой — нехваткой быть аналитиком. Идентификация «лакановского» — это идентификация с не-всем в сексуации, а также с нехваткой и, следовательно, идентификацией желания. [26] Как и любое желание, желание аналитика поддерживается фантазмом, наиболее непрозрачным измерением которого является то, что он интерпретирует в анализе. [27]

Именование себя лакановским вписывает эту идентификацию желания с точки зрения специфической сублимации аналитика, характеризующейся удовлетворением повторения идентичности различий (тождества унарной или двойной петли, несоизмеримой с объектом а, как при гармоническом делении) [28]. Здесь эта идентичность различий будет соответствовать описанным ранее разрывам, с одной стороны, между фрейдовским и лакановским, а с другой стороны, между нашим «я ничего не хочу об этом знать» и тем, что высказал в этом Лакан. [29]

Сноски и примечания

[1] Во французском языке употребление слова «лаканист» встречается крайне редко и подразумевает зачастую уничижительное значение, вместо этого привычного и устоявшегося в российском переводе слова используется «lacanien» (то же касается и «freudien»), как с артиклем, если используется существительное, которое надлежало бы переводить как лаканианец, или прилагательное, у которого есть два варианта перевода: лакановский и лаканианский (Прим. переводчика).

[2] J. Lacan, Problèmes cruciaux pour la psychanalyse, 16 décembre 1964, inédit.

[3] В оригинале — это lacanoïde, lacanesque, lacaniste, lacanois (Прим. переводчика).

[4] J. Lacan, L’envers de la psychanalyse, Paris, Le Seuil, 1991 p.68 (Прим. переводчика: в российском издании — с. 74).

[5] J. Lacan, …Ou pire, Paris, Le Seuil, 2011, p.198-199.

[6] J. Lacan, L’acte psychanalytique, 29 novembre 1967, inédit.

[7] J. Lacan, …Ou pire, Paris, Le Seuil, 2011, p. 194.

[8] J. Lacan, L'éthique de la psychanalyse, Paris, Le Seuil, 1986, p. 217 et 223. (Прим. переводчика: в российском издании — с. 238 и 245).

[9] М. Фуко, Что такое автор?, доклад Фуко, а также комментарий Лакана опубликованы в журнале Littoral n°9, La discursivité, а также небольшой комментарий касательно доклада Фуко Лакан произносит на своем семинаре D“un Autre à l”autre, Paris, Le Seuil, 2006, p. 187-189.

[10] Мы могли бы задаться вопросом, помогает ли лакановское написание четырех дискурсов решить эту проблему.

[11] J. Lacan, L’acte psychanalytique, 6 décembre 1967, inédit, и Autres Écrits, Paris, Le Seuil, 2001, p. 266.

[12] Essaim, n° 22, C’est à quel sujet?, 2009, и Essaim, n° 25, Le sujet divisé, 2011.

[13] Cм. S. Aouillé, P. Bruno, F.Chaumon, G. Lérès, M. Plon et E. Porge, Manifeste pour la psychanalyse, Paris, La fabrique, 2010.

[14] J. Lacan, L’acte psychanalytique, 19 juin 1968, inédit.

[15] J. Lacan, L'Âne, Le magazine freudien, n° 1, avril-mai 1981, а также J. Lacan, Aux confins du séminaire, Navarin éditeur, 2021, p. 82 (Прим. переводчика).

[16] См. в том же номере журнала статьи F. Pellion («…,si vous voulez») et M. Charreau (Se dire lacanien: une identification sexuée).

[17] Фрейдолаканизм подвергался критике в статьях Littoral, n° 14, Freud, Lacan : quelle articulation?, Toulouse, Érès, novembre 1984, а также в книге G. Le Gaufey, L’effet de sens, Paris, Epel, 2018, p. 15.

[18] J. Lacan, R.S.I., séminaire du 10 décembre 1974, inédit.

[19] C. Chevaliey, dans N. Bohr, Physique atomique et connaissance humaine, Paris, Gallimard, 1991, p. 489. (Примечание переводчика:в советское время издавался сборник статей Нильса Бора: Атомная физика и человеческое познание, Издательство иностранной литературы, Москва, 1961, с. 90-91).

[20] Мы можем сопоставить эту позицию с позицией Кантора, для которого двусмысленность языка вернулась в качестве бреда, в то время как он столкнулся с муками, связанными с вопросом о субъекте предположительно знающем, с его стремлением совместить «свободу» математика с религией. Этому посвящен сборник бредовых текстов Кантора и их изложение в: G. Cantor, La théorie Bacon-Shakespeare, GREC, а затем в Érès,Toulouse, 1996.

[21] J. Lacan, «Note italienne», Autres Écrits, p. 308.

[22] В Миллеровском издании Autres Écrits, так называемая «Итальянская записка» датируется 1973 годом, тогда как ссылки из других источников, в том числе и из книги представителя итальянской «tripode» Джакомо Контри «Lacan in Italia 1953-1978», указано, что «Директивы» (именно такое название она носила изначально) датируются концом апреля 1974 года. То есть написана она после основания трех групп, ориентирующихся на французский опыт Лакановской школы: Контри (Милан), Вердиглионе (Милан), Дразьен (Рим), которым 1 апреля 1974 года (со слов Контри) Лакан предложил объединиться в общую ассоциацию, под названием «La Cosa freudiana» (то есть Фрейдово дело — ровно как сейчас называется ассоциация, возглавляемая Миллером) — слияние, которое в итоге достигнуто не было. Что характерно, в предисловии данной записки у Контри, сказано, что эти «Директивы» не подписаны, но никто не будет оспаривать их подлинность или датировку. (Прим. переводчика).

[23] J. Lacan, Les non-dupes errent, 9 avril 1974, inédit.

[24] J. Lacan, Problèmes cruciaux pour la psychanalyse, 13 janvier 1965, inédit.

[25] G. Agamben Karman, Paris, Le Seuil, 2018, p. 94. А также : J. Lacan, Problèmes cruciaux pour la psychanalyse, 16 décembre 1964, inédit.

[26] J. Lacan, Problèmes cruciaux pour la psychanalyse, 6 janvier 1965, inédit. Лакан там говорит об идентификации у Фрейда в его забывании имени Синьорелли.

[27] J. Lacan, L’acte psychanalytique, 19 juin 1968, inédit.

[28] E.Porge, La sublimation, une érotique pour la psychanalyse, Toulouse, Érès, 2018.

[29] См. статью Эрика Поржа Лакановское «я не хочу ничего знать об этом».(Прим. переводчика).

_________________________________________

Перевод: Марк Савичев

Редактор: Евгения Сазонова

Текст перевода представлен в ознакомительных целях и не извлекает никакой коммерческой выгоды.